Неточные совпадения
В коридоре прямо летел на него сорванец и чуть не сшибал его с
ног.
В двенадцать часов Калинович, переодевшись из мундира
в черный фрак,
в черный атласный шарф и черный бархатный жилет и надев сверх всего новое пальто, вышел, чтоб отправиться делать визиты, но, увидев присланный ему экипаж, попятился назад: лошадь, о которой Петр Михайлыч так лестно отзывался, конечно, была, благодаря неусыпному вниманию Палагеи Евграфовны, очень раскормленная; но огромная, жирная голова, отвислые уши, толстые, мохнатые
ноги ясно свидетельствовали о ее солидном возрасте, сырой комплекции и кротком нраве.
Калинович остался один; он начал слегка стучать
ногами. Явилась толстая горничная девка
в домотканом платье и босиком.
— Вас, впрочем, я не пущу домой, что вам сидеть одному
в нумере? Вот вам два собеседника: старый капитан и молодая девица, толкуйте с ней! Она у меня большая охотница говорить о литературе, — заключил старик и, шаркнув правой
ногой, присел, сделал ручкой и ушел. Чрез несколько минут
в гостиной очень чувствительно послышалось его храпенье. Настеньку это сконфузило.
Я
в ноги поклонюсь Петру Михайлычу, а перед ним на полвершка не согну головы!..
— Очень хорошо, распоряжусь, — сказал он и велел им идти домой, а сам тотчас же написал городничему отношение о производстве следствий о буйных и неприличных поступках учителя Экзархатова и, кроме того, донес с первою же почтою об этом директору. Когда это узналось и когда глупой Экзархатовой растолковали, какой ответственности подвергается ее муж, она опять побежала к смотрителю, просила, кланялась ему
в ноги.
— Вся ваша воля, сударыня; мы никогда вам ни
в чем не противны. Полноте-ка, извольте лучше лечь
в постельку, я вам ножки поглажу, — сказала изворотливая горничная и, уложив старуху, до тех пор гладила
ноги, что та заснула, а она опять куда-то отправилась.
В тридцать градусов мороза и
в июльские жары он всегда
в одном и том же, ничем не подбитом нанковом подряснике и
в худых, на босу
ногу, сапогах, сидел около столика, на котором стояла небольшая икона угодника и покрытое с крестом пеленою блюдо для сбора подаяния
в монастырь.
Калинович чувствовал прикосновение к своей
ноге ее толстого шелкового платья; он видел небольшую часть ее грациозной ботинки и
в то же время видел часть высунувшегося замшевого башмака Настеньки; наконец, он чувствовал ароматическое дыхание княжны, происходящее, впрочем, от дорогой помады и духов.
Вскоре, однако,
в соседних комнатах раздались радостные восклицания княжны, и на террасу вбежал маленький князек, припрыгивая на одной
ноге, хлопая
в ладони и крича: «Ма тантенька приехала, ма тантенька приехала!..» — и под именем «ма тантеньки» оказалась Полина, которая шла за ним
в сопровождении князя, княжны и m-r ле Грана.
— Почему ж? — спросил Калинович, более занятый своей лошадью,
в которой видел желание идти
в галоп, и не подозревая, что сам был тому причиной, потому что, желая сидеть крепче, немилосердно давил ей бока
ногами.
— Генточки, генточки! — кричал дурак, хлопая
в ладони и прыгая на одной
ноге.
Он ему
в ноги: «Батюшка, ваше превосходительство…» — «Ничего, говорит, братец: ты глуп, да и я не умней тебя.
Заняли вы должность, не соответствующую вам, ступайте
в отставку; потеряли, наконец, выгодную для вас службу, — хлопочите и можете найти еще лучше… словом, все почти ошибки, шалости, проступки — все может быть поправлено, и один только тяжелый брачный башмак с
ноги уж не сбросишь…
— Никак нет-с! — отвечал отрывисто капитан и, взяв фуражку, но позабыв трубку и кисет, пошел. Дианка тоже поднялась было за ним и, желая приласкаться, загородила ему дорогу
в дверях. Капитан вдруг толкнул ее
ногою в бок с такой силой, что она привскочила, завизжала и, поджав хвост, спряталась под стул.
— Все вертишься под
ногами… покричи еще у меня; удавлю каналью! — проговорил, уходя, Флегонт Михайлыч, и по выражению глаз его можно было верить, что он способен был
в настоящую минуту удавить свою любимицу, которая, как бы поняв это, спустя только несколько времени осмелилась выйти из-под стула и, отворив сама мордой двери, нагнала своего патрона, куда-то пошедшего не домой, и стала следовать за ним, сохраняя почтительное отдаление.
Пока старик бормотал это, они въехали
в двадцативерстный волок. Дорога пошла сильно песчаная. Едва вытаскивая
ноги, тащили лошаденки, шаг за шагом, тяжелый тарантас. Солнце уже было совсем низко и бросало длинные тени от идущего по сторонам высокого, темного леса, который впереди открывался какой-то бесконечной декорацией. Калинович, всю дорогу от тоски и от душевной муки не спавший, начал чувствовать, наконец, дремоту; но голос ямщика все еще продолжал ему слышаться.
— Что говорить, батюшка, — повторил и извозчик, — и
в молитве господней, сударь, сказано, — продолжал он, — избави мя от лукавого, и священники нас, дураков, учат: «Ты, говорит, только еще о грехе подумал, а уж ангел твой хранитель на сто тысяч верст от тебя отлетел — и вселилась
в тя нечистая сила: будет она твоими
ногами ходить и твоими руками делать;
в сердце твоем, аки птица злобная, совьет гнездо свое…» Учат нас, батюшка!
Сопровождавший их солдат стал натискивать им
в ноги подушки, мешочки и связки с кренделями, калачами, так что молодые люди мои были совершенно отгорожены друг от друга.
— Холодно, говорят,
в вагоне
ногам? — обратился к нему редактор.
Разбитая надежда на литературу и неудавшаяся попытка начать службу, — этих двух ударов, которыми оприветствовал Калиновича Петербург, было слишком достаточно, чтобы, соединившись с климатом, свалить его с
ног: он заболел нервной горячкой, и первое время болезни, когда был почти
в беспамятстве, ему было еще как-то легче, но с возвращением сознания душевное его состояние стало доходить по временам до пределов невыносимой тоски.
— Знаю, что нет, — произнесла она тем же грустным тоном и продолжала: — Тогда
в этой ужасной жизни, при матери, когда была связана по рукам и по
ногам, я, конечно, готова была броситься за кого бы то ни было, но теперь… не знаю… Страшно надевать новые оковы, и для чего?
— Мерзавец! — проговорил ему вслед довольно громко Калинович и вскоре выехал со двора. Развалясь и положа
нога на
ногу, уселся он
в своей маленькой каретке и быстро понесся по Невскому.
В Морской экипаж остановился перед главным входом одного из великолепных домов.
Глубокое презрение послышалось Калиновичу
в мягком голосе приятеля. Не зная, как далее себя держать, он стал около. Белавин осмотрел его с
ног до головы.
Впереди экипажа его, едва унося
ноги, скакал,
в разбитом тарантасе, исправник, придерживая свою треугольную шляпу, чтоб она не слетела, и все еще стараясь молодцевато опереться на свою тоненькую шпажонку.
В приемной их остановили на несколько минут просители: какой-то отставной штабс-капитан,
в мундире и
в треугольной еще шляпе с пером, приносивший жалобу на бежавшую от него жену, которая вместе с тем похитила и двухспальную их брачную постель, сделанную на собственные его деньги; потом сморщенная, маленькая, с золотушными глазами, старушка, которая как увидела губернатора, так и повалилась ему
в ноги, вопия против собственного родного сына, прибившего ее флейтой по голове.
Губернатор, отзываясь лестно о советниках, по преимуществу,
в этом случае желал их наградить за то, что они прежнего вице-губернатора выдали ему с руками и
ногами.
Сделайте милость, батюска, прикажите отпустить; я вам
в ножки поклонюсь! — присовокупил сумасшедший и действительно поклонился Калиновичу
в ноги.
Вставши
в это время на
ноги, председатель казенной палаты прекратил эту сцену.
Каждый почти торжественный день повеса этот и его лакей садились на воротные столбы, поджимали
ноги, брали
в рот огромные кольца и, делая какие-то гримасы из носу, представляли довольно похоже львов.
— На торги я прийти приду, этих делов без меня не бывает, — отвечал он, — и теперь этот ихний сиятельство или отступного мне давай, либо я его так влопаю, что ему с его сродственником и не расхлебать. Такую матушку-репку запоют, что мне же
в ноги поклонятся. Прямо скажу: не им сломить Мишку Трофимова, а я их выучу!
Около средних ворот, с ключами
в руках, ходил молодцеватый унтер-офицер Карпенко. Он представлял гораздо более строгого блюстителя порядка, чем его офицер, и нелегко было никому попасть за его пост, так что даже пробежавшую через платформу собаку он сильно пихнул
ногой, проговоря: «Э, черт, бегает тут! Дьявол!» К гауптвахте между тем подъехала карета с опущенными шторами. Соскочивший с задка ливрейный лакей сбегал сначала к смотрителю, потом подошел было к унтер-офицеру и проговорил...
На лестнице самого здания страх его дамы еще более увеличился: зловонный, удушливый воздух, который отовсюду пахнул, захватывал у ней дыхание. Почти около нее раздался звук цепей. Она невольно отшатнулась
в сторону: проводили скованного по рукам и
ногам, с бритой головой арестанта. Вдали слышалась перебранка нескольких голосов.
В полутемном коридоре мелькали стволы и штыки часовых.
У театрального подъезда горели два фонаря. Как рыцарь, вооруженный с головы до
ног, сидел жандарм на лошади, употребляя все свои умственные способности на то, чтоб лошадь под ним не шевелилась и стояла смирно. Другой жандарм, побрякивая саблей, ходил пеший. Хожалый,
в кивере и с палочкой, тоже ходил, перебраниваясь с предводительским форейтором.
Толстый кучер советника питейного отделения, по правам своего барина, выпив даром
в ближайшем кабаке водки, спал на пролетке. Худощавая лошадь директора гимназии, скромно питаемая пансионским овсом, вдруг почему-то вздумала молодцевато порыть землю
ногою и тем ужасно рассмешила длинновязого дуралея, асессорского кучера.
Козленев, вовсе уж не шутя и не стесняясь тем, что сидел
в ложе, стучал руками и
ногами.
— Более сорока лет живу я теперь на свете и что же вижу, что выдвигается вперед: труд ли почтенный, дарованье ли блестящее, ум ли большой? Ничуть не бывало! Какая-нибудь выгодная наружность, случайность породы или, наконец, деньги. Я избрал последнее: отвратительнейшим образом продал себя
в женитьбе и сделался миллионером. Тогда сразу горизонт прояснился и дорога всюду открылась. Господа, которые очей своих не хотели низвести до меня, очутились у
ног моих!..
Из партии врагов его князь, не оставленный даже
в подозрении по своему делу, снова поселился
в своей усадьбе и начал жить решительно на прежнюю
ногу.