Неточные совпадения
Настенька прыгала к нему на колени,
целовала его, потом ложилась около него на диван и засыпала. Старик по
целым часам сидел не шевелясь, чтоб не разбудить ее, по
целым часам глядел на нее, не опуская глаз, сам бережно потом брал ее на
руки и переносил в кроватку.
Вошла m-lle Полина, только что еще кончившая свой туалет; она прямо подошла к матери, взяла у ней
руку и
поцеловала.
Он был, конечно, в
целой губернии первый стрелок и замечательнейший охотник на медведей, которых собственными
руками на своем веку уложил более тридцати штук.
Экзархатов вместо ответа хотел было поймать у него
руку и
поцеловать, но Годнев остерегся.
— Помиримтесь! — сказал Калинович, беря и
целуя ее
руки. — Я знаю, что я, может быть, неправ, неблагодарен, — продолжал он, не выпуская ее
руки, — но не обвиняйте меня много: одна любовь не может наполнить сердце мужчины, а тем более моего сердца, потому что я честолюбив, страшно честолюбив, и знаю, что честолюбие не безрассудное во мне чувство. У меня есть ум, есть знание, есть, наконец, сила воли, какая немногим дается, и если бы хоть раз шагнуть удачно вперед, я ушел бы далеко.
С лица капитана капал крупными каплями пот;
руки делали какие-то судорожные движения и, наконец, голова затекла, так что он принужден был приподняться на несколько минут, и когда потом взглянул в скважину, Калинович, обняв Настеньку,
целовал ей лицо и шею…
Перед лещом Петр Михайлыч, налив всем бокалы и произнеся торжественным тоном: «За здоровье нашего молодого, даровитого автора!» — выпил залпом. Настенька, сидевшая рядом с Калиновичем, взяла его
руку, пожала и выпила тоже
целый бокал. Капитан отпил половину, Палагея Евграфовна только прихлебнула. Петр Михайлыч заметил это и заставил их докончить. Капитан дохлебнул молча и разом; Палагея Евграфовна с расстановкой, говоря: «Ой будет, голова заболит», но допила.
— Позвольте и мне предложить мой тост, — сказал Калинович, вставая и наливая снова всем шампанского. — Здоровье одного из лучших знатоков русской литературы и первого моего литературного покровителя, — продолжал он, протягивая бокал к Петру Михайлычу, и они чокнулись. — Здоровье моего маленького друга! — обратился Калинович к Настеньке и
поцеловал у ней
руку.
— Перестаньте это говорить! Вы должны меня хорошо знать, — сказала Полина, слегка заслоняя ему рот, причем он
поцеловал у ней
руку, и оба пошли и генеральше.
Князь
поцеловал у ней за это
руку. Она взглянула на тюрик с конфектами: он ей подал весь и ушел. В уме его родилось новое предположение. Слышав, по городской молве, об отношениях Калиновича к Настеньке, он хотел взглянуть собственными глазами и убедиться, в какой мере это было справедливо. Присмотревшись в последний визит к Калиновичу, он верил и не верил этому слуху. Все это князь в тонких намеках объяснил Полине и прибавил, что очень было бы недурно пригласить Годневых на вечер.
— Я не буду больше, — отвечала Настенька и
поцеловала у Калиновича
руку.
Княжна, в каком-то уж совершенно воздушном, с бесчисленным числом оборок, кисейном платье, с милым и веселым выражением в лице, подошла к отцу,
поцеловала у него
руку и подала ему ценную черепаховую сигарочницу, на одной стороне которой был сделан вышитый шелками по бумаге розан. Это она подарила свою работу, секретно сработанную и секретно обделанную в Москве.
— А! Да это славно быть именинником: все дарят. Я готов быть по несколько раз в год, — говорил князь, пожимая
руку мистрисс Нетльбет. — Ну-с, а вы, ваше сиятельство, — продолжал он, подходя к княгине, беря ее за подбородок и продолжительно
целуя, — вы чем меня подарите?
Князь, выйдя на террасу, поклонился всему народу и сказал что-то глазами княжне. Она скрылась и чрез несколько минут вышла на красный двор, ведя маленького брата за
руку. За ней шли два лакея с огромными подносами, на которых лежала
целая гора пряников и куски лент и позументов. Сильфидой показалась княжна Калиновичу, когда она стала мелькать в толпе и, раздавая бабам и девкам пряники и ленты, говорила...
Другая непременно требовала, чтоб маленький князек взял от нее красненькое яичко. Тот не брал, но княжна разрешила ему и подала за это старухе несколько горстей пряников. Та ухватила своей костлявою и загорелою
рукою кончики беленьких ее пальчиков и начала
целовать. Сильно страдало при этом чувство брезгливости в княжне, но она перенесла.
Раздав все подарки, княжна вбежала по лестнице на террасу, подошла и отцу и
поцеловала его, вероятно, за то, что он дал ей случай сделать столько добра. Вслед за тем были выставлены на столы три ведра вина, несколько ушатов пива и принесено огромное количество пирогов. Подносить вино вышел камердинер князя, во фраке и белом жилете. Облокотившись одною
рукою на стол, он обратился к ближайшей толпе...
Парень воротился, выпил, не переводя дух, как небольшой стакан,
целую ендову. В толпе опять засмеялись. Он тоже засмеялся, махнул
рукой и скрылся. После мужиков следовала очередь баб. Никто не выходил.
Калинович
поцеловал у ней
руку. Настенька, делая вид, что как будто
целует его в голову,
поцеловала просто в губы.
— Конечно, — подхватил тот и еще раз
поцеловал ее
руку.
— Помолимся! — сказала Настенька, становясь на колени перед могилой. — Стань и ты, — прибавила она Калиновичу. Но тот остался неподвижен.
Целый ад был у него в душе; он желал в эти минуты или себе смерти, или — чтоб умерла Настенька. Но испытание еще тем не кончилось: намолившись и наплакавшись, бедная девушка взяла его за
руку и положила ее на гробницу.
В тот самый день, как пришел к нему капитан, он
целое утро занимался приготовлением себе для стола картофельной муки, которой намолов собственной
рукой около четверика, пообедал плотно щами с забелкой и, съев при этом фунтов пять черного хлеба, заснул на своем худеньком диванишке, облаченный в узенький ситцевый халат, из-под которого выставлялись его громадные выростковые сапоги и виднелась волосатая грудь, покрытая, как у Исава, густым волосом.
Он чувствовал, что если Настенька хоть раз перед ним расплачется и разгрустится, то вся решительность его пропадет; но она не плакала: с инстинктом любви, понимая, как тяжело было милому человеку расстаться с ней, она не хотела его мучить еще более и старалась быть спокойною; но только заняться уж ничем не могла и по
целым часам сидела, сложив
руки и уставя глаза на один предмет.
Чисто с
целью показаться в каком-нибудь обществе Калинович переоделся на скорую
руку и пошел в трактир Печкина, куда он, бывши еще студентом, иногда хаживал и знал, что там собираются актеры и некоторые литераторы, которые, может быть, оприветствуют его, как своего нового собрата; но — увы! — он там нашел все изменившимся: другая была мебель, другая прислуга, даже комнаты были иначе расположены, и не только что актеров и литераторов не было, но вообще публика отсутствовала: в первой комнате он не нашел никого, а из другой виднелись какие-то двое мрачных господ, игравших на бильярде.
— Ну, прощай, коли так; бог с тобой!..
Поцелуй, однако, меня, — сказал он, силясь своей слабой и холодной
рукой сжать покрепче
руку Калиновича.
— Ну, прости меня! — сказал Калинович,
целуя ее
руку.
— Я не тому… — произнес Калинович,
целуя ее
руку.
Сам он читать не может; я написала, во-первых, под твою
руку письмо, что ты все это время был болен и потому не писал, а что теперь тебе лучше и ты вызываешь меня, чтоб жениться на мне, но сам приехать не можешь, потому что должен при журнале работать — словом, сочинила
целую историю…
Говоря последние слова, Настенька обвила Калиновича
руками и прижалась к его груди. Он
поцеловал ее в раздумье.
— Adieu, — повторила Полина, и когда князь стал
целовать у нее
руку, она не выдержала, обняла его и легла к нему головой на плечо. По щекам ее текли в три ручья слезы.
Калинович
поцеловал у ней при этом
руку и был как будто бы поласковей с нею; но деньги, видно, не прибавили ему ни счастия, ни спокойствия, так что он опять не выдержал этой нравственной ломки и в одно милое, с дождем и ветром, петербургское утро проснулся совсем шафранный: с ним сделалась желчная горячка!
Калинович между тем при виде
целой стаи красивых и прелестных женщин замер в душе, взглянув на кривой стан жены, но совладел, конечно, с собой и начал кланяться знакомым. Испанский гранд пожал у него
руку, сенаторша Рыдвинова, смотревшая, прищурившись, в лорнет, еще издали кивала ему головой. Белокурый поручик Шамовский, очень искательный молодой человек, подошел к нему и, раскланявшись, очень желал с ним заговорить.
Старик заплакал, и следовавшее затем одушевление превышало всякую меру описаний. После обеда его качали на
руках. Окончательно умиленный, он стал требовать шампанского: сам пил и непременно заставлял всех пить; бросил музыкантам, во все время игравшим туш, пятьдесят рублей серебром и, наконец, сев в возок, пожелал, чтоб все подходили и
целовали его выставленное в окошечко лицо…
— Нет, можно: не говорите этого, можно! — повторяла молодая женщина с раздирающей душу тоской и отчаянием. — Я вот стану перед вами на колени, буду
целовать ваши
руки… — произнесла она и действительно склонилась перед Калиновичем, так что он сам поспешил наклониться.
Князь схватил и начал
целовать ее
руку. Она в изнеможении опустилась на его арестантскую кровать.
— Mersi! — произнес князь,
целуя ее
руку и дрожащей
рукой засовывая деньги в халатный карман.
Калинович
поцеловал у ней при этом
руку.
Она обвила его
руками и начала
целовать в темя, в лоб, в глаза. Эти искренние ласки, кажется, несколько успокоили Калиновича. Посадив невдалеке от себя Настеньку, он сейчас же принялся писать и занимался почти всю ночь. На другой день от него была отправлена в Петербург эстафета и куча писем. По всему было видно, что он чего-то сильно опасался и принимал против этого всевозможные меры.
Тот подал ему
целую кучу пакетов. Калинович с пренебрежением перекидал их и остановился только на одной бумаге, на которой была сделана надпись в собственные
руки. Он распечатал ее, прочитал внимательно и захохотал таким странным смехом, что все посмотрели на него с удивлением, а Настенька даже испугалась.