Неточные совпадения
— Что парнишко? Ничего, хорошо: способности
есть; резов только; вчера опять два стекла в классе вышиб, —
отвечал Петр Михайлыч.
Чай
пила как-то урывками, за стол (хоть и накрывался для нее всегда прибор) садилась на минуточку; только что подавалось горячее, она вдруг вскакивала и уходила за чем-то в кухню, и потом, когда снова появлялась и когда Петр Михайлыч ей говорил: «Что же ты сама, командирша, никогда ничего не кушаешь?», Палагея Евграфовна только усмехалась и,
ответив: «Кабы не
ела, так и жива бы не
была», снова отправлялась на кухню.
В противоположность разговорчивости и обходительности Петра Михайлыча, капитан
был очень молчалив,
отвечал только на вопросы и то весьма односложно.
— Буду-с, —
отвечал капитан и уходил, а вечером действительно являлся к самому чаю с своими обычными атрибутами: кисетом, трубкой и Дианкой.
— К вама-тка, —
отвечал Терка, выставив свою рябую рожу в полурастворенную дверь. — Сматритель новый приехал, ачителей завтра к себе в сбор на фатеру требует в девятом часу, чтоб биспременно в мундерах
были.
— А затем, что хочу с ним об учителях поговорить. Надобно ему внушить, чтоб он понимал их настоящим манером, —
отвечал Петр Михайлыч, желая несколько замаскировать в себе простое чувство гостеприимства, вследствие которого он всех и каждого готов
был к себе позвать обедать, бог знает зачем и для чего.
— Нет, я здесь
буду служить, —
отвечал тот.
— Ох, как бы это хорошо! Как бы это
было хорошо! —
отвечала экономка.
— Я
был не у многих, но… и о том сожалею! —
отвечал Калинович.
— Знаю-с, —
отвечал капитан и залпом
выпил свою порцию.
— Да,
ем, —
отвечал тот с несколько насмешливой улыбкой, но, попробовав, начал
есть с большим аппетитом. — Это очень хорошо, — проговорил он, — прекрасно приготовлено!
— Почти, —
отвечал Калинович, — но дело в том, что Пушкина нет уж в живых, — продолжал он с расстановкой, — хотя, судя по силе его таланта и по тому направлению, которое принял он в последних своих произведениях, он бы должен
был сделать многое.
— Лермонтов тоже умер, —
отвечал Калинович, — но если б
был и жив, я не знаю, что бы
было. В том, что он написал, видно только, что он, безусловно, подражал Пушкину, проводил байронизм несколько на военный лад и, наконец, целиком заимствовал у Шиллера в одухотворениях стихий.
— Может
быть, —
отвечал Калинович.
— Это письмо, —
отвечал Калинович, — от матери моей; она больна и извещает, может
быть, о своих последних минутах… Вы сами отец и сами можете судить, как тяжело умирать, когда единственный сын не хочет закрыть глаз. Я, вероятно, сейчас же должен
буду ехать.
— Я посылала к нему, папаша; придет, я думаю, —
отвечала Настенька и села у окна, из которого видно
было здание училища.
— Он на меня, папенька, рассердился: я сказала ему, что он не может
быть литератором, —
отвечала Настенька.
— Я вас сам об этом же прошу, —
отвечал капитан и, уткнув глаза в тарелку, начал
есть.
— Дома-с. Где ж мне
быть больше? —
отвечал довольно дерзко Медиокритский.
— Ась? Как вы посудите нашу полицейскую службу? Что б я с ним по-нашему, по-военному, должен
был сделать? — проговорил он и присовокупил более спокойным и официальным тоном: —
Отвечайте на мой вопрос!
— Нет-с, я не
буду вам
отвечать, — возразил Медиокритский, — потому что я не знаю, за что именно взят: меня схватили, как вора какого-нибудь или разбойника; и так как я состою по ведомству земского суда, так желаю иметь депутата, а вам я
отвечать не стану. Не угодно ли вам послать за моим начальником господином исправником.
— Напишем-с, —
отвечал исправник, — как бы только и нам чего не
было!
— Ничего покуда не знаю-с. Выставляйте наперед шампанское, а там увидим, что
будет, —
отвечал старик комическим тоном.
— Хорошо, —
отвечал лаконически настоятель. Впрочем, ответ этот
был еще довольно благосклонен: другим он только кивал головой; Петра Михайлыча он любил и бывал даже иногда в гостях у него.
— А разговор наш
был… —
отвечал Петр Михайлыч, — рассуждали мы, что лучше молодым людям: жениться или не жениться? Он и говорит: «Жениться на расчете подло, а жениться бедняку на бедной девушке — глупо!»
— Да, сударь капитан, в монастыре
были, —
отвечал тот. — Яков Васильич благодарственный молебен ходил служить угоднику. Его сочинение напечатано с большим успехом, и мы сегодня как бы вроде того: победу торжествуем! Как бы этак по-вашему, по-военному, крепость взяли: у вас слава — и у нас слава!
—
Был, сударь, у меня, —
отвечал тот и почему-то вздохнул.
— Ниоткуда, —
отвечал Калинович и потом, помолчав, прибавил: — У меня сейчас нечаянный гость
был.
— Он
был у нас, maman, с год назад, —
отвечала Полина.
Калинович
отвечал, что он имел честь
быть у них один раз.
— Я думаю, совершенно, —
отвечал Калинович. — Отец мой поражен
был точно такою же болезнью и потом пятнадцать лет жил и
был совершенно здоров.
— Да, я недурно копирую, —
отвечал он и снова обратился к Калиновичу: — В заключение всего-с: этот господин влюбляется в очень миленькую даму, жену весьма почтенного человека, которая
была, пожалуй, несколько кокетка, может
быть, несколько и завлекала его, даже не мудрено, что он ей и нравился, потому что действительно
был чрезвычайно красивый мужчина — высокий, статный, с этими густыми черными волосами, с орлиным, римским носом; на щеках, как два розовых листа, врезан румянец; но все-таки между ним и какой-нибудь госпожою в ранге действительной статской советницы оставался salto mortale…
— Не у чего мне, ваше сиятельство, таланту
быть, в кухарки нынче поступил, только и умею овсяную кашицу варить, —
отвечал он, и князь при этом обыкновенно отвертывался, не желая слышать от старика еще более, может
быть, резкого отзыва о господах.
— Дарю, ma tante, дарю, но только не вам, а кузине, мы вас даже туда пускать не
будем, —
отвечал тот.
— Что ж особенного?
Был и беседовал, —
отвечал Калинович коротко, но, заметив, что Настенька, почти не ответившая на его поклон, сидит надувшись, стал, в досаду ей, хвалить князя и заключил тем, что он очень рад знакомству с ним, потому что это решительно отрадный человек в провинции.
— Обед
был очень хорош, —
отвечал Калинович.
— Да я ж почем знаю? —
отвечал сердито инвалид и пошел
было на печь; но Петр Михайлыч, так как уж
было часов шесть, воротил его и, отдав строжайшее приказание закладывать сейчас же лошадь, хотел
было тут же к слову побранить старого грубияна за непослушание Калиновичу, о котором тот рассказал; но Терка и слушать не хотел: хлопнул, по обыкновению, дверьми и ушел.
Полина начала
было занимать Настеньку, но та опять ей
отвечала как-то свысока, хоть и с заметным усилием над собой.
— В таком случае, извольте!.. Только вы, пожалуйста, не воображайте меня, по словам князя, музыкантшей, —
отвечала, вставая, Полина. — A chere Catherine [дорогая Екатерина (франц.).]
споет нам что-нибудь после? — прибавила она, обращаясь к княжне.
— Мне действительно
было досадно, —
отвечал он, — что вы приехали в этот дом, с которым у вас ничего нет общего ни по вашему воспитанию, ни по вашему тону; и, наконец, как вы не поняли, с какой целью вас пригласили, и что в этом случае вас третировали, как мою любовницу… Как же вы, девушка умная и самолюбивая, не оскорбились этим — странно!
— Я не
буду больше, —
отвечала Настенька и поцеловала у Калиновича руку.
— Откушать ко мне, — проговорил князь священнику и дьякону, подходя к кресту, на что тот и другой
отвечали почтительными поклонами. Именины —
был единственный день, в который он приглашал их к себе обедать.
— Знаю, знаю. Но вы, как я слышал, все это поправляете, —
отвечал князь, хотя очень хорошо знал, что прежний становой пристав
был человек действительно пьющий, но знающий и деятельный, а новый — дрянь и дурак; однако все-таки, по своей тактике, хотел на первый раз обласкать его, и тот, с своей стороны, очень довольный этим приветствием, заложил большой палец левой руки за последнюю застегнутую пуговицу фрака и, покачивая вправо и влево головою, начал расхаживать по зале.
Лицо это
было некто Четвериков, холостяк, откупщик нескольких губерний, значительный участник по золотым приискам в Сибири. Все это, впрочем, он наследовал от отца и все это шло заведенным порядком, помимо его воли. Сам же он
был только скуп, отчасти фат и все время проводил в том, что читал французские романы и газеты, непомерно
ел и ездил беспрестанно из имения, соседнего с князем, в Сибирь, а из Сибири в Москву и Петербург. Когда его спрашивали, где он больше живет, он
отвечал: «В экипаже».
— Ой, нет, матонька! Другой год уж не
пью, —
отвечала Палагея.
— Ой, сударь, не осилишь, пожалуй! —
отвечала Палагея, однако осилила и сверх этого еще
выпила огромный ковш пива.
Княжна, как бы сконфуженная, пошла за Калиновичем и села на свое место. Напрасно он старался вызвать ее на разговор, — она или отмалчивалась, или
отвечала да или нет, и очень
была, по-видимому, рада, когда другие кавалеры приглашали ее участвовать в фигуре.
— Один… ну, два, никак уж не больше, —
отвечал он сам себе, — и это еще в плодотворный год, а
будут года хуже, и я хоть не поэт и не литератор, а очень хорошо понимаю, что изящною словесностью нельзя постоянно и одинаково заниматься: тут человек кладет весь самого себя и по преимуществу сердце, а потому это дело очень капризное: надобно ждать известного настроения души, вдохновенья, наконец, призванья!..