Неточные совпадения
Между
тем кадриль кончилась. Сенатор пошел по зале. Общество перед ним, как море перед большим кораблем, стало раздаваться направо и налево. Трудно описать все мелкие оттенки страха, уважения, внимания, которые
начали отражаться на лицах чиновников, купцов и даже дворян. На средине залы к сенатору подошел хозяин с Марфиным и проговорил...
— Если бы у господина Марфина хоть на копейку было в голове мозгу, так он должен был бы понимать, какого сорта птица Крапчик: во-первых-с (это уж советник
начал перечислять по пальцам) — еще бывши гатчинским офицером, он наушничал Павлу на товарищей и за
то, когда Екатерина умерла, получил в награду двести душ.
Валерьян был принят в число братьев, но этим и ограничились все его масонские подвиги: обряд посвящения до
того показался ему глуп и смешон, что он на другой же день стал рассказывать в разных обществах, как с него снимали не один, а оба сапога, как распарывали брюки, надевали ему на глаза совершенно темные очки, водили его через камни и ямины, пугая, что это горы и пропасти, приставляли к груди его циркуль и шпагу, как потом ввели в самую ложу, где будто бы ему (тут уж Ченцов
начинал от себя прибавлять), для испытания его покорности, посыпали голову пеплом, плевали даже на голову, заставляли его кланяться в ноги великому мастеру, который при этом, в доказательство своего сверхъестественного могущества, глотал зажженную бумагу.
— Ну, это, дядя, вы ошибаетесь! —
начал тот не таким уж уверенным тоном. — Золота я и в царстве небесном пожелаю, а
то сидеть там все под деревцами и кушать яблочки — скучно!.. Женщины там тоже, должно быть, все из старых монахинь…
— Так ты бы давно это сказал, — забормотал, по обыкновению, Марфин, — с
того бы и
начал, чем городить околесную; на, возьми! — закончил он и, вытащив из бокового кармана своего толстую пачку ассигнаций, швырнул ее Ченцову.
— Главные противоречия, —
начал он неторопливо и потирая свои руки, — это в отношении губернатора… Одни утверждают, что он чистый вампир, вытянувший из губернии всю кровь, чего я, к удивлению моему, по делам совершенно не вижу… Кроме
того, другие лица, не принадлежащие к партии губернского предводителя, мне говорят совершенно противное…
Однако привычка сдерживать и умерять в себе гневливость, присутствия которой в душе Егор Егорыч не любил и боялся больше всего, хотя и подпадал ей беспрестанно, восторжествовала на этот раз, и он ограничился
тем, что, не надеясь долго совладеть с собою, счел за лучшее прекратить свой визит и
начал сухо раскланиваться.
— Говорится во всех одно и
то же! — отвечал правитель дел и, взяв будто бы на выдержку одну из бумаг,
начал ее читать буквально...
— Ваше высокопревосходительство! —
начал Дрыгин тоном благородного негодования. — Если бы я был не человек, а свинья, и уничтожил бы в продолжение нескольких часов целый ушат капусты,
то умер бы, а я еще жив!
— Ваше высокопревосходительство! —
начал он, прижимая руку к сердцу, но более
того ничего не мог высказать, а только, сморгнув навернувшиеся на глазах его слезы, поклонился и вышел.
В
то самое крещение, с которого я
начал мой рассказ, далеко-далеко, более чем на тысячеверстном расстоянии от описываемой мною местности, в маленьком уездном городишке, случилось такого рода происшествие: поутру перед волоковым окном мещанского домика стояло двое нищих, — один старик и, по-видимому, слепой, а другой — его вожак — молодой, с лицом, залепленным в нескольких местах пластырями.
— Причиной
тому был отчасти и я по
тому случаю, что в этом именно уезде, где скопцы
начали открываться, есть у меня небольшая усадьба, подаренная мне еще покойным благодетелем, императором Павлом…
Не бывая в ней долгое время, я решился, наконец, года три
тому назад вместе с дочерью провести там лето; соседние дворяне, разумеется, стали посещать меня и рассказывают мне, что в околотке —
то тут,
то там —
начали появляться скопцы и, между прочим, один небогатый помещик со слезами на глазах объявил, что у него в именьице найдено десять молодых девушек, у которых тут не оказалось ничего — гладко!..
Я был мальчуган живой и подвижный; мне что-то не заспалось, и прежде всего я догадался, что нас из сеней снаружи, должно быть, заперли, а потом
начинаю слышать в соседней избе шум, гам, пение и топанье великое, и в
то же время вижу сквозь щель в перегородке свет из
той избы…
— Для
того же, полагаю, зачем вертятся факиры, шаманы наши сибирские, — чтобы привести себя в возбужденное состояние; и после радений их обыкновенно тотчас же некоторые из согласников
начинают пророчествовать, потому, как объяснил мне уже здесь один хлыст на увещании в консистории, что, умерев посредством бичеваний об Адаме, они воскресали о Христе и чувствовали в себе наитие святого духа.
— Но, кроме
того, ваше преосвященство, как я вот слышал (это Крапчик
начал говорить тихо), слышал, что после радений между хлыстами начинается этот, так называемый, их ужасный свальный грех!
На этот крик Парасковья показалась в дверях избы с огромной горящей лучиной в руке, и она была вовсе не толстобокая, а, напротив, стройная и красивая баба в ситцевом сарафане и в красном платке на голове. Gnadige Frau и доктор вошли в избу. Парасковья поспешила горящую лучину воткнуть в светец. Сверстов прежде всего
начал разоблачать свою супругу, которая была заметно утомлена длинной дорогой, и когда она осталась в одном только ваточном капоте,
то сейчас же опустилась на лавку.
Парасковья сейчас же
начала разгонять тараканов, а за ней и девочка, наконец и курчавый мальчуган, который, впрочем, больше прихлопывал их к стене своей здоровой ручонкой, так что только мокренько оставались после каждого таракана. Бедные насекомые, сроду не видавшие такой острастки на себя, мгновенно все куда-то попрятались. Не видя более врагов своих, gnadige Frau поуспокоилась и села опять на лавку: ей было совестно такого малодушия своего,
тем более, что она обнаружила его перед посторонними.
— Вы все из
тех же мест, где и прежде жили? —
начал тот первый.
— Это все
то, да не
то! —
начал он, поднимая свою голову. — Мне прежде всего следует сделаться аскетом, человеком не от мира сего, и разобраться в своем душевном сундуке, чтобы устроить там хоть мало-мальский порядок.
— Сражение под Красным между армиями Кутузова и Наполеона произошло 3-6 ноября 1812 года.] убит был ее жених, после чего она
начала тосковать, по временам даже заговариваться, и кончила
тем, что поступила в монастырь, завещав в него свое состояние.
Марфин
начал чисто ораторствовать, красноречиво доказывая, что обеим сестрам, как девушкам молодым, нет никакого повода и причины оставаться в губернском городе,
тем более, что они, нежно любя мать свою, конечно, скучают и страдают, чему доказательством служит даже лицо Сусанны, а потому он желает их свезти в Москву и поселить там.
— Потом, что будто бы… —
начал Крапчик уже с перерывами, — они все вместе даже уехали в Москву вследствие
того, что… Людмиле Николаевне угрожает опасность сделаться матерью.
— Я никак не вру, потому что с
того и
начал, что не утверждаю, правда это или нет! — возразил
тот спокойно. — И потом, как же мне прикажете поступать? Сами вы требуете, чтобы я передал вам
то, что слышал, и когда я исполнил ваше желание, — вы на меня же кидаетесь!
Егор Егорыч, оставшись один, хотел было (к чему он всегда прибегал в трудные минуты своей жизни) заняться умным деланием, и когда ради сего спустил на окнах шторы, запер входную дверь, сжал для полного безмолвия свои уста и, постаравшись сколь возможно спокойнее усесться на своем кресле, стал дышать не грудью, а носом,
то через весьма короткое время
начинал уже чувствовать, что силы духа его сосредоточиваются в области сердца, или — точнее — в солнечном узле брюшных нервов,
то есть под ложечкой; однако из такого созерцательного состояния Егор Егорыч был скоро выведен стуком, раздавшимся в его дверь.
Егор Егорыч, став около фортепьяно, невольно
начал глядеть на Сусанну, и часто повторяемые священником слова: «мати господа моего», «мати господа вышняго», совершенно против воли его вызвали в нем воспоминание об одной из множества виденных им за границей мадонн, на которую показалась ему чрезвычайно похожею Сусанна, — до
того лицо ее было чисто и духовно.
Почтовый извозчик, озлобленный с виду парень, проговорив: «Эх, вы, одры!» — сразу же
начал загнанных почтовых лошадей лупить кнутом по бокам, так что
те не выдержали наконец — отступились от дурака и заскакали.
Адмиральша не совсем доверчиво посмотрела на дочь и уж станции через две после этого разговора
начала будто бы так, случайно, рассуждать, что если бы Ченцов был хоть сколько-нибудь честный человек,
то он никогда бы не позволил себе сделать
того, что он сделал, потому что он женат.
Произошло его отсутствие оттого, что капитан, возбужденный рассказами Миропы Дмитриевны о красоте ее постоялки, дал себе слово непременно увидать m-lle Рыжову и во что бы
то ни стало познакомиться с нею и с матерью ее, ради чего он, подобно Миропе Дмитриевне, стал предпринимать каждодневно экскурсии по переулку, в котором находился домик Зудченки, не заходя, впрочем, к сей последней, из опасения, что она
начнет подтрунивать над его увлечением, и в первое же воскресенье Аггей Никитич, совершенно неожиданно для него, увидал, что со двора Миропы Дмитриевны вышли: пожилая, весьма почтенной наружности, дама и молодая девушка, действительно красоты неописанной.
Юлия Матвеевна тоже совершенно растерялась; накопленное ею присутствие духа
начало оставлять ее,
тем более, что приезд Егора Егорыча и дочери случился так неожиданно для нее; но бог, как она потом рассказывала, все устроил. Прежде Марфина к ней вошла, и вошла довольно робко, Сусанна.
— Видите… —
начала она что-то такое плести. — Людмиле делают ванны, но тогда только, когда приказывает доктор, а ездит он очень неаккуратно, — иногда через день, через два и через три дня, и если вы приедете, а Людмиле будет назначена ванна,
то в этакой маленькой квартирке… понимаете?..
— Но чем особенно больна теперь Людмила? —
начала та допытываться, как только осталась вдвоем с матерью.
Старушка удалилась. Людмила ласково протянула руку Сусанне.
Та долее не выдержала и, кинувшись сестре на грудь,
начала ее целовать: ясное предчувствие ей говорило, что Людмила была несчастлива, и очень несчастлива!
Сусанна пересела к ней на постель и, взяв сестру за руки,
начала их гладить. Средству этому научил ее Егор Егорыч, как-то давно еще рассказывавший при ней, что когда кто впадает в великое горе,
то всего лучше, если его руки возьмут чьи-нибудь другие дружеские руки и
начнут их согревать. Рекомендуемый им способ удался Сусанне. Людмила заметно успокоилась и сказала сестре...
— Конечно!.. — не отвергнула и адмиральша, хотя, по опыту своей жизни и особенно подвигнутая последним страшным горем своим, она
начинала чувствовать, что не все же бог устраивает, а что надобно людям самим заботиться, и у нее вдруг созрела в голове смелая мысль, что когда Егор Егорыч приедет к ним в воскресенье,
то как-нибудь — без Сусанны, разумеется, — открыть ему все о несчастном увлечении Людмилы и об ее настоящем положении, не утаив даже, что Людмила боится видеть Егора Егорыча, и умолять его посоветовать, что тут делать.
— Да, батюшка, разве вы в таком близком родстве нам? —
начала Юлия Матвеевна заискивающим голосом. — Валерьян Людмиле троюродный брат, а вы четвероюродный, да и
то дядя ей!.. Бог, я думаю, различает это.
Вместе с господином своим ехал также и Антип Ильич, помещавшийся рядом с кучером на козлах. Эта мода, чтобы лакеи не тряслись на запятках, а сидели с кучером, только еще
начинала входить, и Егор Егорыч один из первых ею воспользовался, купив себе для
того новый экипаж с широчайшими козлами.
— Под куполом, —
начал толковать Егор Егорыч Сусанне и оставшемуся тоже капитану, — как вы видите, всевидящее око с надписью: «illuxisti obscurum» — просветил еси
тьму! А над окном этим круг sine fine… без конца.
— Значит, —
начала она припирать его к стене, — вы готовы жениться на девушке некрасивой, у которой есть обожатель и у которой будет скоро залог любви к
тому, и это еще когда Людмила соблаговолит за вас выйти, — а она вовсе не думает
того, — и согласитесь, Аггей Никитич, что после всего этого вы смешны вашими воздыханиями и мечтаниями!
— Я думаю, не одних хлыстов, а вообще раскольников
начинают стеснять, и почему это делается, причин много
тому! — проговорил уклончиво Михаил Михайлыч.
По уходе ее, князь несколько мгновений не
начинал разговора, как будто бы ему тяжело было передать
то, что случилось.
Вместо
того, чтобы
начать свое руководство со временем, Егор Егорыч, по свойственной ему нетерпеливости и торопливости, в
тот же день, приехав после этого разговора с Сусанной домой, принялся составлять для нее экстракт из книги Сен-Мартена.
— Что это такое, скажите вы мне, — говорила она с настойчивостью и
начала затем читать текст старинного перевода книги Сен-Мартена: «Мне могут сделать возражение, что человек и скоты производят действия внешние, из чего следует, что все сии существа имеют нечто в себе и не суть простые машины, и когда спросят у меня: какая же разница между их
началами действий и
началом, находящимся в человеке,
то ответствую: сию разность легко
тот усмотрит, кто обратится к ней внимательно.
«Приступим теперь к доводам, почему число четыре есть число прямой линии: прежде всего скажу, что сие слово — прямая линия, принимаю здесь не в общепринятом смысле, означающем
то протяжение, которое кажется глазам нашим ровною чертою, а яко
начало токмо.
Прежде всего шушукала Муза с Сусанной, шушукала Сусанна с Егором Егорычем, шушукала gnadige Frau с супругом своим, причем доктор заметно выражал неудовольствие, a gnadige Frau что-то такое старалась втолковать ему, но доктор не убеждался; шушукали затем Муза и Лябьев, начавшие все время гулять вдвоем, несмотря на холодную погоду, в длинной аллее сада; шушукались наконец Фаддеевна с Антипом Ильичом, который после
того напролет
начал промаливаться все ночи, как бы испрашивая чему-то благословение божие.
Юлия Матвеевна, подписав эти бумаги, успокоилась и затем
начала тревожиться, чтобы свадьба была отпразднована как следует,
то есть чтобы у жениха и невесты были посаженые отцы и матери, а также и шафера; но где ж было взять их в деревенской глуши,
тем более, что жених, оставшийся весьма недовольным, что его невесту награждают приданым и что затевают торжественность, просил об одном, чтобы свадьба скорее была совершена, потому что московский генерал-губернатор, у которого он последнее время зачислился чиновником особых поручений, требовал будто бы непременно его приезда в Москву.
— А эти столбы и мозаический пол взяты в подражание храму Соломона; большая звезда означает
тот священный огонь, который постоянно горел в храме… —
начала было дотолковывать gnadige Frau, но, заметив, что Сусанна была очень взволнована, остановилась и, сев с нею рядом, взяла ее за руку.
— Ни
то, ни другое, ни третье! —
начала ему возражать по пунктам gnadige Frau. — Вы еще вовсе не старик. Конечно, Людмила к вам была несколько ближе по возрасту, но, как я слышала, только года на два, а это разница, думаю, небольшая!
— Gnadige Frau, —
начал он, когда
та ровно в назначенный час вошла к нему, — вы были два раза замужем и были, как мне известно, оба раза счастливы; но… у вас не было такой разницы в летах!
— Напротив, весьма возможно, да вы уж и
начали ею быть!.. Продолжайте с
тем же рвением, какое теперь у вас, учиться, молитесь, думайте, читайте указанные вам книги и потом выйдите замуж за масона!