Неточные совпадения
Павел ничего не
видел, что
Мари обращалась с ним как с очень еще молодым мальчиком, что m-me Фатеева смотрела на него с каким-то грустным участием и, по преимуществу, в те минуты, когда он бывал совершенно счастлив и доволен
Мари.
— Совсем уж один останусь! — проговорил Павел и сделался так печален, что
Мари, кажется, не в состоянии была его
видеть и беспрестанно нарочно обращалась к Фатеевой, но той тоже было, по-видимому, не до разговоров. Павел, посидев немного, сухо раскланялся и ушел.
«
Мари, — писал он, — вы уже, я думаю,
видите, что вы для меня все: жизнь моя, стихия моя, мой воздух; скажите вы мне, — могу ли я вас любить, и полюбите ли вы меня, когда я сделаюсь более достойным вас? Молю об одном — скажите мне откровенно!»
Отдать письмо
Мари, как
видит сам читатель, не было никакой возможности.
— А в отношении себя что же? — сказал Павел. Он
видел, что m-me Фатеева была за что-то очень сердита на
Мари.
В настоящую минуту он почти не слушал его: у него, как гвоздь, сидела в голове мысль, что вот он находится в какой-нибудь версте или двух от
Мари и через какие-нибудь полчаса мог бы ее
видеть; и он решился ее
видеть, будь она там замужем или нет — все равно!
В зале и гостиной Павел
увидел несколько хорошо знакомых ему предметов: все почти картины новоселковские, оттуда же часы столовые, катальное кресло Еспера Иваныча и, наконец, фортепьяно
Мари.
И она привела Павла в спальную Еспера Иваныча, окна которой были закрыты спущенными зелеными шторами, так что в комнате царствовал полумрак. На одном кресле Павел
увидел сидящую
Мари в парадном платье, приехавшую, как видно, поздравить новорожденного. Она похудела очень и заметно была страшно утомлена. Еспер Иваныч лежал, вытянувшись, вверх лицом на постели; глаза его как-то бессмысленно блуждали по сторонам; самое лицо было налившееся, широкое и еще более покосившееся.
— Ну, так я, ангел мой, поеду домой, — сказал полковник тем же тихим голосом жене. — Вообразите, какое положение, — обратился он снова к Павлу, уже почти шепотом, — дяденька, вы изволите
видеть, каков; наверху княгиня тоже больна, с постели не поднимается; наконец у нас у самих ребенок в кори; так что мы целый день — то я дома, а
Мари здесь, то я здесь, а
Мари дома… Она сама-то измучилась; за нее опасаюсь, на что она похожа стала…
Павел взглянул в палисадник и
увидел, что в весьма красивой и богато убранной цветами беседке сидела
Мари за большим чайным столом, а около нее помещался мальчишка, сынишка.
Мари,
увидев и узнав Павла, заметно обрадовалась и даже как бы несколько сконфузилась.
Мари слушала его, и Вихров только
видел, что у ней уши даже при этом покраснели.
— Что тебе мешает? Поезжай сам за ней в деревню!.. — И на лице
Мари, как легкое облако, промелькнула тень печали; Павел и это
видел.
Герой мой очень хорошо
видел, что в сердце кузины дует гораздо более благоприятный для него ветер: все подробности прошедшего с
Мари так живо воскресли в его воображении, что ему нетерпеливо захотелось опять
увидеть ее, и он через три — четыре дня снова поехал к Эйсмондам; но — увы! — там произошло то, чего никак он не ожидал.
При отъезде m-me Эйсмонд Ришар дал ей письмо к одному своему другу, берлинскому врачу, которого прямо просил посоветовать этой даме пользоваться, где только она сама пожелает и в какой только угодно ей местности. Ришар предполагал, что
Мари стремится к какому-нибудь предмету своей привязанности за границу. Он очень хорошо и очень уж давно
видел и понимал, что m-r Эйсмонд и m-me Эйсмонд были, как он выражался, без взаимного нравственного сродства, так как одна была женщина умная, а другой был мужчина глупый.
— А что же? Неужели ты не
видишь этого? — отвечала
Мари и сама трепетала всем телом.
Точно по огню для Вихрова пробежали эти два-три месяца, которые он провел потом в Воздвиженском с
Мари: он с восторгом смотрел на нее, когда они поутру сходились чай пить; с восторгом
видел, как она, точно настоящая хозяйка, за обедом разливала горячее; с восторгом и подолгу взглядывал на нее, играя с ней по вечерам в карты.
— Я до того, кажется, теперь дошла, — начала
Мари, когда они поехали, — что решительно никого не могу
видеть из посторонних.
— От тебя бежала, — отвечала
Мари, — и что я там вынесла — ужас! Ничто не занимает, все противно — и одна только мысль, что я тебя никогда больше не
увижу, постоянно грызет; наконец не выдержала — и тоже в один день собралась и вернулась в Петербург и стала разыскивать тебя: посылала в адресный стол, писала, чтобы то же сделали и в Москве; только вдруг приезжает Абреев и рассказал о тебе: он каким-то ангелом-благовестником показался мне… Я сейчас же написала к тебе…
— Войди! — сказала
Мари,
увидев его.
Мари на это отвечала, что она и муж ее очень рады его
видеть и просят его приехать к ним в, тот же день часам к девяти вечера, тем более, что у них соберутся кое-кто из их знакомых, весьма интересующиеся с ним познакомиться.
Из слов
Мари, что она и муж ее очень рады будут его
видеть, Вихров понял, что с этой стороны все обстояло благополучно; но какие это были знакомые их, которые интересовались с ним познакомиться, этой фразы он решительно не понял!
Мари все это очень хорошо
видела и понимала, что происходит в душе нежно любимого ею человека, но решительно недоумевала, как и чем было помочь тому; к мужу она была действительно почти нежна, потому что считала это долгом для себя, своей неотклонимой обязанностью, чтобы хоть сколько-нибудь заслужить перед ним свой проступок.
Мари видела, что он любит ее в эти минуты до безумия, до сумасшествия; она сама пылала к нему не меньшею страстью и готова была броситься к нему на шею и задушить его в своих объятиях; но по свойству ли русской женщины или по личной врожденной стыдливости своей, ничего этого не сделала и устремила только горящий нежностью взор на Вихрова и проговорила...
— А я видел-с его!.. Я эти последние три года почти жил с народом! — горячился Абреев, и потом, как бы вспомнив свой обычный светский тон, он вдруг приостановился на некоторое время и прибавил гораздо уже более мягким тоном
Мари...