Неточные совпадения
Теперь самому любопытно бы было заглянуть на
себя тогдашнего, с тогдашнею обстановкою; но дело кончено: тетради
в печке и поправить беды невозможно.
Мелкого нашего народу с каждым днем прибывало. Мы знакомились поближе друг с другом, знакомились и с роскошным нашим новосельем. Постоянных классов до официального открытия Лицея не было, но некоторые профессора приходили заниматься с нами, предварительно испытывая силы каждого, и таким образом, знакомясь с нами, приучали нас,
в свою очередь, к
себе.
Не то чтобы он разыгрывал какую-нибудь роль между нами или поражал какими-нибудь особенными странностями, как это было
в иных; но иногда неуместными шутками, неловкими колкостями сам ставил
себя в затруднительное положение, не умея потом из него выйти.
Лицейское наше шестилетие,
в историко-хронологическом отношении, можно разграничить тремя эпохами, резко между
собою отличающимися: директорством Малиновского, междуцарствием (то есть управление профессоров: их сменяли после каждого ненормального события) и директорством Энгельгардта.
Наши стихи вообще не клеились, а Пушкин мигом прочел два четырехстишия, которые всех нас восхитили. Жаль, что не могу припомнить этого первого поэтического его лепета. Кошанский взял рукопись к
себе. Это было чуть ли не
в 811-м году, и никак не позже первых месяцев 12-го. Упоминаю об этом потому, что ни Бартенев, ни Анненков ничего об этом не упоминают. [П. И. Бартенев —
в статьях о Пушкине-лицеисте («Моск. ведом.», 1854). П.
В. Анненков —
в комментариях к Сочинениям Пушкина. Стих. «Роза» — 1815 г.]
Повторяю свое мнение и рад говорить вечно, что легче найти квадратуру круга, нежели средство написать путешествие сообразно с истиною и скромностию, не введя
в замешательство
себя самого или какого-нибудь другого честного человека» (переведено с немецкого; напечатано
в «Вестнике Европы» за 1814 г., т. 78, № 22, ноябрь, отд.
В чужой… соломинку ты видишь,
А у
себя не видишь и бревна».
На это ходатайство Энгельгардта государь сказал: «Пусть пишет, уж так и быть, я беру на
себя адвокатство за Пушкина; но скажи ему, чтоб это было
в последний раз. «La vieille est peut-être enchantée de la méprise du jeune homme, entre nous soit dit», [Между нами: старая дева, быть может,
в восторге от ошибки молодого человека (франц.).] — шепнул император, улыбаясь, Энгельгардту.
9 июня был акт. Характер его был совершенно иной: как открытие Лицея было пышно и торжественно, так выпуск наш тих и скромен.
В ту же залу пришел император Александр
в сопровождении одного тогдашнего министра народного просвещения князя Голицына. Государь не взял с
собой даже князя П. М. Волконского, который, как все говорили, желал быть на акте.
Эта высокая цель жизни самой своей таинственностию и начертанием новых обязанностей резко и глубоко проникла душу мою — я как будто вдруг получил особенное значение
в собственных своих глазах: стал внимательнее смотреть на жизнь во всех проявлениях буйной молодости, наблюдал за
собою, как за частицей, хотя ничего не значущей, но входящей
в состав того целого, которое рано или поздно должно было иметь благотворное свое действие.
Не знаю, к счастию ли его, или несчастию, он не был тогда
в Петербурге, а то не ручаюсь, что
в первых порывах, по исключительной дружбе моей к нему, я, может быть, увлек бы его с
собою.
Странное смешение
в этом великолепном создании! Никогда не переставал я любить его; знаю, что и он платил мне тем же чувством; но невольно, из дружбы к нему, желалось, чтобы он, наконец, настоящим образом взглянул на
себя и понял свое призвание. Видно, впрочем, что не могло и не должно было быть иначе; видно, нужна была и эта разработка, коловшая нам, слепым, глаза.
Не заключайте, пожалуйста, из этого ворчанья, чтобы я когда-нибудь был спартанцем, каким-нибудь Катоном, — далеко от всего этого: всегда шалил, дурил и кутил с добрым товарищем. Пушкин сам увековечил это стихами ко мне; но при всей моей готовности к разгулу с ним хотелось, чтобы он не переступал некоторых границ и не профанировал
себя, если можно так выразиться, сближением с людьми, которые, по их положению
в свете, могли волею и неволею набрасывать на него некоторого рода тень.
Преследуемый мыслию, что у меня есть тайна от Пушкина и что, может быть, этим самым я лишаю общество полезного деятеля, почти решался броситься к нему и все высказать, зажмуря глаза на последствия.
В постоянной борьбе с самим
собою, как нарочно, вскоре случилось мне встретить Сергея Львовича на Невском проспекте.
Я страдал за него, и подчас мне опять казалось, что, может быть, Тайное общество сокровенным своим клеймом поможет ему повнимательней и построже взглянуть на самого
себя, сделать некоторые изменения
в ненормальном своем быту.
Как ни вертел я все это
в уме и сердце, кончил тем, что сознал
себя не вправе действовать по личному шаткому воззрению, без полного убеждения
в деле, ответственном пред целию самого союза.
Директор на это ответил: «Воля вашего величества, но вы мне простите, если я позволю
себе сказать слово за бывшего моего воспитанника;
в нем развивается необыкновенный талант, который требует пощады.
Впоследствии узнал я об его женитьбе и камер-юнкерстве; и то и другое как-то худо укладывалось во мне: я не умел представить
себе Пушкина семьянином и царедворцем; жена красавица и придворная служба пугали меня за него. Все это вместе, по моим понятиям об нем, не обещало упрочить его счастия. [Весь дальнейший текст Записок Пущина опубликован впервые
В. Е. Якушкиным («Русские ведомости», 1899, № 143).]
Это несколько случайных документов о дуэли, которые сами по
себе не представляют интереса после исследования П. Е. Щеголева «Дуэль и смерть Пушкина» (1928), где помещены
в научной обработке все документы о трагедии 1837 г.]
Размышляя тогда и теперь очень часто о ранней смерти друга, не раз я задавал
себе вопрос: «Что было бы с Пушкиным, если бы я привлек его
в наш союз и если бы пришлось ему испытать жизнь, совершенно иную от той, которая пала на его долю».
Одним словом,
в грустные минуты я утешал
себя тем, что поэт не умирает и что Пушкин мой всегда жив для тех, кто, как я, его любил, и для всех умеющих отыскивать его, живого,
в бессмертных его творениях…
Черевин, бедный, все еще нехорош — ждет денег от Семенова, а тот до сих пор ни слова к нему не пишет… N-ские очень милы
в своем роде, мы иногда собираемся и вспоминаем старину при звуках гитары с волшебным пением Яковлева, который все-таки не умеет
себя представить.
Опять я
в Москве, любезнейший Пушкин, действую снова
в суде. — Деньги твои возвращаю: Вяземская их не берет, я у
себя оставить не могу; она говорит, что получит их от одесского приятеля, я говорю, что они мне не следуют. Приими их обратно, — я никак благоразумнее не умею поступить с ними.
Вы не можете
себе представить, с каким затруднением я наполняю эти страницы
в виду спящего фельдъегеря
в каком-нибудь чулане. Он мне обещает через несколько времени побывать у батюшки, прошу, чтобы это осталось тайною, он видел Михаила два раза, расспросите его об нем. Не знаю, где вообразить
себе Николая, умел ли он что-нибудь сделать. Я не делаю вопросов, ибо на это нет ни места, ни времени. Из Шлиссельбургане было возможности никак следить, ибо солдаты
в ужасной строгости и почти не сходят с острова.
Никак не умею
себе представить, что у вас делается; хотел бы к вам забраться
в диванную нечаянно, и сия минута вознаградила бы меня за прошедшее и много укрепила вперед.
— Много успел со времени разлуки нашей передумать об этих днях, — вижу беспристрастно все происшедшее, чувствую
в глубине сердца многое дурное, худое, которое не могу
себе простить, но какая-то необыкновенная сила покорила, увлекала меня и заглушала обыкновенную мою рассудительность, так что едва ли какое-нибудь сомнение — весьма естественное — приходило на мысль и отклоняло от участия
в действии, которое даже я не взял на
себя труда совершенно узнать, не только по важности его обдумать.
Меня здесь мучит только ваше обо мне горе — меня мучит слеза
в глазах моего ангела-хранителя, который
в ужаснейшую минуту моей жизни забывал о
себе, думал еще спасти меня.
Нас везут к исполнению приговора; сверх того, как кажется, нам будет какая-то работа, соединенная с заключением
в остроге, — следовательно, состояние гораздо худшее простых каторжных, которые, хотя и бывают под землей, но имеют случай пользоваться некоторыми обеспечениями за доброе поведение и сверх того помощью добрых людей устроить
себе состояние довольно сносное.
Подвиг жен воспел Н. А. Некрасов
в своей знаменитой поэме «Декабристки» («Русские женщины»)] Признаюсь, что я не беру на
себя говорить об этом, а еще более судить; будет, что богу угодно.
Вы беспокоитесь, как видно по письму вашему, о здоровье доброй Елизаветы Петровны, тогда как она теперь совершенно здоровьем наслаждается; вы можете
себе представить, как эта чудесная перемена с самого прихода
в Петровское нас радует.
Увидя их, вы можете
себе представить все ночлеги
в продолжение дороги.
Таким образом, мои мысли вслух как будто останутся совершенно между мною и вами, и вы найдете
в сем ответ на молчный ваш вопрос, который, как вы можете
себе представить, поразил меня неожиданностью.
Сколько могу, стараюсь оправдать хорошее их мнение на счет мой собственно. Мне кажется, что, заботясь быть как можно ровнее
в расположении духа, это единственный способ быть сносным для других и для
себя, особенно
в нашем здешнем положении…
Поместили нас
в общественном доме.
В тот же вечер явились К. Карл, с Нонушкой и Мария Николаевна с Мишей. [К. Карл. — Кузьмина, воспитательница Нонушки — С. Н. Муравьевой; Мария Николаевна — Волконская, ее сын Миша — крестник Пущина, писавший ему
в детстве: «Милый Папа Ваня».] Объятия и пр., как ты можешь
себе представить. Радостно было мне найти прежнее неизменное чувство доброй моей кумушки. Миша вырос и узнал меня совершенно — мальчишка хоть куда: смел, говорлив, весел.
Ал. Поджио здоров, приветствует тебя; устраивает
себе уголок
в доме брата…
Вы можете
себе представить, как это все тоскливо человеку, который никогда не думал ни о чем, живя вечно
в артелях.
Прискорбно слышать, что вы нездоровы, —
в утешение могу только сказать, что я сам с приезда сюда никак не могу войти
в прежнюю свою колею: ужасное волнение при прежнем моем биении сердца не дает мне покоя; я мрачен, как никогда не бывал, несносен и
себе и другим.
Не знаю, когда придет она
в порядок, — я уже
в Тобольске нехорошо
себя чувствовал.
Из Иркутска имел письмо от 25 марта — все по-старому, только Марья Казимировна поехала с женой Руперта лечиться от рюматизма на Туринские воды. Алексей Петрович живет
в Жилкинской волости,
в юрте;
в городе не позволили остаться. Якубович ходил говеть
в монастырь и взял с
собой только мешок сухарей — узнаете ли
в этом нашего драгуна? Он вообще там действует — задает обеды чиновникам и пр. и пр. Мне об этом говорит Вадковской.
В Урике я с Ф. Б. много толковал про вас — от него и Кар. Карловны получал конфиденции. Как-то у них идет дело с Жозефиной Адамовной, молодой супругой Александра? Много от нее ожидать нельзя для Нонушки. Она недурна
собой, но довольно проста и, кажется, никогда наставницей не может быть…
Бедный Борисов
в плохих — Андрей бушует и уже раз его привозили
в Верхнеудинск, чтобы оставить
в больнице, но Петр опять выпросил и теперь сам со всеми прекратил сношения, ни к кому не пишет; я боюсь, чтобы это положение не подействовало и на него, чтобы он не пустил
себе пули
в лоб.
Мало имею надежды, чтоб сюда перевели, но по крайней мере вы успеете
в случае отказа перевести его к
себе.
Марья Николаевна говорит, что Зиночка
в большой дружбе с Нелинькой; воображаю их вместе, воображаю всех вас
в семейном вашем кругу, только не умею
себе представить новой сцены.
Я не писатель и очень строг
в этом отношении, особенно к самому
себе. Надобно говорить дельно или ничего не говорить — и самый предмет должен быть некоторой особенной занимательности. Не совсем уверен, чтобы Туринск этим отличался:
в свое время вы сами будете об этом судить.
Пожалуйста, соединись скорей со мной, я
себя отдам тебе
в полное управление; ты, верно, теперь научился распоряжаться; разбогатеем, по крайней мере не будем записывать с минусом, как иногда со мной бывает при всем желании и решимости действовать иначе.
Между тем, пришедши к
себе, послал за доктором — и лег
в постель.
Утром Машеньку с Петей переводят к Басаргину: он с женой переезжает сюда. Пишет
в Тобольск, чтоб я скорее приехал; пишет к родным Ивашева через одного их приятеля, который должен их приготовить к этой ужасной вести. Одним словом, 30 декабря вместо поминок Камиллы Петровны
в тот самый час, как она скончалась, хоронят Ивашева, который сам для
себя заказал обедню. [К. П. Ивашева умерла 30 декабря 1839 г.
В. П. Ивашев умер 28 декабря 1840 г.]
Я ее жду к
себе в Ирбитскую ярмарку.
Я стараюсь всеми силами убедить ее
в несомненном отъезде
в Буинск — поистине, не умею
себе представить отказа: самое замедление меня удивляет.
Ты меня смешишь желанием непременно сыграть мою свадьбу. Нет! любезный друг. Кажется, не доставлю тебе этого удовольствия. Не забудь, что мне 4 мая стукнуло 43 года. Правда, что я еще молодой жених
в сравнении с Александром Лукичом; но предоставляю ему право быть счастливым и за
себя и за меня. Ты мне ни слова не говоришь об этой оригинальной женитьбе. Все кажется, что одного твоего письма я не получил…