Неточные совпадения
Молодой хозяин сначала стал следовать за мною со всевозможным вниманием
и прилежностию; но
как по счетам оказалось, что в последние два года число крестьян умножилось, число же дворовых птиц
и домашнего скота нарочито уменьшилось, то Иван Петрович довольствовался сим первым сведением
и далее меня не слушал,
и в ту самую минуту,
как я своими разысканиями
и строгими допросами плута старосту в крайнее замешательство привел
и к совершенному безмолвию принудил, с великою моею досадою услышал я Ивана Петровича крепко храпящего на своем стуле.
Они,
как сказывал Иван Петрович, большею частию справедливы
и слышаны им от разных особ.
Иван Петрович осенью 1828 года занемог простудною лихорадкою, обратившеюся в горячку,
и умер, несмотря на неусыпные старания уездного нашего лекаря, человека весьма искусного, особенно в лечении закоренелых болезней,
как то мозолей
и тому подобного. Он скончался на моих руках на тридцатом году от рождения
и похоронен в церкви села Горюхина близ покойных его родителей.
Мы не сомневались в последствиях
и полагали нового товарища уже убитым. Офицер вышел вон, сказав, что за обиду готов отвечать,
как будет угодно господину банкомету. Игра продолжалась еще несколько минут; но чувствуя, что хозяину было не до игры, мы отстали один за другим
и разбрелись по квартирам, толкуя о скорой ваканции.
При разборе фуражек Сильвио, со всеми прощаясь, взял меня за руку
и остановил в ту самую минуту,
как собирался я выйти.
Я спокойно (или беспокойно) наслаждался моею славою,
как определился к нам молодой человек богатой
и знатной фамилии (не хочу назвать его).
Вообразите себе молодость, ум, красоту, веселость самую бешеную, храбрость самую беспечную, громкое имя, деньги, которым не знал он счета
и которые никогда у него не переводились,
и представьте себе,
какое действие должен был он произвести между нами.
При сих словах Сильвио встал, бросил об пол свою фуражку
и стал ходить взад
и вперед по комнате,
как тигр по своей клетке. Я слушал его неподвижно; странные, противуположные чувства волновали меня.
Приезд богатого соседа есть важная эпоха для деревенских жителей. Помещики
и их дворовые люди толкуют о том месяца два прежде
и года три спустя. Что касается до меня, то, признаюсь, известие о прибытии молодой
и прекрасной соседки сильно на меня подействовало; я горел нетерпением ее увидеть,
и потому в первое воскресенье по ее приезде отправился после обеда в село *** рекомендоваться их сиятельствам,
как ближайший сосед
и всепокорнейший слуга.
Отвыкнув от роскоши в бедном углу моем
и уже давно не видав чужого богатства, я оробел
и ждал графа с каким-то трепетом,
как проситель из провинции ждет выхода министра.
Разговор его, свободный
и любезный, вскоре рассеял мою одичалую застенчивость; я уже начинал входить в обыкновенное мое положение,
как вдруг вошла графиня,
и смущение овладело мною пуще прежнего.
Они, чтобы дать мне время оправиться
и привыкнуть к новому знакомству, стали говорить между собою, обходясь со мною
как с добрым соседом
и без церемонии.
— Да вот
как, ваше сиятельство: бывало, увидит он, села на стену муха: вы смеетесь, графиня? Ей-богу, правда. Бывало, увидит муху
и кричит: Кузька, пистолет! Кузька
и несет ему заряженный пистолет. Он хлоп,
и вдавит муху в стену!
—
Как не знать, ваше сиятельство; мы были с ним приятели; он в нашем полку принят был
как свой брат товарищ; да вот уж лет пять,
как об нем не имею никакого известия. Так
и ваше сиятельство, стало быть, знали его?
«Ты не узнал меня, граф?» — сказал он дрожащим голосом. «Сильвио!» — закричал я,
и признаюсь, я почувствовал,
как волоса стали вдруг на мне дыбом.
Не понимаю, что со мною было
и каким образом мог он меня к тому принудить… но — я выстрелил,
и попал вот в эту картину.
То казалось ей, что в самую минуту,
как она садилась в сани, чтоб ехать венчаться, отец ее останавливал ее, с мучительной быстротою тащил ее по снегу
и бросал в темное, бездонное подземелие…
и она летела стремглав с неизъяснимым замиранием сердца; то видела она Владимира, лежащего на траве, бледного, окровавленного.
Но едва Владимир выехал за околицу в поле,
как поднялся ветер
и сделалась такая метель, что он ничего не взвидел.
При сем ответе Владимир схватил себя за волосы
и остался недвижим,
как человек, приговоренный к смерти.
Пели петухи,
и было уже светло,
как достигли они Жадрина. Церковь была заперта. Владимир заплатил проводнику
и поехал на двор к священнику. На дворе тройки его не было.
Какое известие ожидало его!
Старики проснулись
и вышли в гостиную. Гаврила Гаврилович в колпаке
и байковой куртке, Прасковья Петровна в шлафорке на вате. Подали самовар,
и Гаврила Гаврилович послал девчонку узнать от Марьи Гавриловны, каково ее здоровье
и как она почивала. Девчонка воротилась, объявляя, что барышня почивала-де дурно, но что ей-де теперь легче
и что она-де сейчас придет в гостиную. В самом деле, дверь отворилась,
и Марья Гавриловна подошла здороваться с папенькой
и с маменькой.
С
каким единодушием мы соединяли чувства народной гордости
и любви к государю!
В это блистательное время Марья Гавриловна жила с матерью в *** губернии
и не видала,
как обе столицы праздновали возвращение войск. Но в уездах
и деревнях общий восторг, может быть, был еще сильнее. Появление в сих местах офицера было для него настоящим торжеством,
и любовнику во фраке плохо было в его соседстве.
Но все должны были отступить, когда явился в ее замке раненый гусарский полковник Бурмин, с Георгием в петлице
и с интересной бледностию,
как говорили тамошние барышни.
Она не могла не сознаваться в том, что она очень ему нравилась; вероятно,
и он, с своим умом
и опытностию, мог уже заметить, что она отличала его:
каким же образом до сих пор не видала она его у своих ног
и еще не слыхала его признания?
Старушка сидела однажды одна в гостиной, раскладывая гранпасьянс,
как Бурмин вошел в комнату
и тотчас осведомился о Марье Гавриловне. «Она в саду, — отвечала старушка, — подите к ней, а я вас буду здесь ожидать». Бурмин пошел, а старушка перекрестилась
и подумала: авось дело сегодня же кончится!
Приехав однажды на станцию поздно вечером, я велел было поскорее закладывать лошадей,
как вдруг поднялась ужасная метель,
и смотритель
и ямщики советовали мне переждать.
— Не знаю, — отвечал Бурмин, — не знаю,
как зовут деревню, где я венчался; не помню, с которой станции поехал. В то время я так мало полагал важности в преступной моей проказе, что, отъехав от церкви, заснул,
и проснулся на другой день поутру, на третьей уже станции. Слуга, бывший тогда со мною, умер в походе, так что я не имею
и надежды отыскать ту, над которой подшутил я так жестоко
и которая теперь так жестоко отомщена.
Лет двадцать пять служил он в сем звании верой
и правдою,
как почталион Погорельского.
Адриан тотчас познакомился с ним,
как с человеком, в котором рано или поздно может случиться иметь нужду,
и как гости пошли за стол, то они сели вместе.
У ворот покойницы уже стояла полиция
и расхаживали купцы,
как вороны, почуя мертвое тело.
Гробовщик подходил уже к своему дому,
как вдруг показалось ему, что кто-то подошел к его воротам, отворил калитку
и в нее скрылся.
Клочки светло-зеленого
и красного сукна
и ветхой холстины кой-где висели на нем,
как на шесте, а кости ног бились в больших ботфортах,
как пестики в ступах.
—
Как ты заспался, батюшка, Адриан Прохорович, — сказала Аксинья, подавая ему халат. — К тебе заходил сосед портной
и здешний будочник забегал с объявлением, что сегодня частный [Частный — частный пристав, полицейский чин, начальник «части».] именинник, да ты изволил почивать,
и мы не хотели тебя разбудить.
— Что ты, батюшка? не с ума ли спятил, али хмель вчерашний еще у тя не прошел?
Какие были вчера похороны? Ты целый день пировал у немца — воротился пьян, завалился в постелю, да
и спал до сего часа,
как уж к обедне отблаговестили.
Какие возникли бы споры!
и слуги с кого бы начинали кушанье подавать?
Вижу,
как теперь, самого хозяина, человека лет пятидесяти, свежего
и бодрого,
и его длинный зеленый сертук с тремя медалями на полинялых лентах.
Не успел я расплатиться со старым моим ямщиком,
как Дуня возвратилась с самоваром. Маленькая кокетка со второго взгляда заметила впечатление, произведенное ею на меня; она потупила большие голубые глаза; я стал с нею разговаривать, она отвечала мне безо всякой робости,
как девушка, видевшая свет. Я предложил отцу ее стакан пуншу; Дуне подал я чашку чаю,
и мы втроем начали беседовать,
как будто век были знакомы.
Лошади были давно готовы, а мне все не хотелось расстаться с смотрителем
и его дочкой. Наконец я с ними простился; отец пожелал мне доброго пути, а дочь проводила до телеги. В сенях я остановился
и просил у ней позволения ее поцеловать; Дуня согласилась… Много могу я насчитать поцелуев, [с тех пор,
как этим занимаюсь,] но ни один не оставил во мне столь долгого, столь приятного воспоминания.
Покамест собирался он переписать мою подорожную, я смотрел на его седину, на глубокие морщины давно не бритого лица, на сгорбленную спину —
и не мог надивиться,
как три или четыре года могли превратить бодрого мужчину в хилого старика.
Бывало барин,
какой бы сердитый ни был, при ней утихает
и милостиво со мною разговаривает.
Как быть! смотритель уступил ему свою кровать,
и положено было, если больному не будет легче, на другой день утром послать в С*** за лекарем.
Бедный смотритель не понимал,
каким образом мог он сам позволить своей Дуне ехать вместе с гусаром,
как нашло на него ослепление,
и что тогда было с его разумом.
Не прошло
и получаса,
как сердце его начало ныть, ныть,
и беспокойство овладело им до такой степени, что он не утерпел
и пошел сам к обедне.
Потом, сунув ему что-то за рукав, он отворил дверь,
и смотритель, сам не помня
как, очутился на улице.
«Вот уже третий год, — заключил он, —
как живу я без Дуни
и как об ней нет ни слуху ни духу.
Как подумаешь порою, что
и Дуня, может быть, тут же пропадает, так поневоле согрешишь да пожелаешь ей могилы…»
В сени (где некогда поцеловала меня бедная Дуня) вышла толстая баба
и на вопросы мои отвечала, что старый смотритель с год
как помер, что в доме его поселился пивовар, а что она жена пивоварова.
—
Как не знать! Он выучил меня дудочки вырезывать. Бывало (царство ему небесное!), идет из кабака, а мы-то за ним: «Дедушка, дедушка! орешков!» — а он нас орешками
и наделяет. Все, бывало, с нами возится.
— Прекрасная барыня, — отвечал мальчишка, — ехала она в карете в шесть лошадей, с тремя маленькими барчатами
и с кормилицей,
и с черной моською;
и как ей сказали, что старый смотритель умер, так она заплакала
и сказала детям: «Сидите смирно, а я схожу на кладбище». А я было вызвался довести ее. А барыня сказала: «Я сама дорогу знаю».
И дала мне пятак серебром — такая добрая барыня!..