Неточные совпадения
Если вы нынешнюю уездную барышню спросите, любит ли она музыку, она скажет: «да» и сыграет вам две — три польки;
другая, пожалуй, пропоет из «Нормы» [«Норма» — опера итальянского композитора Винченцо Беллини (1801—1835).], но если вы попросите спеть и сыграть какую-нибудь русскую песню или романс, не совсем новый, но который вам нравился бы по своей задушевности, на это вам
сделают гримасу и встанут из-за рояля.
Молодой смотритель находился некоторое время в раздумье: ехать ли ему в таком экипаже, или нет? Но
делать нечего, —
другого взять было негде. Он
сделал насмешливую гримасу и сел, велев себя везти к городничему, который жил в присутственных местах.
— Ха, ха, ха! — засмеялся Петр Михайлыч добродушнейшим смехом. — Этакой смешной ветеран! Он что-нибудь не понял. Что
делать?.. Сим-то вот занят больше службой; да и бедность к тому: в нашем городке, не как в
других местах, городничий не зажиреет: почти сидит на одном жалованье, да откупщик разве поможет какой-нибудь сотней —
другой.
Капитан играл внимательно и в высшей степени осторожно, с большим вниманием обдумывая каждый ход; Петр Михайлыч, напротив, горячился, объявлял рискованные игры, сердился, бранил Настеньку за ошибки,
делая сам их беспрестанно, и грозил капитану пальцем, укоряя его: «Не чисто, ваше благородие… подсиживаете!» Настенька, по-видимому, была занята совсем
другим: она то пропускала игры, то объявляла ни с чем и всякий раз, когда Калинович сдавал и не играл, обращалась к нему с просьбой поучить ее.
— Ах, боже мой! Боже мой! — говорил Петр Михайлыч. — Какой вы молодой народ вспыльчивый! Не разобрав дела, бабы слушать — нехорошо… нехорошо… — повторил он с досадою и ушел домой, где целый вечер сочинял к директору письмо, в котором, как прежний начальник, испрашивал милосердия Экзархатову и клялся, что тот уж никогда не
сделает в
другой раз подобного проступка.
Ходатайство его было по возможности успешно: Экзархатову
сделали строгий выговор и перевели в
другой город.
Наконец внимание капитана обратили на себя две тени, из которых одна поворотила в переулок, а
другая подошла к воротам Петра Михайлыча и начала что-то тут
делать.
Уездные барыни, из которых некоторые весьма секретно и благоразумно вели куры с своими лакеями, а
другие с дьячками и семинаристами, — барыни эти, будто бы нравственно оскорбленные, защекотали как сороки, и между всеми ними, конечно, выдавалась исправница, которая с каким-то остервенением начала ездить по всему городу и рассказывать, что Медиокритский имел право это
сделать, потому что пользовался большим вниманием этой госпожи Годневой, и что потом она сама своими глазами видела, как эта безнравственная девчонка сидела, обнявшись с молодым смотрителем, у окна.
Семь губернаторов, сменявшиеся в последнее время один после
другого, считали его самым благородным и преданным себе человеком и искали только случая
сделать ему что-нибудь приятное.
— Ну да, — положим, что вы уж женаты, — перебил князь, — и тогда где вы будете жить? — продолжал он, конечно, здесь, по вашим средствам… но в таком случае, поздравляю вас, теперь вы только еще, что называется, соскочили с университетской сковородки: у вас прекрасное направление, много мыслей, много сведений, но, много через два — три года, вы все это растеряете, обленитесь, опошлеете в этой глуши, мой милый юноша — поверьте мне, и потом вздумалось бы вам съездить, например, в Петербург, в Москву, чтоб освежить себя — и того вам
сделать будет не на что: все деньжонки уйдут на родины, крестины, на мамок, на нянек, на то, чтоб ваша жена явилась не хуже
другой одетою, чтоб квартирка была хоть сколько-нибудь прилично убрана.
— Ну, послушай,
друг мой, брось книгу, перестань! — заговорила Настенька, подходя к нему. — Послушай, — продолжала она несколько взволнованным голосом, — ты теперь едешь… ну, и поезжай: это тебе нужно… Только ты должен прежде
сделать мне предложение, чтоб я осталась твоей невестой.
Что мог против этого сказать Калинович? Но, с
другой стороны, требование Настеньки заставляло его
сделать новый бесчестный поступок.
— Драматический. И потому вот теперь, чтоб собственно испытать себя, я взялся именно за Шекспира;
другой месяц работаю над ним и, кажется, кое-что
сделал.
—
Сделайте одолжение, — проговорил Калинович и зевнул в
другой раз нарочно.
От нечего ли
делать или по любви к подобному занятию, но только он с полчаса уже играл хлыстом с красивейшим водолазом, у которого глаза были, ей-богу, умней
другого человека и который, как бы потешая господина, то ласково огрызался, тщетно стараясь поймать своей страшной пастью кончик хлыста, то падал на мягкий ковер и грациозно начинал кататься.
— Отказал, — повторил Калинович, — и, что ужаснее всего, сознаешь еще пока в себе силы, способности кой-какие, наконец, это желание труда — и ничего не
делаешь!.. Если б, кажется, имел я средства, и протекция открыла мне хоть какую-нибудь дорогу, я бы не остался сзади
других.
— Все это прекрасно, что вы бывали, и, значит, я не дурно
сделал, что возобновил ваше знакомство; но дело теперь в том, мой любезнейший… если уж начинать говорить об этом серьезно, то прежде всего мы должны быть совершенно откровенны
друг с
другом, и я прямо начну с того, что и я, и mademoiselle Полина очень хорошо знаем, что у вас теперь на руках женщина… каким же это образом?.. Сами согласитесь…
—
Делал: во-первых, толковал с одним господином о делах, потом с
другим, и с этим уж исключительно говорил об вас.
Не дальше как сегодня вы приходите и говорите, что девушка вам нравится, просите
сделать ей предложение; вам дают почти согласие, и вы на это объявляете, что любите
другую, что не можете оставить ее…
Из одного этого можно заключить, что начал выделывать подобный господин в губернском городе: не говоря уже о том, что как только дядя давал великолепнейший на всю губернию бал, он
делал свой, для горничных — в один раз все для брюнеток, а
другой для блондинок, которые, конечно, и сбегались к нему потихоньку со всего города и которых он так угощал, что многие дамы, возвратившись с бала, находили своих девушек мертвецки пьяными.
— Послушайте, — начала Четверикова, — говорят, вот что теперь надо
сделать: у отца есть
другое свидетельство на имение этого старика-почтмейстера: вы возьмите его и скажите, что оно было у вас, а не то, за которое вы его судите, скажите, что это была ошибка, — вам ничего за это не будет.
— Но что ж из этого будет? Поймите вы меня, — перебил он, — будет одно, что вместе с вашим отцом посадят и меня в острог, и приедет
другой чиновник, который будет
делать точно то же, что и я.
В
другой раз, видючи, как их молодость втуне пропадает, жалко даже становится, ну, и тоже, по нашему смелому, театральному обращению, прямо говоришь: «Что это, Настасья Петровна, ни с кем вы себе удовольствия не хотите
сделать, хоть бы насчет этой любви или самых амуров себя развлекли».
Я искал и желал одного: чтоб
сделать пользу и добро
другим; за что же, скажите вы мне, преследует меня общественное мнение?
—
Друг мой, что ты хочешь
делать? — спросила она, когда Калинович возвратился в кабинет.
— Бог ведь знает, господа, как, и про что, и за что у нас человека возвышают. Больше всего, чай, надо полагать, что письмами от Хованского он очень хорошую себе рекомендацию
делает, а тут тоже говорят, что и через супругу держится. Она там сродственница
другой барыне, а та тоже по министерии-то у них фавер большой имеет. Прах их знает! Болтали многое… Я
другого, пожалуй, и не разобрал, а много болтали.