Неточные совпадения
Полковник, начавший последнее время почти притрухивать сына, на это покачал только
головой и вздохнул; и когда потом проводил, наконец, далеко еще не оправившегося Павла в Москву, то горести его пределов не было: ему казалось, что у него нет уже больше сына, что тот умер и ненавидит его!.. Искаженное лицо солдата беспрестанно мелькало перед глазами
старика.
Павлу тогда и в
голову не приходило, что он в этом
старике найдет себе со временем, в одну из труднейших минут своей жизни, самого верного и преданного друга.
Михаил Поликарпович после того, подсел к сыну и — нет-нет, да и погладит его по
голове. Все эти нежности отца растрогали, наконец, Павла до глубины души. Он вдруг схватил и обнял
старика, начал целовать его в грудь, лицо, щеки.
— Вот как, а! — отвечал ему на это полковник. — Ах, миленький мой! Ах, чудо мое! Ах, птенчик мой! — продолжал вскрикивать
старик и, схватив
голову сына, стал покрывать ее поцелуями.
— Это точно что: есть это, есть!.. — подтвердил и
старик. — А тут уж что-то и особенное маленько было, — прибавил он, внушительно мотнув
головой.
— Остановите его, робя, а то он прямо на землю бухнет! — воскликнул
голова, заметив, что плотники, под влиянием впечатления, стояли с растерянными и ротозеющими лицами. Те едва остановили колокол и потом, привязав к нему длинную веревку, стали его осторожно спускать на землю. Колокол еще несколько раз прозвенел и наконец, издавши какой-то глухой удар, коснулся земли. Многие старухи,
старики и даже молодые бросились к нему и стали прикладываться к нему.
— Нет, — отвечал
старик, отрицательно покачав
головой.
За углом, на тумбе, сидел, вздрагивая всем телом, качаясь и тихонько всхлипывая, маленький, толстый старичок с рыжеватой бородкой, в пальто, измазанном грязью; старичка с боков поддерживали двое: постовой полицейский и человек в котелке, сдвинутом на затылок; лицо этого человека было надуто, глаза изумленно вытаращены, он прилаживал мокрую, измятую фуражку на
голову старика и шипел, взвизгивал:
Он помнил, что выхватил из кармана свой белый новый платок, которым запасся, идя к Хохлаковой, и приложил к
голове старика, бессмысленно стараясь оттереть кровь со лба и с лица.
— Умник, а порядка не знаешь! — крикнул писарь, сшибая кнутовищем с
головы старика шляпу. — С кем ты разговариваешь-то, варнак?
Измученный, пришел он перед утром к Лемму. Долго он не мог достучаться; наконец в окне показалась
голова старика в колпаке: кислая, сморщенная, уже нисколько не похожая на ту вдохновенно суровую голову, которая, двадцать четыре часа тому назад, со всей высоты своего художнического величия царски глянула на Лаврецкого.
Неточные совпадения
— // Я не сержусь на глупого, // Я сам над ним смеюсь!» // «Какой ты добрый!» — молвила // Сноха черноволосая // И
старика погладила // По белой
голове.
Чем далее лилась песня, тем ниже понуривались
головы головотяпов. «Были между ними, — говорит летописец, —
старики седые и плакали горько, что сладкую волю свою прогуляли; были и молодые, кои той воли едва отведали, но и те тоже плакали. Тут только познали все, какова такова прекрасная воля есть». Когда же раздались заключительные стихи песни:
Но ошибка была столь очевидна, что даже он понял ее. Послали одного из
стариков в Глупов за квасом, думая ожиданием сократить время; но
старик оборотил духом и принес на
голове целый жбан, не пролив ни капли. Сначала пили квас, потом чай, потом водку. Наконец, чуть смерклось, зажгли плошку и осветили навозную кучу. Плошка коптела, мигала и распространяла смрад.
Он видел, что
старик повар улыбался, любуясь ею и слушая ее неумелые, невозможные приказания; видел, что Агафья Михайловна задумчиво и ласково покачивала
головой на новые распоряжения молодой барыни в кладовой, видел, что Кити была необыкновенно мила, когда она, смеясь и плача, приходила к нему объявить, что девушка Маша привыкла считать ее барышней и оттого ее никто не слушает.
«Ах да!» Он опустил
голову, и красивое лицо его приняло тоскливое выражение. «Пойти или не пойти?» говорил он себе. И внутренний голос говорил ему, что ходить не надобно, что кроме фальши тут ничего быть не может, что поправить, починить их отношения невозможно, потому что невозможно сделать ее опять привлекательною и возбуждающею любовь или его сделать
стариком, неспособным любить. Кроме фальши и лжи, ничего не могло выйти теперь; а фальшь и ложь были противны его натуре.