Неточные совпадения
В двенадцать часов Калинович, переодевшись из мундира в черный фрак, в черный атласный шарф и черный бархатный жилет и надев сверх всего новое пальто, вышел, чтоб отправиться делать визиты, но, увидев присланный ему экипаж, попятился назад: лошадь, о которой Петр Михайлыч так лестно отзывался, конечно,
была, благодаря неусыпному вниманию Палагеи Евграфовны, очень раскормленная; но огромная, жирная голова, отвислые уши, толстые, мохнатые
ноги ясно свидетельствовали о ее солидном возрасте, сырой комплекции и кротком нраве.
— Почему ж? — спросил Калинович, более занятый своей лошадью, в которой видел желание идти в галоп, и не подозревая, что сам
был тому причиной, потому что, желая сидеть крепче, немилосердно давил ей бока
ногами.
Заняли вы должность, не соответствующую вам, ступайте в отставку; потеряли, наконец, выгодную для вас службу, — хлопочите и можете найти еще лучше… словом, все почти ошибки, шалости, проступки — все может
быть поправлено, и один только тяжелый брачный башмак с
ноги уж не сбросишь…
Вам
будет грех и стыдно каким-нибудь неблагоразумным браком спутать себя на первых порах по рукам и по
ногам.
— Никак нет-с! — отвечал отрывисто капитан и, взяв фуражку, но позабыв трубку и кисет, пошел. Дианка тоже поднялась
было за ним и, желая приласкаться, загородила ему дорогу в дверях. Капитан вдруг толкнул ее
ногою в бок с такой силой, что она привскочила, завизжала и, поджав хвост, спряталась под стул.
— Все вертишься под
ногами… покричи еще у меня; удавлю каналью! — проговорил, уходя, Флегонт Михайлыч, и по выражению глаз его можно
было верить, что он способен
был в настоящую минуту удавить свою любимицу, которая, как бы поняв это, спустя только несколько времени осмелилась выйти из-под стула и, отворив сама мордой двери, нагнала своего патрона, куда-то пошедшего не домой, и стала следовать за ним, сохраняя почтительное отдаление.
Пока старик бормотал это, они въехали в двадцативерстный волок. Дорога пошла сильно песчаная. Едва вытаскивая
ноги, тащили лошаденки, шаг за шагом, тяжелый тарантас. Солнце уже
было совсем низко и бросало длинные тени от идущего по сторонам высокого, темного леса, который впереди открывался какой-то бесконечной декорацией. Калинович, всю дорогу от тоски и от душевной муки не спавший, начал чувствовать, наконец, дремоту; но голос ямщика все еще продолжал ему слышаться.
— Что говорить, батюшка, — повторил и извозчик, — и в молитве господней, сударь, сказано, — продолжал он, — избави мя от лукавого, и священники нас, дураков, учат: «Ты, говорит, только еще о грехе подумал, а уж ангел твой хранитель на сто тысяч верст от тебя отлетел — и вселилась в тя нечистая сила:
будет она твоими
ногами ходить и твоими руками делать; в сердце твоем, аки птица злобная, совьет гнездо свое…» Учат нас, батюшка!
Сопровождавший их солдат стал натискивать им в
ноги подушки, мешочки и связки с кренделями, калачами, так что молодые люди мои
были совершенно отгорожены друг от друга.
Разбитая надежда на литературу и неудавшаяся попытка начать службу, — этих двух ударов, которыми оприветствовал Калиновича Петербург,
было слишком достаточно, чтобы, соединившись с климатом, свалить его с
ног: он заболел нервной горячкой, и первое время болезни, когда
был почти в беспамятстве, ему
было еще как-то легче, но с возвращением сознания душевное его состояние стало доходить по временам до пределов невыносимой тоски.
Чрез несколько дней, впрочем, из пятисот тысяч жителей нашлась одна добрая душа: это
был сосед Калиновича, живший еще этажом выше его, — молодой немец, с толстыми
ногами, простоватой физиономией и с какими-то необыкновенно добродушными вихрами по всей голове.
— Знаю, что нет, — произнесла она тем же грустным тоном и продолжала: — Тогда в этой ужасной жизни, при матери, когда
была связана по рукам и по
ногам, я, конечно, готова
была броситься за кого бы то ни
было, но теперь… не знаю… Страшно надевать новые оковы, и для чего?
— Говорить! — повторил старик с горькою усмешкою. — Как нам говорить, когда руки наши связаны,
ноги спутаны, язык подрезан? А что коли собственно, как вы теперь заместо старого нашего генерала званье получаете, и ежели теперь от вас слово
будет: «Гришка! Открой мне свою душу!» — и Гришка откроет. «Гришка! Не покрывай ни моей жены, ни дочери!» — и Гришка не покроет! Одно слово, больше не надо.
Около средних ворот, с ключами в руках, ходил молодцеватый унтер-офицер Карпенко. Он представлял гораздо более строгого блюстителя порядка, чем его офицер, и нелегко
было никому попасть за его пост, так что даже пробежавшую через платформу собаку он сильно пихнул
ногой, проговоря: «Э, черт, бегает тут! Дьявол!» К гауптвахте между тем подъехала карета с опущенными шторами. Соскочивший с задка ливрейный лакей сбегал сначала к смотрителю, потом подошел
было к унтер-офицеру и проговорил...
Толстый кучер советника питейного отделения, по правам своего барина,
выпив даром в ближайшем кабаке водки, спал на пролетке. Худощавая лошадь директора гимназии, скромно питаемая пансионским овсом, вдруг почему-то вздумала молодцевато порыть землю
ногою и тем ужасно рассмешила длинновязого дуралея, асессорского кучера.
Неточные совпадения
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет и в то же время говорит про себя.)А вот посмотрим, как пойдет дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да
есть у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с
ног. Только бы мне узнать, что он такое и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
Осип. Да на что мне она? Не знаю я разве, что такое кровать? У меня
есть ноги; я и постою. Зачем мне ваша кровать?
Вы, может
быть, думаете, что я только переписываю; нет, начальник отделения со мной на дружеской
ноге.
Гостья. Да, она такова всегда
была; я ее знаю: посади ее за стол, она и
ноги свои…
Городничий. Не гневись! Вот ты теперь валяешься у
ног моих. Отчего? — оттого, что мое взяло; а
будь хоть немножко на твоей стороне, так ты бы меня, каналья! втоптал в самую грязь, еще бы и бревном сверху навалил.