Неточные совпадения
Не припомню кто, —
только чуть ли
не В. Л. Пушкин, привезший Александра, подозвал меня и познакомил с племянником.
В продолжение всей речи ни разу
не было упомянуто о государе: это небывалое дело так поразило и понравилось императору Александру, что он тотчас прислал Куницыну владимирский крест — награда, лестная для молодого человека,
только что возвратившегося, перед открытием Лицея, из-за границы, куда он был послан по окончании курса в Педагогическом институте, и назначенного в Лицей на политическую кафедру.
Сконфузился ли он и
не знал, кто его спрашивал, или дурной русский выговор, которым сделан был ему вопрос, —
только все это вместе почему-то побудило его откликнуться на французском языке и в мужском роде.
Это объявление категорическое, которое, вероятно, было уже предварительно постановлено, но
только не оглашалось, сильно отуманило нас всех своей неожиданностию.
Слишком долго рассказывать преступление этого парня; оно же и
не идет к делу. [Лицейский врач Пешель обозначен в рукописи Пущина
только буквою «П.». Лицейский служитель Сазонов за два года службы в Лицее совершил в Царском Селе 6 или 7 убийств.]
Пушкин просит живописца написать портрет К. П. Бакуниной, сестры нашего товарища. Эти стихи — выражение
не одного
только его страдавшего тогда сердечка!.. [Посвящено Е. П. Бакуниной (1815), обращено к А. Д. Илличевскому, недурно рисовавшему. В изд. АН СССР 1-я строка так: «Дитя Харит и вображенья». Страдало также сердечко Пущина. Об этом — в первоначальной редакции пушкинского «19 октября», 1825: «Как мы впервой все трое полюбили».]
Внимание общее, тишина глубокая по временам
только прерывается восклицаниями. Кюхельбекер просил
не мешать, он был весь тут, в полном упоении… Доходит дело до последней строфы. Мы слышим...
Илличевскогостихов
не могу припомнить; знаю
только, что они все кончались рифмой на Пущин. Это было очень оригинально. [Стих. Илличевского
не обнаружено.]
Не знаю настоящим образом, до какой степени это объяснение, совершенно справедливое, удовлетворило Пушкина,
только вслед за этим у нас переменился разговор, и мы вошли в общий круг.
«Je n'ai rien de mieux а faire, que de me mettre en quatre pour rétablir la réputation de mon cher fils. [Мне остается
только разорваться на части для восстановления репутации моего милого сына (франц.)] Видно, вы
не знаете последнюю его проказу.
В Могилеве, на станции, встречаю фельдъегеря, разумеется, тотчас спрашиваю его:
не знает ли он чего-нибудь о Пушкине. Он ничего
не мог сообщить мне об нем, а рассказал
только, что за несколько дней до его выезда сгорел в Царском Селе Лицей, остались одни стены и воспитанников поместили во флигеле. [Пожар в здании Лицея был 12 мая.] Все это вместе заставило меня нетерпеливо желать скорей добраться до столицы.
Не знаю, вследствие ли этого разговора,
только Пушкин
не был сослан, а командирован от коллегии иностранных дел, где состоял на службе, к генералу Инзову, начальнику колоний Южного края.
Проезжай Пушкин сутками позже до поворота на Екатеринославль, я встретил бы его дорогой, и как отрадно было бы обнять его в такую минуту! Видно, нам суждено было
только один раз еще повидаться, и то
не прежде 1825 года.
Не знаю, за кого приняла меня,
только, ничего
не спрашивая, бросилась обнимать.
Мне показалось, что он вообще неохотно об этом говорил; я это заключил по лаконическим отрывистым его ответам на некоторые мои спросы, и потому я его просил оставить эту статью, тем более что все наши толкования ни к чему
не вели, а
только отклоняли нас от другой, близкой нам беседы. Заметно было, что ему как будто несколько наскучила прежняя шумная жизнь, в которой он частенько терялся.
При этом вопросе рассказал мне, будто бы император Александр ужасно перепугался, найдя его фамилию в записке коменданта о приезжих в столицу, и тогда
только успокоился, когда убедился, что
не он приехал, а брат его Левушка.
Скорбел
только, что с ним нет сестры его, но что, с другой стороны, никак
не согласится, чтоб она, по привязанности к нему, проскучала целую зиму в деревне.
Что делалось с Пушкиным в эти годы моего странствования по разным мытарствам, я решительно
не знаю; знаю
только и глубоко чувствую, что Пушкин первый встретил меня в Сибири задушевным словом. В самый день моего приезда в Читу призывает меня к частоколу А. Г. Муравьева и отдает листок бумаги, на котором неизвестною рукой написано было...
В 3-й строке в нем также слово «дом»,
только здесь оно
не зачеркнуто.
Только, во всяком случае, уверь П. А. [Плетнева], что я
не способен никого мистифицировать, да, признаться, и
не умею» (стр. 83).
Слушая этот горький рассказ, я сначала решительно как будто
не понимал слов рассказчика, — так далека от меня была мысль, что Пушкин должен умереть во цвете лет, среди живых на него надежд. Это был для меня громовой удар из безоблачного неба — ошеломило меня, а вся скорбь
не вдруг сказалась на сердце. — Весть эта электрической искрой сообщилась в тюрьме — во всех кружках
только и речи было, что о смерти Пушкина — об общей нашей потере, но в итоге выходило одно: что его
не стало и что
не воротить его!
Другим лучше меня, далекого, известны гнусные обстоятельства, породившие дуэль; с своей стороны скажу
только, что я
не мог без особенного отвращения об них слышать — меня возмущали лица, действовавшие и подозреваемые в участии по этому гадкому делу, подсекшему существование величайшего из поэтов.
Характеристическая черта гения Пушкина — разнообразие.
Не было почти явления в природе, события в обыденной и общественной жизни, которые бы прошли мимо его,
не вызвав дивных и неподражаемых звуков его лиры; и поэтому простор и свобода, для всякого человека бесценные, для него были сверх того могущественнейшими вдохновителями. В нашем же тесном и душном заточении природу можно было видеть
только через железные решетки, а о живых людях разве
только слышать.
На другой день приезда моего в Москву (14 марта) комедиант Яковлев вручил мне твою записку из Оренбурга.
Не стану тебе рассказывать, как мне приятно было получить о тебе весточку; ты довольно меня знаешь, чтоб судить о радости моей без всяких изъяснений. Оставил я Петербург
не так, как хотелось, вместо пяти тысяч достал
только две и то после долгих и несносных хлопот. Заплатил тем, кто более нуждались, и отправился на первый случай с маленьким запасом.
Первые трое суток мы ехали на телеге, что было довольно беспокойно; теперь сели на сани, и я очень счастлив.
Не знаю, как будет далее, а говорят — худа дорога, сделалось очень тепло. Заметь, в какое время нас отправили, но слава богу, что разделались с Шлиссельбургом, где истинная тюрьма. Впрочем, благодаря вашим попечениям и Плуталову я имел бездну пред другими выгод; собственным опытом убедился, что в человеческой душе на всякие случаи есть силы, которые
только надо уметь сыскать.
Ну! любезные мои, пора нам начинать опять прощаться, хотя горько, ко надо благодарить бога, что и так удалось покалякать.
Не знаю
только, разберете ли вы это маранье.
— Ни себя оправдывать этим, ни других обвинять я
не намерен, но хочу
только заметить, что о пагубном 14 декабря
не должно решительно судить по тому, что напечатано было для публики.
Не осудите
только прежде свидания со мною,
не здесь — так там.
Трудно и почти невозможно (по крайней мере я
не берусь) дать вам отчет на сем листке во всем том, что происходило со мной со времени нашей разлуки — о 14-м числе надобно бы много говорить, но теперь
не место,
не время, и потому я хочу
только, чтобы дошел до вас листок, который, верно, вы увидите с удовольствием; он скажет вам, как я признателен вам за участие, которое вы оказывали бедным сестрам моим после моего несчастия, — всякая весть о посещениях ваших к ним была мне в заключение истинным утешением и новым доказательством дружбы вашей, в которой я, впрочем, столько уже уверен, сколько в собственной нескончаемой привязанности моей к вам.
Где и что с нашими добрыми товарищами? Я слышал
только о Суворочке, что он воюет с персианами —
не знаю, правда ли это, — да сохранит его бог и вас; доброй моей Марье Яковлевне целую ручку. От души вас обнимаю и желаю всевозможного счастия всему вашему семейству и добрым товарищам. Авось когда-нибудь узнаю что-нибудь о дорогих мне.
После приговора им царь позволил ехать в Иркутск, их остановили и потом потребовали необходимым условием быть с мужьями — отречение от дворянства, что, конечно,
не остановило сих несчастных женщин; теперь держат их розно с мужьями и позволяют видеться
только два раза в неделю на несколько часов, и то при офицере.
Добрый Плуталов несколько раз хотел дать мне прочесть донесение, на котором я
только увидел надпись Суворочки, но я
не мог его убедить.
Об себе я ничего особенного
не имею вам сказать, могу
только смело вас уверить, что, каково бы ни было мое положение, я буду уметь его твердо переносить и всегда найду в себе такие утешения, которых никакая человеческая сила
не в состоянии меня лишить.
Желал бы
только, чтоб все, принимающие в судьбе моей участие,
не слишком горевали обо мне; их спокойствие меня бы еще более подкрепило.
Добрый друг мой, сколько мог, я вам, одним вам, высказал мои мысли по совести; вы меня поймете. Между тем позвольте мне думать, что одно письменное участие ваше представило вам нечто в мою пользу; в заключение скажу вам, что если бы и могли существовать те чувства, которые вы стараетесь угадать, то и тогда мне
только остается в молчании благоговеть пред ними,
не имея права, даже простым изъявлением благодарности, вызывать на такую решимость, которой вся ответственность на мне, Таков приговор судьбы моей.
Как водится, 19 октября я был с вами,
только еще
не знаю, где и кто из наших вас окружал.
Только хочу благодарить вас за памятные листки о последних минутах поэта-товарища, как узнаю из газет, что нашего Илличевсксго
не стало.
В одном
только я
не совсем доволен тобою — ты
не сказал мне подробно обо всех наших лицейских или мне это так кажется, потому что хотелось бы узнать многое, все…
Уже с поселения почаще буду всех навещать моими посланиями, ты и Марья будете иметь свою очередь; прошу
только не поскучать многоречием и большей частью пустословием моим. Между тем, по старой памяти, могу тебе заметить, что ты
не знаешь внутренних происшествий.Поклон твой Митькову остается при тебе по очень хорошей причине: я
не могу передать его в Красноярск, где он с 1836 года. Все здешние твои знакомые тебя приветствуют…
Теперь редкий день
не забегу на минуту; беда
только, что всякий день дожди и надобно от грязи спасаться на извозчике: это стоит денег — а их немного.
После меня останутся
только Трубецкие, и те теперь
не замедлят доплыть до Оёка.
Забыл было сказать тебе адрес Розена: близ Ревеля мыза Ментак.К нему еще
не писал. В беспорядке поговорил
только со всеми родными поодиночке и точно
не могу еще прийти в должный порядок. Столько впечатлений в последний месяц, что нет возможности успокоиться душою. Сейчас писал к Annette и поговорил ей о тебе; решись к ней написать, ты ее порадуешь истинно.
Из Иркутска я к тебе писал; ты, верно, давно получил этот листок, в котором сколько-нибудь узнал меня. Простившись там с добрыми нашими товарищами-друзьями, я отправился 5 сентября утром в дальний мой путь.
Не буду тем дальним путем вести тебя — скажу
только словечко про наших, с которыми удалось увидеться.
Благодарю тебя, любезный друг Иван, за добрые твои желания — будь уверен, что всегда буду уметь из всякого положения извлекать возможность сколько-нибудь быть полезным. Ты воображаешь меня хозяином — напрасно. На это нет призвания, разве со временем разовьется способность; и к этому нужны способы, которых
не предвидится. Как бы
только прожить с маленьким огородом, а о пашне нечего и думать.
Не знаю, испытываешь ли ты то, что во мне происходит;
только я до сих пор
не могу привести мыслей своих в порядок.
Вы снисходительно прочтете его и побраните за пустоту в голове:
не обвиняйте
только сердца, оно то же в верном вам друге.
Прискорбно слышать, что вы нездоровы, — в утешение могу
только сказать, что я сам с приезда сюда никак
не могу войти в прежнюю свою колею: ужасное волнение при прежнем моем биении сердца
не дает мне покоя; я мрачен, как никогда
не бывал, несносен и себе и другим.
Не постигаю, каким образом все наши в Минусинске вздумали вдруг решиться на такую меру. Это для меня странно, знаю
только, что Беляевых сестры давно уговаривают надеть суму.
Сообщенные вами новости оживили наше здешнее неведение о всем, что делается на белом свете, —
только не думаю, чтобы Чернышева послали в Лондон, а туда давно назначаю Ал. Орлова, знаменитого дипломата новейших времен. Назначение Бибикова вероятно, если Канкрин ослеп совершенно.
Из Иркутска имел письмо от 25 марта — все по-старому,
только Марья Казимировна поехала с женой Руперта лечиться от рюматизма на Туринские воды. Алексей Петрович живет в Жилкинской волости, в юрте; в городе
не позволили остаться. Якубович ходил говеть в монастырь и взял с собой
только мешок сухарей — узнаете ли в этом нашего драгуна? Он вообще там действует — задает обеды чиновникам и пр. и пр. Мне об этом говорит Вадковской.