Неточные совпадения
Из передней маленький
господин, с прежней гордой осанкой, направился в очень
большую залу с хорами, с колоннами, освещенную люстрами, кенкетами, канделябрами, — залу с многочисленной публикой, из числа которой пар двадцать, под звуки полковых музыкантов, помещенных на хорах, танцевали французскую кадриль.
Его лицо имело отчасти насмешливое выражение, а проходившие вместе с тем по этому лицу глубокие борозды ясно говорили, что этот
господин (ему было никак не
больше тридцати пяти лет) достаточно пожил и насладился жизнью.
— Вы, видно, владеете
большим присутствием духа! — заметил сенатор, опять-таки с целью польстить этому на вид столь миниатюрному
господину, но крепкому, должно быть, по характеру.
— Есть
господа, которые оправдывают его тем, — продолжал тот, — что своего состояния у него нет, жена больна, семейство
большое, сыновья служат в кавалергардах; но почему же не в армии?.. Почему?
— Но так как
господин губернатор тогда был еще со мной хорош и ему прямо на моих глазах совестно было обнаружить себя, то он и принял мою сторону, — розыски действительно прошли очень сильные; но я этим не удовольствовался, и меня
больше всего интересовало, кто ж над этими несчастными дураками совершает это?..
Gnadige Frau не ошиблась, предполагая, что муж ее будет устраивать себе практику
больше у мужиков, чем у
бар.
— Сейчас только приехал, — отвечал Антип Ильич с лицом, сияющим кротостью, и кладя на стол перед
барином заздравную просфору и
большой пакет, — от
господина Крапчика! — объяснил он о пакете.
— Вашего губернатора я отчасти знаю, потому что сам был губернатором в смежной с ним губернии, и мне всегда казалось странным: как только я откажу от места какому-нибудь плутоватому
господину, ваш губернатор сейчас же примет его к себе, и наоборот: когда он выгонял от себя чиновника, я часто брал того к себе, и по
большей части оказывалось, что чиновник был честный и умный.
В то время еще обращали некоторое внимание на нравственную сторону жизни
господ жертвователей, но простодушнейший Артасьев, вероятно, и не слыхавший ничего о Тулузове, а если и слыхавший, так давно это забывший, и имея в голове одну только мысль, что как бы никак расширить гимназическое помещение, не представил никакого затруднения для Тулузова; напротив, когда тот явился к нему и изъяснил причину своего визита, Иван Петрович распростер перед ним руки;
большой и красноватый нос его затрясся, а на добрых серых глазах выступили даже слезы.
Тулузов не расспрашивал далее и пошел к Екатерине Петровне в боскетную, где она по
большей части пребывала. Здесь я не могу не заметить, что Тулузов в настоящие минуты совершенно не походил на того, например, Тулузова, который являлся, приехав из губернского города после похорон Петра Григорьича, то был почти лакей, а ныне шел
барин; походка его была смела, важна; вид надменен; голову свою он держал высоко, как бы предвкушая Владимира не в петлице, а на шее.
Старая горничная Юлии Матвеевны, Агапия, предобрая, преглупая и прелюбопытная, принимала
большое участие в этом подглядывании; но когда
господа сели за ужин и запели, она не выдержала, побежала наверх и разбудила Юлию Матвеевну.
Супруги скоро уехали; в дороге между ними ссора продолжалась до такой степени сильно и такими голосами, что везшие их ямщики и стоявший на запятках почтальон по временам ожидали, что
господа начнут драться, и все
больше барыня, которая так и наскакивала на
барина.
— Оттого, что, как вы, вероятно, это слышали, Москве и даже всей северной полосе угрожает голод. Об этом идут теперь
большие толки и делаются предуготовительные распоряжения; но откупа, как известно, зависят от благосостояния простого народа. Интересно, как
господа откупщики вывернутся.
— Ах,
барин,
барин!.. Не ты бы говорил, не я бы слушала! — воскликнула вдруг восседавшая на месте хозяйки Аграфена Васильевна. — Кто
больше твоего огладывал Аркашу?.. Ты вот говоришь, что он там милый и размилый, а тебе, я знаю, ничего, что он сидит теперь в тюрьме.
—
Больше тебя, вислоухого, понимаю, — перебила расходившаяся вконец Аграфена Васильевна. — И я вот при этом
барине тебе говорю, — продолжала она, указывая своей толстой рукой на Калмыка, — что если ты станешь еще вожжаться с ним, так я заберу всех моих ребятишек и убегу с ними в какой-нибудь табор… Будьте вы прокляты все, картежники! Всех бы я вас своими руками передушила…
Разговор у них происходил с глазу на глаз, тем
больше, что, когда я получил обо всем этом письмо от Аггея Никитича и поехал к нему, то из Москвы прислана была новая бумага в суд с требованием передать все дело Тулузова в тамошнюю Управу благочиния для дальнейшего производства по оному, так как
господин Тулузов проживает в Москве постоянно, где поэтому должны производиться все дела, касающиеся его…
— О, это я могу тебе объяснить! — сказал окончательно гнусливым голосом камер-юнкер. — Название это взято у Дюма, но из какого романа — не помню, и, по-моему, эти сборища, о которых так теперь кричит благочестивая Москва, были не
больше как свободные, не стесняемые светскими приличиями, развлечения молодежи. Я сам никогда не бывал на таких вечерах, — соврал, по мнению автора, невзрачный
господин: он, вероятно, бывал на афинских вечерах, но только его не всегда приглашали туда за его мизерность.
— Понимаю-с! — произнес, слегка мотнув головой, частный пристав. — Но вот еще осмелюсь спросить: в тот вечер, на который мы приехали с
господином Тулузовым, одно меня
больше всего поразило, — все дамы и кавалеры были, с позволения сказать, босиком.
— Благодарю вас,
господа, что вы приняли от меня ужин и потом почтили меня еще
большей честью быть распорядителем всего ужина. Тем более для меня это лестно, что настоящее число есть день моего рождения.
Конечно, такой мизерный
господин для всякой женщины не
большою был находкой; но по пословице: на безрыбье и рак рыба, сверх того, если принять в расчет собственное признание Екатерины Петровны, откровенно говорившей своим приятельницам, что она без привязанности не может жить, то весьма будет понятно, что она уступила ухаживаньям камер-юнкера и даже совершенно утешилась в потере красивого жен-премьера.
— Тот ведь-с человек умный и понимает, что я ему в те поры заплатил дороже супротив других!.. Но тоже раз сказал было мне, что прибавочку, хоть небольшую, желал бы получить. Я говорю, что вы получите и
большую прибавочку, когда дело моего
господина кончится. Он на том теперь и успокоился, ждет.
— Далее мне следовало бы, — продолжал он, — начать излагать вам строго исторические факты, окончательно утвержденные и всеми признанные; но это, полагаю, вы с
большим успехом и пользой для себя сами можете сделать, а потому вот вам сия тетрадь, которую сначала вы,
господин Зверев, прочтите, а потом и ты, Мари, прочтешь.
Пока все это происходило, злобствующий молодой аптекарский помощник, с которым пани Вибель (греха этого нечего теперь таить) кокетничала и даже поощряла его
большими надеждами до встречи с Аггеем Никитичем, помощник этот шел к почтмейстеру, аки бы к другу аптекаря, и, застав того мрачно раскладывавшим один из сложнейших пасьянсов, прямо объяснил, что явился к нему за советом касательно Herr Вибеля, а затем, рассказав все происшествие прошедшей ночи, присовокупил, что соскочивший со стены человек был исправник Зверев, так как на месте побега того был найден выроненный Аггеем Никитичем бумажник, в котором находилась записка пани Вибель, ясно определявшая ее отношения к
господину Звереву.
— Уверяю вас! — продолжал он с еще
большим одушевлением: —
Господин Зверев, вероятно, тоже это делал, и можете себе представить, когда он подавил своей особою несчастные груши и апельсины, то каково им было.
На Тверском бульваре к
большому дому, заключавшему в себе несколько средней величины квартир, имевших на петербургский манер общую лестницу и даже швейцара при оной, или, точнее сказать, отставного унтер-офицера, раз подошел
господин весьма неприглядной наружности, одетый дурно, с лицом опухшим. Отворив входную дверь сказанного дома, он проговорил охриплым голосом унтер-офицеру...
Музе Николаевне пришлось ехать в Кузьмищево, конечно, мимо знакомой нам деревни Сосунцы, откуда повез ее тоже знакомый нам Иван Дорофеев, который уже не торговлей занимался, а возил соседних
бар, купцов, а также переправлял в Петербург по зимам сало, масло, мед, грибы и от всего этого, по-видимому, сильно раздышался: к прежней избе он пристроил еще другую —
большую; обе они у него были обшиты тесом и выкрашены на деревенский, разумеется, вкус, пестровато и глуповато, но зато краска была терта на чудеснейшем льняном масле и блестела, как бы покрытая лаком.
— Вот что-с, понимаю, — проговорил Иван Дорофеев, — и ее справедливо называют почтенной женщиной: такая доточная и рассудительная барыня, что и сказать нельзя;
господин доктор
больше добрый, но она теперича по дому ли что, или насчет денег, и даже по конторской части, все это под ее распоряжением.
Господам, сударыня, — продолжал он
больше уже размышляющим тоном, — которые богатые, так и следствует!..