Неточные совпадения
Настеньке сделалось немножко страшно, когда Петр Михайлыч объявил ей, что они
поедут к генеральше на бал; впрочем, ей хотелось.
Переодевшись и распорядившись, чтоб
ехала к Калиновичу лошадь, Петр Михайлыч пошел в гостиную
к дочери, поцеловал ее, сел и опять задумался.
Молодой смотритель находился некоторое время в раздумье:
ехать ли ему в таком экипаже, или нет? Но делать нечего, — другого взять было негде. Он сделал насмешливую гримасу и сел, велев себя везти
к городничему, который жил в присутственных местах.
— Я этих од решительно читать не могу, — начала она. — Или вот папенька восхищается этим Озеровым. Вообразите себе: Ксения, русская княжна, которых держали взаперти,
едет в лагерь
к Донскому — как это правдоподобно!
— Ах он, мерзавец! Негодяй! Дочь мою осмелился позорить! Я сейчас пойду
к городничему…
к губернатору сейчас
поеду… Я здесь честней всех…
К городничему! — говорил старик и, как его ни отговаривали, начал торопливо одеваться.
Кто бы
к нему ни обращался с какой просьбой: просила ли, обливаясь горькими слезами, вдова помещица похлопотать, когда он
ехал в Петербург, о помещении детей в какое-нибудь заведение, прибегал ли
к покровительству его попавшийся во взятках полупьяный чиновник — отказа никому и никогда не было; имели ли окончательный успех или нет эти просьбы — то другое дело.
— Я
еду не
к генеральше, которую и знать не хочу, а
к князю, и не первый, а плачу ему визит.
— Если вы
поедете к князю, то не приезжайте ни сегодня, ни завтра… не ходите совершенно
к нам: я видеть вас не хочу… эгоист!
«Maman тоже поручила мне просить вас об этом, и нам очень грустно, что вы так давно нас совсем забыли», — прибавила она, по совету князя, в постскриптум. Получив такое деликатное письмо, Петр Михайлыч удивился и, главное, обрадовался за Калиновича. «О-о, как наш Яков Васильич пошел в гору!» — подумал он и, боясь только одного, что Настенька не
поедет к генеральше, робко вошел в гостиную и не совсем твердым голосом объявил дочери о приглашении. Настенька в первые минуты вспыхнула.
Всем этим, надобно сказать, герой мой маскировал глубоко затаенную и никем не подозреваемую мечту о прекрасной княжне, видеть которую пожирало его нестерпимое желание; он даже решался несколько раз, хоть и не получал на то приглашения,
ехать к князю в деревню и, вероятно, исполнил бы это, но обстоятельства сами собой расположились совершенно в его пользу.
— Сейчас получил приглашение и
еду гостить
к князю на всю вакацию, — отвечал Калинович, садясь около Настеньки.
Часу в девятом князь, вдвоем с Калиновичем,
поехал к приходу молиться.
Кадников пристал
к этому разговору, начал оправдывать Медиокритского и, разгорячась, так кричал, что все было слышно в гостиной. Князь только морщился. Не оставалось никакого сомнения, что молодой человек, обыкновенно очень скромный и очень не глупый, был пьян. Что делать! Робея и конфузясь
ехать к князю в такой богатый и модный дом, он для смелости хватил два стаканчика неподслащенной наливки, которая теперь и сказывала себя.
— Ну, послушай, друг мой, брось книгу, перестань! — заговорила Настенька, подходя
к нему. — Послушай, — продолжала она несколько взволнованным голосом, — ты теперь
едешь… ну, и поезжай: это тебе нужно… Только ты должен прежде сделать мне предложение, чтоб я осталась твоей невестой.
— Итак, Яков Васильич, вы
едете от нас далеко и надолго! — проговорил он с грустною улыбкою. Кроме Настеньки, ему и самому было тяжело расстаться с Калиновичем — так он привык
к нему.
— Страмота, тетка, и ехать-то с тобой, хоть бы
к ноче дело-то шло, так все бы словно поскладнее было.
— Коли злой человек, батюшка, найдет, так и тройку остановит. Хоть бы наше теперь дело:
едем путем-дорогой, а какую защиту можем сделать? Ни оружия при себе не имеешь… оробеешь… а он, коли на то пошел, ему себя не жаль, по той причине, что в нем — не
к ночи будь сказано — сам нечистой сидит.
— Скажите! — произнес Калинович тоном глубокого сожаления, а сам с собой подумал: «Зачем меня нелегкая дернула
ехать к этому старью?»
Время между тем подходило
к сумеркам, так что когда он подошел
к Невскому, то был уже полнейший мрак: тут и там зажигались фонари,
ехали, почти непрестанной вереницей, смутно видневшиеся экипажи, и мелькали перед освещенными окнами магазинов люди, и вдруг посреди всего, бог весть откуда, раздались звуки шарманки. Калинович невольно приостановился, ему показалось, что это плачет и стонет душа человеческая, заключенная среди мрака и снегов этого могильного города.
«Э, черт возьми!
Поеду и я
к Амальхен. Надобно же как-нибудь убивать время, а то с ума сойдешь», — подумал он и, взяв извозчика, велел себя везти в Гороховую.
Но вот
едут еще дрожки: на них сидит,
к нему спиной, должно быть, молоденькая дама и в очень неприглядной шляпке.
Если, говорю, я оставляю умирающего отца, так это нелегко мне сделать, и вы, вместо того чтоб меня хоть сколько-нибудь поддержать и утешить в моем ужасном положении, вы вливаете еще мне яду в сердце и хотите поселить недоверие
к человеку, для которого я всем жертвую!» И сама, знаешь, горько-горько заплакала; но он и тут меня не пожалел, а пошел
к отцу и такую штучку подвел, что если я хочу
ехать, так чтоб его с собой взяла, заступником моим против тебя.
— Потом прощанья эти, расставанья начались, — снова продолжала она. — Отца уж только тем и утешала, что обещала
к нему осенью непременно приехать вместе с тобой. И, пожалуйста, друг мой,
поедем… Это будет единственным для меня утешением в моем эгоистическом поступке.
Дня через два, наконец, Калинович
поехал вместе с князем
к невесте.
— Не знаю, ваше превосходительство, — начал он нерешительным тоном, — какие вы имеете сведения, а я, признаться сказать,
ехавши сюда, заезжал
к князю Ивану. Новый вице-губернатор в родстве с ним по жене — ну, и он ужасно его хвалит: «Одно уж это, говорит, человек с таким состоянием… умный, знающий… человек с характером, настойчивый…» Не знаю, может быть, по родству и прибавляет.
Недели через три восьмерик почтовых лошадей, запряженных в дормез английской работы, марш-марш летел по тракту
к губернскому городу. Это
ехал новый вице-губернатор. На шее у него, о чем он некогда так заносчиво мечтал, действительно виднелся теперь владимирский крест.
Вскоре после того разнесся слух, что надворный советник Куропилов не являлся даже
к губернатору и, повидавшись с одним только вице-губернатором, ускакал в именье Язвина, где начал, говорят, раскапывать всю подноготную. Приближенные губернатора объявили потом, что старик вынужденным находится сам
ехать в Петербург. При этом известии умы сильно взволновались. Дворянство в первом же клубе решило дать ему обед.
— Слышала, — отвечала вице-губернаторша, не менее встревоженная. — Ecoutez, chere amie [Послушай, дорогая (франц.).], — продолжала она скороговоркой, ведя приятельницу в гостиную, — ты
к нему ездишь. Позволь мне в твоей карете вместо тебя
ехать. Сама я не могу, да меня и не пустят; позволь!.. Я хочу и должна его видеть. Он, бедный, страдает за меня.
— Суфлер, ваше превосходительство, — отвечало пальто. — Так как труппа наша имеет прибыть сюда, и госпожа Минаева, первая, значит, наша драматическая актриса, стали мне говорить. «Ты теперь, говорит, Михеич,
едешь ранее нашего, явись, значит, прямо
к господину вице-губернатору и записку, говорит, предоставь ему от меня». Записочку, ваше превосходительство, предоставить приказано.
— У вас, кажется, помещение нехорошо; я постараюсь поместить вас удобнее, — продолжал Калинович. — Ну, я за тобой приехал, пора уж!
Поедем в моей карете, — прибавил он, обращаясь
к Полине.
На полных рысях неслась вице-губернаторская карета по главной Никольской улице, на которой полицеймейстер распорядился, чтоб все фонари горели светлейшим образом, но потом — чего никак не ожидал полицеймейстер — вице-губернатор вдруг повернул в Дворянскую улицу, по которой ему вовсе не следовало
ехать и которая поэтому была совершенно не освещена. В улице этой чуть-чуть не попали им под дышло дрожки инспектора врачебной управы, тоже ладившие объехать лужу и державшиеся
к сторонке.
— Послать жандарма
к полицеймейстеру и велеть ему от моего имени, чтоб он сию же секунду
ехал в острог, осмотрел бы там, все ли благополучно, и сейчас же мне донес.
Обстоятельству этому были очень рады в обществе, и все, кто только не очень зависел по службе от губернатора,
поехали на другой же день
к князю поздравить его.