Неточные совпадения
Взяв рукопись, Петр Михайлыч первоначально перекрестился и, проговорив: «
С богом, любезная, иди к невским берегам», —
начал запаковывать ее
с таким старанием, как бы отправлял какое-нибудь собственное сочинение, за которое ему предстояло получить по крайней мере миллион или бессмертие. В
то время, как он занят был этим делом, капитан заметил,
что Калинович наклонился к Настеньке и сказал ей что-то на ухо.
— Ужасен! — продолжал князь. — Он
начинает эту бедную женщину всюду преследовать, так
что муж не велел, наконец, пускать его к себе в дом; он затевает еще больший скандал: вызывает его на дуэль;
тот, разумеется, отказывается; он ходит по городу
с кинжалом и хочет его убить, так
что муж этот принужден был жаловаться губернатору — и нашего несчастного любовника, без копейки денег, в одном пальто, в тридцать градусов мороза, высылают
с жандармом из города…
Все это Калинович наблюдал
с любопытством и удовольствием, как обыкновенно наблюдают и восхищаются сельскою природою солидные городские молодые люди, и в
то же время
с каким-то замираньем в сердце воображал,
что чрез несколько часов он увидит благоухающую княжну, и так как ничто столь не располагает человека к мечтательности, как езда,
то в голове его
начинали мало-помалу образовываться довольно смелые предположения: «
Что если б княжна полюбила меня, — думал он, — и сделалась бы женой моей… я стал бы владетелем и этого фаэтона, и этой четверки… богат… муж красавицы… известный литератор…
— Знаю, знаю. Но вы, как я слышал, все это поправляете, — отвечал князь, хотя очень хорошо знал,
что прежний становой пристав был человек действительно пьющий, но знающий и деятельный, а новый — дрянь и дурак; однако все-таки, по своей тактике, хотел на первый раз обласкать его, и
тот,
с своей стороны, очень довольный этим приветствием, заложил большой палец левой руки за последнюю застегнутую пуговицу фрака и, покачивая вправо и влево головою,
начал расхаживать по зале.
— Полноте, молодой человек! —
начал он. — Вы слишком умны и слишком прозорливы, чтоб сразу не понять
те отношения, в какие
с вами становятся люди. Впрочем, если вы по каким-либо важным для вас причинам желали не видеть и не замечать этого, в таком случае лучше прекратить наш разговор, который ни к
чему не поведет, а из меня сделает болтуна.
Результатом предыдущего разговора было
то,
что князь, несмотря на все свое старание, никак не мог сохранить
с Калиновичем по-прежнему ласковое и любезное обращение; какая-то холодность и полувнимательная важность
начала проглядывать в каждом его слове.
Тот сейчас же это заметил и на другой день за чаем просил проводить его.
Но капитан не пришел. Остаток вечера прошел в
том,
что жених и невеста были невеселы; но зато Петр Михайлыч плавал в блаженстве: оставив молодых людей вдвоем, он
с важностью
начал расхаживать по зале и сначала как будто бы что-то рассчитывал, потом вдруг проговорил известный риторический пример: «Се
тот, кто как и он, ввысь быстро, как птиц царь, порх вверх на Геликон!» Эка чепуха, заключил он.
— Сейчас, хозяин, сейчас! Не торопись больно: смелешь, так опять приедешь, — успокаивал его староста, и сейчас это началось
с того,
что старуха-баба притащила в охапке хомут и узду, потом мальчишка лет пятнадцати привел за челку мышиного цвета лошаденку: оказалось,
что она должна была быть коренная. Надев на нее узду и хомут, он
начал, упершись коленками в клещи и побагровев до ушей, натягивать супонь, но оборвался и полетел навзничь.
— Под этими фактами, —
начал он, — кроется весьма серьезное основание, а видимая неустойчивость — общая участь всякого народа, который социальные идеи не оставляет, как немцы, в кабинете, не перегоняет их сквозь реторту парламентских прений, как делают это англичане, а сразу берет и, прикладывает их к делу. Это общая участь! И за
то уж им спасибо,
что они
с таким самоотвержением представляют из себя какой-то оселок, на котором пробуется мысль человеческая. Как это можно? Помилуйте!
Старик ушел. Что-то вроде насмешливой гримасы промелькнуло на лице чиновника в мундире. Директор между
тем вежливо, но серьезно пригласил движением руки даму отойти
с ним подальше к окну.
Та подошла и
начала говорить тихо: видно было,
что слова у ней прерывались в горле и дыхание захватывало: «Mon mari… mes enfants…» [Мой муж… дети… (франц.).] — слышалось Калиновичу. Директор, слушая ее, пожимал только плечами.
— Коли маленький человек, —
начал он
с ядовитой улыбкой и обращаясь некоторым образом к Калиновичу, — так и погибать надобно, а
что старшие делают,
того и слушать не хотят — да!
Обезумевший Калинович бросился к ней и, схватив ее за руки,
начал ощупывать, как бы желая убедиться, не привидение ли это, а потом между ними прошла
та немая сцена неожиданных и радостных свиданий, где избыток чувств не находит даже слов. Настенька, сама не зная,
что делает, снимала
с себя бурнус, шляпку и раскладывала все это по разным углам, а Калинович только глядел на нее.
И вот вам совет: не
начинайте с испанской школы, а
то увидите Мурильо [Мурильо Бартоломе Эстебан (1618—1682) — выдающийся испанский художник.], и он убьет у вас все остальное, так
что вы смотреть не захотите, потому
что Рафаэль тут очень слаб…
— Профессорство, по-моему, —
начал он, пожимая плечами, —
то же школьное учительство,
с тою разве разницею,
что предметы берутся, несколько пошире, и, наконец,
что это за народ сами профессора! Они, я думаю, все из семинаристов. Их в дом порядочный, я думаю, пустить нельзя. По крайней мере я ни в Петербурге, ни в Москве в кругу нашего знакомства никогда их не встречал.
Калинович между
тем, разорвав
с пренебрежением свое заемное письмо на клочки и бросив его на пол, продолжал молчать, так
что князю
начинало становиться неловко.
Кривошейка-инспектор
начал спрашивать сумасшедшего, как его зовут, какой он веры, звания. Нескоро и
с глупой улыбкой, как бы не понимая,
что такое все это значит, отвечал
тот, но ничего не врал.
Вскоре после
того разнесся слух,
что надворный советник Куропилов не являлся даже к губернатору и, повидавшись
с одним только вице-губернатором, ускакал в именье Язвина, где
начал, говорят, раскапывать всю подноготную. Приближенные губернатора объявили потом,
что старик вынужденным находится сам ехать в Петербург. При этом известии умы сильно взволновались. Дворянство в первом же клубе решило дать ему обед.
— Ни лета одного, —
начал он, указывая на старика-генерала, — ни расстояния для другого, — продолжал, указав на предводителя, — ничто не помешало им выразить
те чувства, которые питаем все мы. Радуемся этой минуте,
что ты
с нами, и сожалеем,
что эта минута не может продолжиться всю жизнь, и завидуем счастливцу Петербургу, который примет тебя в лоно свое.
Из одного этого можно заключить,
что начал выделывать подобный господин в губернском городе: не говоря уже о
том,
что как только дядя давал великолепнейший на всю губернию бал, он делал свой, для горничных — в один раз все для брюнеток, а другой для блондинок, которые, конечно, и сбегались к нему потихоньку со всего города и которых он так угощал,
что многие дамы, возвратившись
с бала, находили своих девушек мертвецки пьяными.
Впрочем, надобно сказать,
что и вся публика, если и не так явно,
то в душе ахала и охала. Превосходную актрису, которую предстояло видеть, все почти забыли, и все ожидали, когда и как появится новый кумир, к которому устремлены были теперь все помыслы. Полицейский хожалый первый завидел двух рыжих вице-губернаторских рысаков и,
с остервенением бросившись на подъехавшего в это время к подъезду
с купцом извозчика,
начал его лупить палкой по голове и по роже, говоря...
— Давно уж, друг мой, —
начала она
с грустной улыбкой, — прошло для меня время хранить и беречь свое имя, и чтоб тебе доказать это, скажу прямо,
что меня удержало от близкой интриги
с ним не pruderie [стыдливость (франц.).] моя, а он сам
того не хотел. Довольны ли вы этим признанием?
Он вдруг ни
с того ни
с сего надулся,
начал мне читать рацею,
что он любит меня, как сестру,
что готов для меня сделать все,
что сделал бы для родной сестры… и так далее на одну и
ту же
тему: сестра да сестра…
Но в
то время как служебная деятельность была разлита таким образом по всем судебным и административным артериям, в обществе распространилась довольно странная молва: Сашка Козленев, как известный театрал, знавший все закулисные тайны, первый
начал ездить по городу и болтать,
что новый губернатор — этот идеал чиновничьего поведения — тотчас после отъезда жены приблизил к себе актрису Минаеву и проводит
с ней все вечера.
— Я полагаю, —
начал он ироническим тоном, —
что помня мои услуги, на первый раз ограничатся
тем,
что запрячут меня в какую-нибудь маленькую недворянскую губернию
с приличным наставлением, чтоб я служебно и нравственно исправился, ибо, как мне писали оттуда, там возмущены не только действиями моими как чиновника, но и как человека, имеющего беспокойный характер и совершенно лишенного гуманных убеждений… Ха, ха, ха!
Плоховатая пожарная команда под его грозными распоряжениями
начала обнаруживать рьяную храбрость и молодечество, и в
то время, как он, запыленный, закоптелый, в саже, облитый водою, стоял почти перед самым пламенем, так
что лошадь его беспрестанно фыркала и пятилась назад, — в это самое время
с обеда председателя казенной палаты, а потому порядком навеселе, приехал тоже на пожар статский советник Опенкин.