Неточные совпадения
— Нет, это еще не все, мы еще и другое! — перебил его снова с несколько ядовитой усмешкой Марфин. — Мы — вы, видно, забываете, что я вам
говорю: мы — люди, для которых душа человеческая и ее спасение дороже всего в мире, и для нас не суть важны ни правительства, ни границы стран, ни даже
религии.
— Такая же, как между всякой философией и
религией: первая учит познавать сущность вещей посредством разума, а
религия преподает то, что сказано в божественном откровении; но путь в достижении того и другого познания в мистицизме иной, чем в других философских системах и в других вероучениях, или, лучше сказать, оба эти пути сближены у мистиков: они в своей философии ум с его постепенным ходом, с его логическими выводами ставят на вторую ступень и дают предпочтение чувству и фантазии,
говоря, что этими духовными орудиями скорее и вернее человек может достигнуть познания сущности мирового бытия и что путем ума человек идет черепашьим шагом, а чувством и созерцанием он возлетает, как орел.
— Но неужели же ни вы, ни Гегель не знаете, или, зная, отвергаете то, что
говорит Бенеке? — привел еще раз мнение своего любимого философа Егор Егорыч. — Бенеке
говорит, что для ума есть черта, до которой он идет могущественно, но тут же весь и кончается, а там, дальше, за чертой, и поэзия, и бог, и
религия, и это уж работа не его, а дело фантазии.
— Я верю, — объяснила gnadige Frau со своей обычной точностью, — что мы, живя честно, трудолюбиво и не делая другим зла, не должны бояться смерти; это
говорит мне моя
религия и масонство.
— Карамазов! — крикнул Коля, — неужели и взаправду
религия говорит, что мы все встанем из мертвых, и оживем, и увидим опять друг друга, и всех, и Илюшечку?
То, что я скажу, по внешности покажется парадоксальным, но по существу неопровержимо: наука и
религия говорят одно и то же о чуде, согласны в том, что в пределах порядка природы чудо невозможно и чуда никогда не было.
Неточные совпадения
Либеральная партия
говорила или, лучше, подразумевала, что
религия есть только узда для варварской части населения, и действительно, Степан Аркадьич не мог вынести без боли в ногах даже короткого молебна и не мог понять, к чему все эти страшные и высокопарные слова о том свете, когда и на этом жить было бы очень весело.
Прежде бывало, —
говорил Голенищев, не замечая или не желая заметить, что и Анне и Вронскому хотелось
говорить, — прежде бывало вольнодумец был человек, который воспитался в понятиях
религии, закона, нравственности и сам борьбой и трудом доходил до вольнодумства; но теперь является новый тип самородных вольнодумцев, которые вырастают и не слыхав даже, что были законы нравственности,
религии, что были авторитеты, а которые прямо вырастают в понятиях отрицания всего, т. е. дикими.
― Вы
говорите ― нравственное воспитание. Нельзя себе представить, как это трудно! Только что вы побороли одну сторону, другие вырастают, и опять борьба. Если не иметь опоры в
религии, ― помните, мы с вами
говорили, ― то никакой отец одними своими силами без этой помощи не мог бы воспитывать.
Нет, как ни
говорите, самая смерть ее — смерть гадкой женщины без
религии.
— Я спрашивала доктора: он сказал, что он не может жить больше трех дней. Но разве они могут знать? Я всё-таки очень рада, что уговорила его, — сказала она, косясь на мужа из-за волос. — Всё может быть, — прибавила она с тем особенным, несколько хитрым выражением, которое на ее лице всегда бывало, когда она
говорила о
религии.