Неточные совпадения
Этта вот
по осени болесть-то эта со
мной была, так и остатки все иззабыла; а тоже помню, как он в те поры впервые в избу к нам пришел…
Дядя Никон. Это, брат,
я знаю… видал… Теперь тысяча человек едет… Махина с дом… а лошадей четверка только везет, ей-богу!.. Потому самому дорога гладкая…
по этому…
по шоссе идет…
Ананий Яковлев. Что ж вы так себя оченно низко ставите; а как мы тоже Питер знаем, так вам надо быть там не из худых, а, может, из самых лучших;
по крайности
я так,
по своему к вам расположению, понимаю.
Ананий Яковлев(ударив себя в грудь). Молчи уж,
по крайности, змея подколодная! Не раздражай ты еще пуще моего сердца своими пустыми речами!.. Только духу моего теперь не хватает говорить с тобою как надо. Хотя бы и было то, чего ты, вишь, оченно уж испугалась,
меня жалеючи, так и то бы
я легче вынес на душе своей: люди живут и на поселеньях;
по крайности,
я знал бы, что имя мое честное не опозорено и ты, бестия, на чужом ложе не бесчестена!
То
мне теперича горчей и обидней всего, что, может,
по своей глупой заботливости, ни дня, ни ночи
я не прожил в Питере, не думаючи об вас; а мы тоже время свое проводим не в монастырском заточении: хоша бы
по той же нашей разносной торговле — все на народе; нашлись бы там не хуже тебя, криворожей, из лица: а обращеньем, пожалуй, и чище будут…
Твоя, вишь, повинна, а ты чужую взяла да с плеч срезала, и, как
по чувствам моим, ты теперь хуже дохлой собаки стала для
меня: мать твоя справедливо сказала, что, видишь, вон на столе этот нож, так
я бы, может, вонзил его в грудь твою, кабы не жалел еще маненько самого себя; какой-нибудь теперича дурак — сродственник ваш, мужичонко — гроша не стоящий, мог
меня обнести своим словом, теперь ступай да кланяйся
по всем избам, чтобы взглядом косым никто
мне не намекнул на деянья твои, и все, что кто бы
мне ни причинил,
я на тебе, бестии, вымещать буду; потому что ты тому единая причина и первая, значит, злодейка
мне выходишь…
Одного стыда людского теперь обегаючи, заневолю на себя все примешь:
по крайности для чужих глаз сделать надо, что ничего аки бы этого не было: ребенок, значит, мой, и ты
мне пока жена честная!
Чеглов. Не говори так, бога ради, Сергей Васильич: к больным ранам нельзя так грубо прикасаться. У
меня тут, наконец, ребенок есть, моя плоть, моя кровь; поймите вы хоть это
по крайней мере и пощадите во
мне хоть эту сторону!.. (Подходит и пьет водку.)
Золотилов. В том, что ты страдаешь, бог знает отчего. Взгляни ты на себя, на что ты стал похож. Ты изнурен, ты кашляешь, и кашляешь нехорошо. Наконец, милый друг,
по пословице: шила в мешке не утаишь, — к нам отовсюду доходят слухи, что ты пьешь.
Я к тебе приехал в одиннадцатом часу, а у тебя уж водка на столе стоит; ты вот при
мне пьешь третью рюмку, так нам это очень грустно, и
я убежден, что эта госпожа поддерживает в тебе эту несчастную наклонность, чтобы ловчей в мутной воде рыбу ловить.
Чеглов. А какое же,
по вашему мнению,
я в городах мог бы найти себе занятие?
Золотилов. Во-первых, ты должен был бы служить. Не делай, пожалуйста, гримасы…
Я знаю всех вас фразу на это: «Служить-то бы
я рад, подслуживаться тошно!» Но это совершенный вздор. Все дело в лености и в самолюбии: как-де
я стану подчиняться, когда начальник не умней, а, может быть, даже глупее
меня! Жить в обществе, по-вашему, тоже пошло, потому что оно, изволите видеть, ниже вас.
Бурмистр. Это доподлинно так-с: человек ехидный!.. У нас и вообще народ грубый и супротивный, а он первый на то из всех них. Какой-нибудь год тогда в деревне жил, так хоть бросай
я свою должность: на миру слова не давал
мне сказать; все чтоб его слушались и
по его делали.
Лизавета. А
мне его ничего не жаль; он теперь говорит, что
я ему хуже дохлой собаки стала, то забываючи, что как под венец еще нас везли, так он, може, был для
меня таким.
По сиротству да
по бедности нашей сговорили да скрутили, словно живую в землю закопали, и вся теперь ваша воля, барин: не жить
мне ни с ним, ни при нем… Какая
я теперь ему мужнина жена?.. (Начинает плакать.)
Лизавета. Ой, судырь, до глаз ли теперь!.. Какая уж их красота, как, может, в постелю ложимшись и
по утру встаючи, только и есть, что слезами обливаешься: другие вон бабы, что хошь, кажись, не потворится над ними, словно не чувствуют того, а
я сама человек не переносливый: изныла всей своей душенькой с самой встречи с ним… Что-что хожу на свете белом, словно шальная… Подвалит под сердце — вздохнуть не сможешь, точно смерть твоя пришла!.. (Продолжает истерически рыдать.)
Чеглов. Знаю все, милая моя, все знаю… Но
я, видишь ли,
я ничтожнейшее существо,
я подлец! Господи, пошли
мне смерть!.. (Всплескивает руками и начинает в отчаянии ходить
по комнате.)
Бурмистр. Да как же, судырь, не баловать, помилуйте! Дворня теперь тоже: то папенькин камердинер, значит, и все семейство его палец о палец не ударит, то маменькина ключница, и той семья на том же положеньи.
Я сам, господи, одному старому господину моему служил без году пятьдесят годов, да что ж из того?.. Должен, сколько только сил наших хватает, служить: и сам
я, и жена-старуха, и сын али дочь, в какую только должность назначат! Верный раб, и
по святому писанию, не жалеет живота своего для господина.
Ананий Яковлев.
Я еще даве, Калистрат Григорьев, говорил тебе не касаться
меня.
По твоим летам да
по рассудку тебе на хорошее бы надо наставлять нас, молодых людей, а ты к чему человека-то подводишь! Не
мне себя надо почувствовать, а тебе! Когда стыд-то совсем потерял, так хоть бы о седых волосах своих вспомнил: не уйдешь могилы-то, да и на том свету будешь… Может, и огня-то там не достанет такого, чтобы прожечь да пропалить тебя за все твои окаянства!
Золотилов(входя). Тс! Тише, что вы тут, скоты, орете!.. (К Ананию.) Ты, любезный, до чего довел барина-то: он,
по твоей милости, без чувств теперь лежит. На смерть, что ли, ты его рассчитываешь? Так знай, что наследниками у него мы, для которых он слишком дорог, и мы будем знать, кто его убийца.
Я все слышал и не так деликатен, как брат: если, не дай бог, что случится с ним,
я сумею с тобой распорядиться.
Спиридоньевна. Ну, а вот, поди, тоже бурмистр али дворовые другое говорят: барина очень жалеют. На Ананья-то тем разом рассердившись, вышел словно мертвец, прислонился к косяку, позвал человека: «Дайте, говорит,
мне поскорей таз», — и почесть что полнехонек его отхаркнул кровью. «Вот, говорит, это жизнь моя выходит
по милости Ананья Яковлича. Не долго вам
мне послужить… Скоро будут у вас другие господа…» Так и жалеют его оченно!
Ананий Яковлев. Врешь, всесовершенно врешь!.. Ежели и было что, так сама знаешь, за што и про што происходило… Мы, теперича, господи, и все мужики женимся не
по особливому какому расположенью, а все-таки, коли в церкви божией повенчаны, значит, надо жить
по закону… Только того и желал
я, может, видючи, как ты рыло-то свое, словно от козла какого, от
меня отворачивала.
Ананий Яковлев. Не о боязни речь! А говоришь тоже, все еще думаючи, что сама в толк не возьмет ли, да
по доброй воле своей на хороший путь не вступит ли… А что сделать,
я, конечно, что сделаю, как только желаю и думаю. Муж глава своей жены!.. Это не любовница какая-нибудь: коли хороша, так и ладно, а нет, так и
по шее прогнал… Это дело в церкви петое: коли что нехорошее видишь, так грозой али лаской, как там знаешь, а исправить надо.
Бурмистр. Нечего
мне тебе сказывать!
Я уж пел тебе свою песню-то: колькие годы теперь, жеребец этакой, в Питере живет; баловства, может, невесть сколько за собой имеет, а тут
по деревне, что маненько вышло, так и стерпеть того не хочешь, да что ты за король-Могол такой великий?
Бурмистр. Не
по своей воле тя учат, а барское приказание на то
я имею… (Обращаясь к мужикам.) Барин, теперича, приказал с ответом всей вотчины, чтобы волоса с главы его бабы не пало, а он тогда, только что из горницы еще пришедши, бил ее не на живот, а на смерть, и теперь ни пищи, ни питья не дает; она, молока лишимшись, младенца не имеет прокормить чем: так барин за все то, может, первей, чем с него, с нас спросит, и вы все единственно, как и
я же, отвечать за то будете.
Ананий Яковлев. Будто?.. А ежели
я скорей
по уши в землю ее закопаю, чем ты сделаешь то! (Колотя себя в грудь.) Не выводи ты
меня из последнего моего терпенья, Калистрат Григорьев: не
по барской ты воле пришел сюда, а только злобу свою тешить надо
мной; идем сейчас к господину, коли на то пошло.
Лизавета. Нету! Нету!.. Не бывать по-вашему никогда!.. Довольно вы надо
мной поначальствовали…
Я вот, господин бурмистр, теперь заявляю вам — он тиранил
меня, а что напредь еще сделает, неизвестно то: сам про то не сказывает…
Федор Петров.
Я, друг любезный, это что? Ничего:
по тебе говорить надо!.. (Лизавете.) Как же ты, мужняя жена, сходишь от мужа и как ты смеешь то! Ты спроси, позволит ли и барин те сделать это.
Бурмистр. Оробели, ваше благородие, так совершенно, что оробели:
я в те поры, как он в окно-то махнул, почесть две версты за ним бежал, так он обернется да и грозит: «Только кто, говорит, подойди ко
мне, так живой на месте не останется».
Я, ваше благородие, человек тоже уж немолоденький:
мне не очень с ним совладать; они вон пудов
по семи говядины на башке носят.
Я по первоначалу-то и ждал, что он либо селенье выжжет, либо над нами кем что сделает; а коли все благополучно, так наверняк надо полагать, что в Питер махнул: мало там разве беспашпортных-то проживает.
Бурмистр. Позвольте, ежели теперича таким манером, так Сергей Васильич и знать про то совершенно не должен:
мне не то что как другому вотчино-начальнику, барину, что ли, докладывать, али с вотчины
по грошам да
по гривнам сбивать надо. Вон
я сейчас полтораста целковых имею и представляю их. Делить только, дурак, не умею как, а деньги готовы. (Кладет торопливо из кармана на стол 150 целковых.)
Стряпчий(продолжая писать). Не знаю-с
я, сколько
мне, по-вашему, следует.
Чиновник(пробежав бумагу). Гм! Ничего-незнайка,
по обыкновению. Ну, ты у
меня, старая, будешь знать.
Чиновник(со злобою глядя на них). Ах, вы, шельма народ!
Я всех вас переберу и земскую полицию тут же вместе… только пакости и мерзости заведены
по всему уезду: убийство сделали да и убийцу убрали, чтобы совсем концы спрятать.
Ананий Яковлев. Не жизни, судырь,
я тамотка искать ходил, а смерти чаял: не растерзают ли,
по крайности, думал, хотя звери лесные… от суда человеческого можно убежать и спрятаться, а от божьего некуда!
Чиновник. Нет, не угодно; потому что
я знаю других сообщников. (Показывая на бурмистра.) Вон один тут налицо. (Колотя
по столу.) Ты у
меня, рожа твоя подлая, сегодня последний день не в кандалах, и одно твое спасенье, если ты станешь говорить правду.
Бурмистр. Помилуйте, ваше благородие, господин теперь приказывает, чтоб он бабу не забижал, а он промеж тем бьет и тиранит ее… должен же
я,
по своей должности проклятой бурмистерской, был остановить его.
Ананий Яковлев(с презреньем взглядывая на бурмистра). Коли говорит на себя, пускай
по его будет… а
я ничего того не помню и не знаю.