Неточные совпадения
— Знаю, сударь, знаю; великие наши астрономы ясно читают звездную книгу и аки бы пророчествуют. О господи помилуй, господи помилуй, господи помилуй! — сказал опять старик, приподняв глаза кверху, и продолжал как бы сам с собою. — Знамения небесные всегда предшествуют великим событиям; только сколь ни быстр разум
человека, но не может проникнуть этой тайны, хотя уже и многие
другие мы имеем указания.
Соскучившись развлекаться изучением города, он почти каждый день обедал у Годневых и оставался обыкновенно там до поздней ночи, как в единственном уголку, где радушно его приняли и где все-таки он видел человечески развитых
людей; а может быть, к тому стала привлекать его и
другая, более существенная причина; но во всяком случае, проводя таким образом вечера, молодой
человек отдал приличное внимание и службе; каждое утро он проводил в училище, где, как выражался математик Лебедев, успел уж показать когти: первым его распоряжением было — уволить Терку, и на место его был нанят молодцеватый вахмистр.
— Не знаю… вряд ли! Между
людьми есть счастливцы и несчастливцы. Посмотрите вы в жизни: один и глуп, и бездарен, и ленив, а между тем ему плывет счастье в руки, тогда как
другой каждый ничтожный шаг к успеху, каждый кусок хлеба должен завоевывать самым усиленным трудом: и я, кажется, принадлежу к последним. — Сказав это, Калинович взял себя за голову, облокотился на стол и снова задумался.
Семь губернаторов, сменявшиеся в последнее время один после
другого, считали его самым благородным и преданным себе
человеком и искали только случая сделать ему что-нибудь приятное.
Дельвиг [Дельвиг Антон Антонович (1798—1831) — поэт, один из ближайших
друзей Пушкина.], Павел Нащокин [Нащокин Павел Воинович (1800—1854) — близкий
друг Пушкина.] — а этот даже служил со мной в одном полку, — все это были молодые
люди одного кружка.
— Нет, вы погодите, чем еще кончилось! — перебил князь. — Начинается с того, что Сольфини бежит с первой станции. Проходит несколько времени — о нем ни слуху ни духу. Муж этой госпожи уезжает в деревню; она остается одна… и тут различно рассказывают: одни — что будто бы Сольфини как из-под земли вырос и явился в городе, подкупил
людей и пробрался к ним в дом; а
другие говорят, что он писал к ней несколько писем, просил у ней свидания и будто бы она согласилась.
— Конечно, — подхватил князь и продолжал, — но, как бы то ни было, он входит к ней в спальню, запирает двери… и какого рода происходила между ними сцена — неизвестно; только вдруг раздается сначала крик, потом выстрелы.
Люди прибегают, выламывают двери и находят два обнявшиеся трупа. У Сольфини в руках по пистолету: один направлен в грудь этой госпожи, а
другой он вставил себе в рот и пробил насквозь череп.
Но как же вы хотите заставить меня верить в глубину и неизменность любви какого-нибудь молодого
человека в двадцать пять лет и девчонки в семнадцать, которые, расчувствовавшись над романами, поклялись
друг другу в вечной страсти?
Но есть, mon cher,
другой разряд
людей, гораздо уже повыше; это… как бы назвать… забелка человечества: если не гении, то все-таки
люди, отмеченные каким-нибудь особенным талантом,
люди, которым, наконец, предназначено быть двигателями общества, а не сносливыми трутнями; и что я вас отношу к этому именно разряду, в том вы сами виноваты, потому что вы далеко уж выдвинулись из вашей среды: вы не школьный теперь смотритель, а литератор, следовательно,
человек, вызванный на очень серьезное и широкое поприще.
— Нет, знаю, — возразил Калинович, — и скажу вам, что одно ваше спасенье, если полюбит вас
человек и спасет вас, не только что от обстановки, которая теперь вас окружает, но заставит вас возненавидеть то, чем увлекаетесь теперь, и растолкует вам, что для женщины существует
другая, лучшая жизнь, чем ездить по маскарадам и театрам.
Сопровождавший их солдат стал натискивать им в ноги подушки, мешочки и связки с кренделями, калачами, так что молодые
люди мои были совершенно отгорожены
друг от
друга.
Мелкая торговля, бьющаяся изо всех сил вылезти в магазины, так и стала ему кидаться в глаза со всех сторон; через каждые почти десять шагов ему попадался жид, и из большей части домов несло жареным луком и щукой; но еще более безобразное зрелище ожидало его на Садовой: там из кабака вывалило по крайней мере
человек двадцать мастеровых; никогда и нигде Калинович не видал народу более истощенного и безобразного: даже самое опьянение их было какое-то мрачное, свирепое; тут же, у кабака, один из них, свалившись на тротуар, колотился с ожесточением головой о тумбу, а
другой, желая, вероятно, остановить его от таких самопроизвольных побоев, оттаскивал его за волосы от тумбы, приговаривая...
— Боже мой! — продолжал Калинович. — Это старый мой
друг и товарищ и отличнейший
человек.
Он думал обмануть публику, но вот один из передовых ее
людей понял это, а может быть, понимают также и сотни еще
других, а за ними поймет, наконец, толпа!
Ближе к кабинету ходил
другой молодой
человек, тоже в вицмундире, с тонкими, но сонными чертами лица и с двойным лорнетом на носу.
Другой приехал уж с
другой фанаберией:
человек в летах, семейный, нуждающийся; молодежь, значит, была ему не под руку, стали надобны
люди поопытней, чтоб знали тоже, где и как оброчную статейку обделать.
Оттого, что у этого
другого бывают балы да обеды с шампанским, с портерком да с коньячком, али не то, так жена — женщина молодая да умная, по-французски молодых
людей заговаривать ловкая — да!
Начальник губернии или там председатель какой-нибудь
другого ведомства узнает вас, и так как не все же они кончают в провинции свою службу, но, большею частью, переходят сюда, он вас переводит с собой, как чиновника, ему известного и полезного, а вы в свою очередь являетесь уж
человеком опытным и в жизни и в службе.
— Позвольте, я лучше прочту
другое, где больше одушевления, — присовокупил он опять скороговоркой и снова начал: « — Для чего ты не растаешь, ты не распадешься прахом, о, для чего ты крепко, тело
человека!
Все, что, кажется, самого простого, а тем более
человека развитого, при
другом порядке вещей, стало бы непременно шокировать, поселять смех, злобу, досаду — они всем этим бесконечно услаждаются.
«Мой единственный и бесценный
друг! (писал он) Первое мое слово будет: прост» меня, что так долго не уведомлял о себе; причина тому была уважительная: я не хотел вовсе к тебе писать, потому что, уезжая, решился покинуть тебя, оставить, бросить, презреть — все, что хочешь, и в оправдание свое хочу сказать только одно: делаясь лжецом и обманщиком, я поступал в этом случае не как ветреный и пустой мальчишка, а как
человек, глубоко сознающий всю черноту своего поступка, который омывал его кровавыми слезами, но поступить иначе не мог.
Благодаря свободе столичных нравов положение их не возбуждало ни с какой стороны ни толков, ни порицаний, тем более, что жили они почти уединенно. У них только бывали Белавин и молодой студент Иволгин. Первого пригласил сам Калинович, сказав еще наперед Настеньке: «Я тебя,
друг мой, познакомлю с одним очень умным
человеком, Белавиным. Сегодня зайду к нему, и он, вероятно, как-нибудь вечерком завернет к нам». Настеньке на первый раз было это не совсем приятно.
— Устранить, мой милейший Яков Васильич, можно различным образом, — возразил князь. — Я, как
человек опытный в жизни, знаю, что бывает и так: я вот теперь женюсь на одной по расчету, а
другую все-таки буду продолжать любить… бывает и это… Так?
И потому
человеку этому дать мне за это дело каких-нибудь пятьдесят тысяч серебром, право, немного; а, с
другой стороны, мне предложить в этом случае свои услуги безвозмездно, ей-богу, глупо!
— Станет побирать, коли так размахивает! — решили
другие в уме; но привести все это в большую ясность рискнул первый губернский архитектор —
человек бы, кажется, с лица глупый и часть свою скверно знающий, но имевший удивительную способность подделываться к начальникам еще спозаранку, когда еще они были от него тысячи на полторы верст. Не стесняясь особенно приличиями, он явился на постройку, отрекомендовал себя молодому
человеку и тут же начал...
— Нет, его высокородию это будет неугодно, — отвечал молодой
человек с явной уж насмешкой и, бросив на пол окурок папироски, ушел в
другие комнаты.
Сыграв маленькую пульку у губернатора, предводитель уехал к
другому предводителю, у которого в нумере четвертые сутки происходила страшная резня в банк. Вокруг стола, осыпанного рваными и ломаными картами, сидело несколько
человек игроков. Лица у всех почти были перепачканы мелом, искажены сдержанными страданиями и радостями, изнурены бессонницею, попойкою. Кто был в сюртуке, кто в халате, кто в рубашке; однако и тут переговорили о новом вице-губернаторе.
Калинович, наконец, вышел из кабинета и, хоть в зале было несколько
человек других чиновников, прямо подошел к капитану.
Другой протестант был некто m-r Козленев, прехорошенький собой молодой
человек, собственный племянник губернатора, сын его родной сестры: будучи очень богатою женщиною, она со слезами умоляла брата взять к себе на службу ее повесу, которого держать в Петербурге не было никакой возможности, потому что он того и гляди мог попасть в солдаты или быть сослан на Кавказ.
Я, может быть, по десяти копеек на день стану
человека разделывать, а
другому и за три четвертака не найти, — так тут много надо денег накинуть!
Я, конечно, очень хорошо знала, что этим не кончится; и действительно, — кто бы после того к нам ни приехал, сколько бы
человек ни сидело в гостиной, он непременно начнет развивать и доказывать, «как пошло и ничтожно наше барство и что превосходный представитель, как он выражается, этого гнилого сословия, это ты — извини меня — гадкий, мерзкий, скверный
человек, который так развращен, что не только сам мошенничает, но чувствует какое-то дьявольское наслаждение совращать
других».
Даже m-me Потвинова, которая, как известно, любит только молоденьких молодых
людей, так что по этой страсти она жила в Петербурге и брала к себе каждое воскресенье
человек по пяти кадет, — и та при появлении столь молодого еще начальника губернии спустила будто невзначай с левого плеча мантилью и таким образом обнаружила полную шею, которою она, предпочтительно перед всеми своими
другими женскими достоинствами, гордилась.
«Один из моих
друзей, — продолжал Мейнау, — которого я считал за честнейшего
человека, обманул меня на половину состояния; я это вытерпел и ограничил свои издержки. Потом явился
другой друг, молодой: этот обольстил мою жену. Доволен ли ты этим? Извиняешь ли мою ненависть к
людям?»
Вы, мой маленький
друг, и вы, капитан, единственные в мире
люди, которые, я желал бы, чтоб хоть сколько-нибудь меня любили и понимали…
— Бог ведь знает, господа, как, и про что, и за что у нас
человека возвышают. Больше всего, чай, надо полагать, что письмами от Хованского он очень хорошую себе рекомендацию делает, а тут тоже говорят, что и через супругу держится. Она там сродственница
другой барыне, а та тоже по министерии-то у них фавер большой имеет. Прах их знает! Болтали многое… Я
другого, пожалуй, и не разобрал, а много болтали.
Даже крепостной
человек князя и кантонист, — как сказывал писец губернского правления, командированный для переписки в комиссию, — даже эти лица теперь содержались один за разноречивые показания, а
другой за преступления, совершенные им в
других случаях; словом, всему делу было дано, видимо,
другое направление!..
Один из членов комиссии, молодой еще
человек, прекрасно образованный и, вероятно, пооткровеннее
других, даже явно об этом проболтался.
— Ваш губернатор, господа, вообще странный
человек; но в деле князя он поступал решительно как сумасшедший! — сказал он по крайней мере при сотне лиц, которые в ответ ему двусмысленно улыбнулись, но ничего не возразили, и один только толстый магистр, сидевший совершенно у
другого столика, прислушавшись к словам молодого
человека, довольно дерзко обратился к нему и спросил...
— С чем вас и поздравляю, — отвечал ему тоже с насмешкой молодой
человек и тотчас обратился к
другим своим слушателям.