Неточные совпадения
Петра Михайлыча знали не только
в городе и уезде, но, я думаю, и
в половине губернии: каждый день, часов
в семь утра, он выходил из дома за припасами на рынок и имел, при этом
случае, привычку поговорить со встречным и поперечным. Проходя, например, мимо полуразвалившегося домишка соседки-мещанки,
в котором из волокового окна [Волоковое окно — маленькое задвижное оконце, прорубавшееся
в избах старинной постройки
в боковых стенах.] выглядывала голова хозяйки, повязанная платком, он говорил...
В продолжение всего месяца он был очень тих, задумчив, старателен, очень молчалив и предмет свой знал прекрасно; но только что получал жалованье, на другой же день являлся
в класс развеселый; с учениками шутит, пойдет потом гулять по улице — шляпа набоку,
в зубах сигара, попевает, насвистывает, пожалуй, где
случай выпадет, готов и драку сочинить; к женскому полу получает сильное стремление и для этого придет к реке, станет на берегу около плотов, на которых прачки моют белье, и любуется…
Годнев, при всей своей неопытности к бальной жизни, понимал, что
в первый раз
в свете надобно показать дочь как можно наряднее одетою и советовался по этому
случаю с Палагеей Евграфовной.
У исправницы начало подергивать губу; она вообще очень не любила противоречия, а
в этом
случае даже и не ожидала.
— А я, конечно, еще более сожалею об этом, потому что точно надобно быть очень осторожной
в этих
случаях и хорошо знать, с какими людьми будешь иметь дело, — проговорила исправница, порывисто завязывая ленты своей шляпы и надевая подкрашенное боа, и тотчас же уехала.
Случай этот окончательно разъединил ее с маленьким уездным мирком; никуда не выезжая и встречаясь только с знакомыми
в церкви или на городском валу, где гуляла иногда
в летние вечера с отцом, или, наконец, у себя
в доме, она никогда не позволяла себе поклониться первой и даже на вопросы, которые ей делали, отмалчивалась или отвечала односложно и как-то неприязненно.
С капитаном Лебедев находился, по
случаю охоты,
в теснейшей дружбе.
Он было и
в настоящем
случае прилетел
в своем, по его мнению, очень модном пальто и
в цветном шарфе, завязанном огромным бантом, но, по совету Петра Михайлыча, тотчас же проворно сбегал домой и переоделся
в мундир.
— Точно так же, как и Петербург. Москва еще, мне кажется, разумнее
в этом
случае.
В продолжение года капитан не уходил после обеда домой
в свое пернатое царство не более четырех или пяти раз, но и то по каким-нибудь весьма экстренным
случаям. Видимо, что новый гость значительно его заинтересовал. Это, впрочем, заметно даже было из того, что ко всем словам Калиновича он чрезвычайно внимательно прислушивался.
Но капитан покровительствовал
в этом
случае племяннице и, с большим секретом от Петра Михайлыча, делал иногда для нее из слабого турецкого табаку папиросы,
в производстве которых желая усовершенствоваться, с большим вниманием рассматривал у всех гостей папиросы, наблюдая, из какой они были сделаны бумаги и какого сорта вставлен был картон
в них.
Соскучившись развлекаться изучением города, он почти каждый день обедал у Годневых и оставался обыкновенно там до поздней ночи, как
в единственном уголку, где радушно его приняли и где все-таки он видел человечески развитых людей; а может быть, к тому стала привлекать его и другая, более существенная причина; но во всяком
случае, проводя таким образом вечера, молодой человек отдал приличное внимание и службе; каждое утро он проводил
в училище, где, как выражался математик Лебедев, успел уж показать когти: первым его распоряжением было — уволить Терку, и на место его был нанят молодцеватый вахмистр.
Калинович объяснил, что им никаким образом ничего не может быть, а что, напротив, если они скроют,
в таком
случае будут отвечать.
— «Давно мы не приступали к нашему фельетону с таким удовольствием, как делаем это
в настоящем
случае, и удовольствие это, признаемся,
в нас возбуждено не переводными стихотворениями с венгерского,
в которых, между прочим, попадаются рифмы вроде «фимиам с вам»; не повестью госпожи Д…, которая хотя и принадлежит легкому дамскому перу, но отличается такою тяжеловесностью, что мы еще не встречали ни одного человека, у которого достало бы силы дочитать ее до конца; наконец, не учеными изысканиями г. Сладкопевцова «О римских когортах», от которых чувствовать удовольствие и оценить их по достоинству предоставляем специалистам; нас же, напротив, неприятно поразили
в них опечатки, попадающиеся на каждой странице и дающие нам право обвинить автора за небрежность
в издании своих сочинений (
в незнании грамматики мы не смеем его подозревать, хотя имеем на то некоторое право)…»
— Как же, говорю,
в этом
случае поступать? — продолжал старик, разводя руками. — «Богатый, говорит, может поступать, как хочет, а бедный должен себя прежде обеспечить, чтоб, женившись, было чем жить…» И понимай, значит, как знаешь: клади
в мешок, дома разберешь!
Семь губернаторов, сменявшиеся
в последнее время один после другого, считали его самым благородным и преданным себе человеком и искали только
случая сделать ему что-нибудь приятное.
Сам он почти каждый год два — три месяца жил
в Петербурге, а года два назад ездил даже, по
случаю болезни жены, со всем семейством за границу, на воды и провел там все лето.
Надобно сказать, что Петр Михайлыч со времени получения из Петербурга радостного известия о напечатании повести Калиновича постоянно занимался распространением славы своего молодого друга, и
в этом
случае чувства его были до того преисполнены, что он
в первое же воскресенье завел на эту тему речь со стариком купцом, церковным старостой, выходя с ним после заутрени из церкви.
В доме генеральши между тем, по
случаю приезда гостя, происходила суетня: ключница отвешивала сахар, лакеи заливали
в лампы масло и приготовляли стеариновые свечи; худощавый метрдотель успел уже сбегать
в ряды и захватить всю крупную рыбу, купил самого высшего сорта говядины и взял
в погребке очень дорогого рейнвейна.
— Я согласна, — отвечала генеральша таким тоном, как будто делала
в этом
случае весьма большое одолжение.
В настоящем
случае он повез Калиновича убийственным шагом, как бы следуя за погребальной церемонией.
—
В таком
случае, позвольте возобновить ваше знакомство, — заключил князь и ввел его
в гостиную.
После обеда перешли
в щегольски убранный кабинет, пить кофе и курить. М-lle Полине давно уж хотелось иметь уютную комнату с камином, бархатной драпировкой и с китайскими безделушками; но сколько она ни ласкалась к матери, сколько ни просила ее об этом, старуха, израсходовавшись на отделку квартиры, и слышать не хотела. Полина, как при всех трудных
случаях жизни, сказала об этом князю.
—
В таком
случае я отделываю этот кабинет для кузины на свой счет, — сказал князь.
—
В таком
случае, извольте!.. Только вы, пожалуйста, не воображайте меня, по словам князя, музыкантшей, — отвечала, вставая, Полина. — A chere Catherine [дорогая Екатерина (франц.).] споет нам что-нибудь после? — прибавила она, обращаясь к княжне.
Калинович рассказал на эту тему несколько любопытных
случаев и возбудил живое внимание
в своих слушательницах.
— Мне действительно было досадно, — отвечал он, — что вы приехали
в этот дом, с которым у вас ничего нет общего ни по вашему воспитанию, ни по вашему тону; и, наконец, как вы не поняли, с какой целью вас пригласили, и что
в этом
случае вас третировали, как мою любовницу… Как же вы, девушка умная и самолюбивая, не оскорбились этим — странно!
Едва только предводитель успел раскланяться с дамами, как князь увел его
в кабинет, и они вступили
в интимный, дружеский между собою разговор по
случаю поданной губернатору жалобы от барышни-помещицы на двух ее бунтующих толсторожих горничных девок, которые куда-то убежали от нее на целую неделю.
В настоящем
случае повторилось то же, и сразу почти определился общественный вес каждого.
Все мы обыкновенно
в молодости очень легко смотрим на брак, тогда как это самый важный шаг
в жизни, потому что это единственный почти
случай, где для человека ошибка непоправима.
— Если хотите, даже очень стара, — подхватил князь, — но, к сожалению, очень многими забывается, и, что для меня всегда было удивительно: дураки, руководствуясь каким-то инстинктом, поступают
в этом
случае гораздо благоразумнее, тогда как умные люди именно и делают самые безрассудные, самые пагубные для себя партии.
— Ну да, — положим, что вы уж женаты, — перебил князь, — и тогда где вы будете жить? — продолжал он, конечно, здесь, по вашим средствам… но
в таком
случае, поздравляю вас, теперь вы только еще, что называется, соскочили с университетской сковородки: у вас прекрасное направление, много мыслей, много сведений, но, много через два — три года, вы все это растеряете, обленитесь, опошлеете
в этой глуши, мой милый юноша — поверьте мне, и потом вздумалось бы вам съездить, например,
в Петербург,
в Москву, чтоб освежить себя — и того вам сделать будет не на что: все деньжонки уйдут на родины, крестины, на мамок, на нянек, на то, чтоб ваша жена явилась не хуже другой одетою, чтоб квартирка была хоть сколько-нибудь прилично убрана.
Может быть, где-нибудь
в департаменте сделают вас помощником, а много уж столоначальником; но
в таком
случае проститесь с литературою.
— Полноте, молодой человек! — начал он. — Вы слишком умны и слишком прозорливы, чтоб сразу не понять те отношения,
в какие с вами становятся люди. Впрочем, если вы по каким-либо важным для вас причинам желали не видеть и не замечать этого,
в таком
случае лучше прекратить наш разговор, который ни к чему не поведет, а из меня сделает болтуна.
Распоряжаясь таким образом, Калинович никак не имел духу сказать о том Годневым, и — странное дело! —
в этом
случае по преимуществу его останавливал возвратившийся капитан: стыдясь самому себе признаться, он начинал чувствовать к нему непреодолимый страх.
Капитан действительно замышлял не совсем для него приятное: выйдя от брата, он прошел к Лебедеву, который жил
в Солдатской слободке, где никто уж из господ не жил, и происходило это, конечно, не от скупости, а вследствие одного несчастного
случая, который постиг математика на самых первых порах приезда его на службу: целомудренно воздерживаясь от всякого рода страстей, он попробовал раз у исправника поиграть
в карты, выиграл немного — понравилось… и с этой минуты карты сделались для него какой-то ненасытимой страстью: он всюду начал шататься, где только затевались карточные вечеринки; схватывался с мещанами и даже с лакеями
в горку — и не корысть его снедала
в этом
случае, но ощущения игрока были приятны для его мужественного сердца.
Застав хозяина спящим, Флегонт Михайлыч, по своей деликатности, вероятно бы,
в обыкновенном
случае ушел домой, но на этот раз начал будить Лебедева, и нужно было несколько сильных толчков, чтоб прервать богатырский сон зверолова; наконец, он пошевелился, приподнялся, открыл налившиеся кровью глаза, протер их и, узнав приятеля, произнес...
В настоящем
случае трудно даже сказать, какого рода ответ дал бы герой мой на вызов капитана, если бы сама судьба не помогла ему совершенно помимо его воли. Настенька, возвратившись с кладбища, провела почти насильно Калиновича
в свою комнату. Он было тотчас взял первую попавшуюся ему на глаза книгу и начал читать ее с большим вниманием. Несколько времени продолжалось молчание.
— Не дам, сударь! — возразил запальчиво Петр Михайлыч, как бы теряя
в этом
случае половину своего состояния. — Сделайте милость, братец, — отнесся он к капитану и послал его к какому-то Дмитрию Григорьичу Хлестанову, который говорил ему о каком-то купце, едущем
в Москву. Капитан сходил с удовольствием и действительно приискал товарища купца, что сделало дорогу гораздо дешевле, и Петр Михайлыч успокоился.
За десять целковых он готов, вероятно, бросить десять любовниц, и уж, конечно, скорей осине, чем ему, можно было растолковать, что
в этом
случае человек должен страдать.
—
В таком
случае пей и ты, — подхватил Калинович и, налив ей тоже полчашки, выпил свою порцию залпом.
— Во всяком
случае, любезный друг, — начал он, — хоть ты и не признаешь во мне дарования, но так как у меня написана уж повесть, то я не желал бы совершенно потерять мой труд и просил бы тебя напечатать ее и вообще пристроить меня на какую-нибудь постоянную при журнале работу,
в чем я крайне нуждаюсь по моим обстоятельствам.
— Но для меня и
в этом
случае затруднение, — начал опять Калинович, — потому что решительно не знаю, как приняться за это.
— Но все-таки для начала нужна хоть маленькая протекция, — перебил Калинович и остановился, ожидая, что не вызовется ли
в этом
случае Белавин помочь ему.
— Que puis-je faire, madame? [Что же я могу сделать, сударыня? (франц.).] — воскликнул он и продолжал, прижимая даже руку к сердцу. — Если б ваш муж был мой сын, если б, наконец, я сам лично был
в его положении — и
в таком
случае ничего бы не мог и не захотел сделать.
— Не по вине моей какой-нибудь, — продолжал он, — погибаю я, а что место мое надобно было заменить господином Синицким, ее родным братом, равно как и до сих пор еще вакантная должность бахтинского городничего исправляется другим ее родственником, о котором уже и производится дело по
случаю учиненного смертоубийства его крепостною девкою над собственным своим ребенком, которого она бросила
в колодезь; но им это было скрыто, потому что девка эта была его любовница.
— Всех вас, молодых людей, я очень хорошо знаю, — продолжал директор, — манит Петербург, с его изысканными удовольствиями; но поверьте, что, служа, вам будет некогда и не на что пользоваться этим; и, наконец, если б даже
в этом
случае требовалось некоторое самоотвержение, то посмотрите вы, господа, на англичан: они иногда целую жизнь работают
в какой-нибудь отдаленной колонии с таким же удовольствием, как и
в Лондоне; а мы не хотим каких-нибудь трех-четырех лет поскучать
в провинции для видимой общей пользы!
— Повести? — повторил директор. —
В таком
случае, я полагаю, вам лучше бы исключительно заняться литературой. К чему ж вам служба? Она только будет мешать вашим поэтическим трудам, — произнес он.
— Об этом
в последнее время очень много пишется и говорится, — начал он. — И, конечно, если женщина начала вас любить, так, зря, без всякого от вас повода, тут и спрашивать нечего: вы свободны
в ваших поступках, хоть
в то же время я знал такие деликатные натуры, которые и
в подобных
случаях насиловали себя и делались истинными мучениками тонкого нравственного долга.
Почти всегда серьезные привязанности являются
в женщинах результатом того, что их завлекали, обманывали надеждами, обещаниями, — ну и
в таком
случае мы, благодаря бога, не древние, не можем безнаказанно допускать амуру писать клятвы на воде.