Неточные совпадения
И при этом они пожали друг другу руки
и не так, как обыкновенно пожимаются руки между мужчинами,
а как-то очень уж отделив большой палец от других пальцев, причем хозяин чуть-чуть произнес: «
А… Е…», на что Марфин слегка как бы шикнул: «Ши!». На указательных пальцах у
того и у другого тоже были довольно оригинальные
и совершенно одинакие чугунные перстни, на печатках которых была вырезана Адамова голова с лежащими под ней берцовыми костями
и надписью наверху: «Sic eris». [«Таким будешь» (лат.).]
Таким образом, вся эта святыня как будто бы навеяна была из-чужа, из католицизма,
а между
тем Крапчик только по-русски
и умел говорить, никаких иностранных книг не читал
и даже за границей никогда не бывал.
Истинный масон, крещен он или нет, всегда духом христианин, потому что догмы наши в самом чистом виде находятся в евангелии, предполагая, что оно не истолковывается с вероисповедными особенностями;
а то хороша будет наша всех обретающая
и всех призывающая любовь, когда мы только будем брать из католиков, лютеран, православных,
а люди других исповеданий — плевать на них, гяуры они, козлища!
— Если так понимать,
то конечно! — произнес уклончиво предводитель
и далее как бы затруднялся высказать
то, что он хотел. —
А с вас, скажите, взята подписка о непринадлежности к масонству? — выговорил он, наконец.
—
И опять-таки вы слышали звон, да не уразумели, где он! — перебил его с обычною своей резкостью Марфин. — Сказано: «запретить собрания наши», —
тому мы должны повиноваться,
а уж никак это не касается нашего внутреннего устройства: на религию
и на совесть узды класть нельзя! В противном случае, такое правило заставит человека или лгать, или изломать всю свою духовную натуру.
— Меня больше всего тут удивляет, — заговорил он после короткого молчания
и с недоумевающим выражением в лице, — нам не доверяют, нас опасаются,
а между
тем вы, например, словами вашими успели вызвать — безделица! — ревизию над всей губернией.
Его лицо имело отчасти насмешливое выражение,
а проходившие вместе с
тем по этому лицу глубокие борозды ясно говорили, что этот господин (ему было никак не больше тридцати пяти лет) достаточно пожил
и насладился жизнью.
«Злодей, — спрашивает она, — за что?..» — «
А за
то, говорит, что я вот теперь тысячу женщин видел,
и ты всех их хуже
и гаже!» Мила она ему была?
— Наши с ma tante [тетушка (франц.).] дела — как сажа бела! — отвечал, захохотав, Ченцов. — Она вчера ждала, что управляющий ее прибудет к ней с тремя тысячами денег,
а он ей привез только сорок куриц
и двадцать поросенков, но
и то больше померших волею божией,
а не поваром приколотых.
— Нет! — успокоил ее Марфин. —
И я сказал это к
тому, что если хоть малейшее зернышко есть чего-нибудь подобного в вашей душе,
то надобно поспешить его выкинуть,
а то оно произрастет
и, пожалуй, даст плоды.
— В человеке, кроме души, — объяснил он, — существует еще агент, называемый «Архей» — сила жизни,
и вот вы этой жизненной силой
и продолжаете жить, пока к вам не возвратится душа… На это есть очень прямое указание в нашей русской поговорке: «души она — положим, мать, сестра, жена, невеста — не слышит по нем»… Значит, вся ее душа с ним,
а между
тем эта мать или жена живет физическою жизнию, —
то есть этим Археем.
Марфин сначала вспыхнул,
а потом сильно нахмурился; Ченцов не ошибся в расчете: Егору Егорычу более всего был тяжел разговор с племянником о масонстве, ибо он в этом отношении считал себя много
и много виноватым; в дни своих радужных чаяний
и надежд на племянника Егор Егорыч предполагал образовать из него искреннейшего, душевного
и глубоко-мысленного масона; но, кроме
того духовного восприемства, думал сделать его наследником
и всего своего материального богатства, исходатайствовав вместе с
тем, чтобы к фамилии Ченцов была присоединена фамилия Марфин по
тому поводу, что Валерьян был у него единственный родственник мужского пола.
Что касается до самого гусара,
то он вряд ли из жажды просвещения,
а не из простого любопытства, притворился, что будто бы с готовностью выслушивает преподаваемые ему наставления,
и в конце концов просил дядю поскорее ввести его в ложу.
Валерьян был принят в число братьев, но этим
и ограничились все его масонские подвиги: обряд посвящения до
того показался ему глуп
и смешон, что он на другой же день стал рассказывать в разных обществах, как с него снимали не один,
а оба сапога, как распарывали брюки, надевали ему на глаза совершенно темные очки, водили его через камни
и ямины, пугая, что это горы
и пропасти, приставляли к груди его циркуль
и шпагу, как потом ввели в самую ложу, где будто бы ему (тут уж Ченцов начинал от себя прибавлять), для испытания его покорности, посыпали голову пеплом, плевали даже на голову, заставляли его кланяться в ноги великому мастеру, который при этом, в доказательство своего сверхъестественного могущества, глотал зажженную бумагу.
— Ну, это, дядя, вы ошибаетесь! — начал
тот не таким уж уверенным тоном. — Золота я
и в царстве небесном пожелаю,
а то сидеть там все под деревцами
и кушать яблочки — скучно!.. Женщины там тоже, должно быть, все из старых монахинь…
— Вам, дядя, хорошо так рассуждать! У вас нет никаких желаний
и денег много,
а у меня наоборот!.. Заневолю о
том говоришь, чем болишь!.. Вчера, черт возьми, без денег, сегодня без денег, завтра тоже,
и так бесконечная перспектива idem per idem!.. [одно
и то же!.. (лат.).] — проговорил Ченцов
и, вытянувшись во весь свой длинный рост на стуле, склонил голову на грудь. Насмешливое выражение лица его переменилось на какое-то даже страдальческое.
Разговор затем на несколько минут приостановился; в Ченцове тоже происходила борьба: взять деньги ему казалось на этот раз подло,
а не взять — значило лишить себя возможности существовать так, как он привык существовать. С ним, впрочем, постоянно встречалось в жизни нечто подобное. Всякий раз, делая что-нибудь, по его мнению, неладное, Ченцов чувствовал к себе отвращение
и в
то же время всегда выбирал это неладное.
Он хорошо понимал, что в Ченцове сильно бушевали грубые, плотские страсти,
а кроме
того,
и разум его был омрачен мелкими житейскими софизмами.
—
А если я их не увижу
и горничная ихняя выйдет ко мне,
то отдавать ли ей?
Тщательно скрывая от дочерей положение несчастной горничной, она спешила ее отправить в деревню,
и при этом не только что не бранила бедняжку,
а, напротив, утешала, просила не падать духом
и беречь себя
и своего будущего ребенка,
а сама между
тем приходила в крайнее удивление
и восклицала: «Этого я от Аннушки (или Паши какой-нибудь) никак не ожидала, никак!» Вообще Юлия Матвеевна все житейские неприятности —
а у нее их было немало — встречала с совершенно искренним недоумением.
Старуха-адмиральша
и все ее дочери встречали обыкновенно этих, иногда очень запоздавших, посетителей, радушно,
и барышни сейчас же затевали с ними или танцы, или разные petits jeux [светские игры (франц.).],
а на святках так
и жмурки, причем Сусанна краснела донельзя
и больше всего остерегалась, чтобы как-нибудь до нее не дотронулся неосторожно кто-либо из молодых людей;
а тем временем повар Рыжовых, бывший постоянно к вечеру пьян, бежал в погребок
и мясные лавки, выпрашивал там, по большей части в долг, вина
и провизии
и принимался стряпать ужин.
Озлоблению его при этом пределов не было: проклиная бар своих
и гостей ихних, он подливал, иногда по неимению,
а иногда
и из досады, в котлеты, вместо масла, воды; жареное или не дожаривал или совсем пережаривал; в сбитые сливки — вероятно, для скорости изготовления — подбавлял немного мыла; но, несмотря на
то, ужин
и подаваемое к нему отвратительное вино уничтожались дочиста.
В
то утро, которое я буду теперь описывать, в хаотическом доме было несколько потише, потому что старуха, как
и заранее предполагала, уехала с двумя младшими дочерьми на панихиду по муже,
а Людмила, сказавшись больной, сидела в своей комнате с Ченцовым: он прямо от дяди проехал к Рыжовым. Дверь в комнату была несколько притворена. Но прибыл Антип Ильич
и вошел в совершенно пустую переднюю. Он кашлянул раз, два; наконец к нему выглянула одна из горничных.
Марфин хоть
и подозревал в своем камердинере наклонность к глубоким размышлениям, но вряд ли это было так: старик, впадая в задумчивость, вовсе, кажется, ничего не думал,
а только прислушивался к разным болестям своим —
то в спине,
то в руках,
то в ногах.
В сущности, все три сестры имели одно общее семейное сходство; все они, если можно так выразиться, были как бы не от мира сего: Муза воздыхала о звуках,
и не о
тех, которые раздавались в ее игре
и игре других,
а о каких-то неведомых, далеких
и когда-то ею слышанных.
Тактика Ченцова была не скрывать перед женщинами своих любовных похождений,
а, напротив, еще выдумывать их на себя, —
и удивительное дело: он не только что не падал
тем в их глазах, но скорей возвышался
и поселял в некоторых желание отбить его у других. Людмила, впрочем, была, по-видимому, недовольна его шутками
и все продолжала взад
и вперед ходить по комнате.
Антип Ильич хоть
и не понял хорошенько ее слов, но
тем не менее снова ей почтительно поклонился
и ушел,
а Людмила опять убежала наверх.
Чтобы хоть сколько-нибудь себя успокоить, Егор Егорыч развернул библию, которая, как нарочно, открылась на Песне песней Соломона. Напрасно Егор Егорыч, пробегая поэтические
и страстные строки этой песни, усиливался воображать, как прежде всегда он
и воображал, что упоминаемый там жених — Христос,
а невеста — церковь. Но тут (Егор Егорыч был уверен в
том) дьявол мутил его воображение,
и ему представлялось, что жених — это он сам,
а невеста — Людмила. Егор Егорыч рассердился на себя, закрыл библию
и крикнул...
— Не сказал!.. Все это, конечно, вздор,
и тут одно важно, что хотя Марфина в Петербурге
и разумеют все почти за сумасшедшего, но у него есть связи при дворе… Ему племянницей, кажется, приходится одна фрейлина там… поет очень хорошо русские песни… Я слыхал
и видал ее — недурна! — объяснил сенатор
а затем пустился посвящать своего наперсника в разные тонкие комбинации о
том, что такая-то часто бывает у таких-то,
а эти, такие, у такого-то, который имеет влияние на такого-то.
— Ваше высокопревосходительство! — начал Дрыгин тоном благородного негодования. — Если бы я был не человек,
а свинья,
и уничтожил бы в продолжение нескольких часов целый ушат капусты,
то умер бы,
а я еще жив!
—
А между
тем, ваше высокопревосходительство, — продолжал Дрыгин с
тем же оттенком благородного негодования, — за эту клевету на меня я отозван от службы
и, будучи отцом семейства, оставлен без куска хлеба.
— Ваше высокопревосходительство! — начал он, прижимая руку к сердцу, но более
того ничего не мог высказать,
а только, сморгнув навернувшиеся на глазах его слезы, поклонился
и вышел.
Клавская действительно прежде ужасно кокетничала с молодыми людьми, но последнее время вдруг перестала совершенно обращать на них внимание; кроме
того,
и во внешней ее обстановке произошла большая перемена: прежде она обыкновенно выезжала в общество с кем-нибудь из своих родных или знакомых, в туалете, хоть
и кокетливом, но очень небогатом,
а теперь, напротив, что ни бал,
то на ней было новое
и дорогое платье; каждое утро она каталась в своем собственном экипаже на паре серых с яблоками жеребцов, с кучером, кафтан которого кругом был опушен котиком.
— Но вы в этом случае — поймите вы — совершенно сходитесь в мнениях с сенатором, который тоже говорит, что я слишком спешу,
и все убеждал меня, что Петербург достаточно уже облагодетельствовал нашу губернию
тем, что прислал его к нам на ревизию;
а я буду там доказывать, что господин граф не годится для этого, потому что он плотоугодник
и развратник,
и что его, прежде чем к нам, следовало послать в Соловки к какому-нибудь монаху для напутствования
и назидания.
Игра между партнерами началась
и продолжалась в
том же духе. Ченцов пил вино
и ставил без всякого расчета карты;
а Крапчик играл с еще более усиленным вниманием
и в результате выиграл тысяч десять.
Катрин проводила его до дверей передней, где справилась, есть ли у него лошадь,
и когда узнала, что есть,
то прошла в свою светлицу наверх, но заснуть долго не могла: очень уж ее сначала рассердил
и огорчил Ченцов,
а потом как будто бы
и порадовал!..
Ченцов приехал в свою гостиницу очень пьяный
и, проходя по коридору, опять-таки совершенно случайно взглянул в окно
и увидал комету с ее хвостом. При этом он уже не страх почувствовал,
а какую-то злую радость, похожую на
ту, которую он испытывал на дуэли, глядя в дуло направленного на него противником пистолета. Ченцов
и на комету постарался так же смотреть, но вдруг послышались чьи-то шаги. Он обернулся
и увидал Антипа Ильича.
В
то самое крещение, с которого я начал мой рассказ, далеко-далеко, более чем на тысячеверстном расстоянии от описываемой мною местности, в маленьком уездном городишке, случилось такого рода происшествие: поутру перед волоковым окном мещанского домика стояло двое нищих, — один старик
и, по-видимому, слепой,
а другой — его вожак — молодой, с лицом, залепленным в нескольких местах пластырями.
Пробурчав что-то такое на это, молитву или благодарность, старик засунул пирог в свою
и без
того уж битком набитую суму
и вместе с вожаком пошел далее христарадничать по улице,
а затем они совсем вышли из города
и скрылись за ближайшим леском.
Она, как немка по рождению
и воспитанию, конечно, с гораздо большим бы удовольствием вкушала мокко, но
тот был слишком дорог,
а потому она приучила себя к нашему русскому хлебному кофею, который, кроме своей дешевизны, был, как она полагала, полезен для ее слабой груди.
— Следовало бы, — согласился с ней
и муж, — но поди ты, — разве им до
того? Полиция наша только
и ладит, как бы взятку сорвать,
а Турбин этот с ума совсем спятил: врет что-то
и болтает о своих деньгах,
а что человека из-за него убили, — это ему ничего!
— Таким образом, что Егор Егорыч должен будет назначить тебе жалованье,
а это увеличит расходы его на больницу, которая
и без
того ему дорого стоит!
—
А зачем мне жалованье? — возразил он. — Пусть Егор Егорыч даст нам только комнатку, —
а у него их сорок в деревенском доме, —
и тот обедец, которым он дворню свою кормит,
и кормит, я знаю, отлично!
Gnadige Frau сомнительно покачала головой: она очень хорошо знала, что если бы Сверстов
и нашел там практику, так
и то, любя больше лечить или бедных, или в дружественных ему домах, немного бы приобрел; но, с другой стороны, для нее было несомненно, что Егор Егорыч согласится взять в больничные врачи ее мужа не иначе, как с жалованьем,
а потому gnadige Frau, деликатная
и честная до щепетильности, сочла для себя нравственным долгом посоветовать Сверстову прибавить в письме своем, что буде Егор Егорыч хоть сколько-нибудь найдет неудобным учреждать должность врача при своей больнице,
то, бога ради,
и не делал бы
того.
Как бы
то ни было, оба супруга покорились своей участи
и переехали в свою ссылку, в которой прожили теперь около десяти уже лет, находя себе единственное развлечение в чтении
и толковании библии,
а также
и внимательном изучении французской книги Сен-Мартена [Сен-Мартен (1743—1803) — французский философ-мистик.
Дамы, разумеется, прежде всего обеспокоились о нарядах своих, ради которых, не без мелодраматических сцен, конечно, принялись опустошать карманы своих супругов или родителей,
а мужчины больше толковали о
том, кто был именно приглашен сенатором
и кто нет,
и по точному счету оказалось, что приглашенные были по преимуществу лица, не враждовавшие против губернатора,
а враги его, напротив, почти все были не позваны.
О, сколько беспокойств
и хлопот причинил старушке этот вывоз дочерей: свежего, нового бального туалета у барышень не было, да
и денег, чтобы сделать его, не обреталось; но привезти на такой блестящий бал, каковой предстоял у сенатора, молодых девушек в
тех же платьях, в которых они являлись на нескольких балах, было бы решительно невозможно,
и бедная Юлия Матвеевна, совсем почти в истерике, объездила всех местных модисток, умоляя их сшить дочерям ее наряды в долг; при этом сопровождала ее одна лишь Сусанна,
и не ради туалета для себя,
а ради
того, чтобы Юлия Матвеевна как-нибудь не умерла дорогой.
Он не прямо из лавры поступил в монашество, но лет десять профессорствовал
и, только уж овдовев, постригся,
а потому жизнь светскую ведал хорошо; кроме
того, по характеру, был человек общительный, умный, довольно свободомыслящий для монаха
и при этом еще весьма ученый, особенно по части церковной истории.
Владыко позвонил стоявшим на столе колокольчиком. Вошел служка в длиннополом сюртуке. Владыко ничего ему не проговорил,
а только указал на гостя. Служка понял этот знак
и вынес губернскому предводителю чай, ароматический запах которого распространился по всей комнате. Архиерей славился
тем, что у него всегда подавался дорогой
и душистый чай, до которого он сам был большой охотник. Крапчик, однако, отказался от чаю, будучи, видимо, чем-то озабочен.
Он обо всех этих ужасных случаях слышал
и на мой вопрос отвечал, что это, вероятно, дело рук одного раскольника-хлыста, Федота Ермолаева, богатого маляра из деревни Свистова, который, — как известно это было почтмейстеру по службе, — имеет на крестьян сильное влияние, потому что, производя в Петербурге по летам стотысячные подряды, он зимой обыкновенно съезжает сюда, в деревню,
и закабаливает здесь всякого рода рабочих, выдавая им на их нужды задатки,
а с весной уводит их с собой в Питер; сверх
того, в продолжение лета, высылает через почту домашним этих крестьян десятки тысяч, — воротило
и кормилец, понимаете, всей округи…