Неточные совпадения
Она занимается всем хозяйством, учит и нянчит маленьких сестер и, несмотря на все это, получает от
матери беспрерывные замечания за всевозможные пустяки.
— Дела расстроены. Отец у меня был очень умный человек, и, когда женился на
матери, у него ничего не было, а у
нее промотанных двести душ, но в пять лет он составил тысячу, а умер — и пошло все кривым колесом: сначала фабрика сгорела, потом взяты были подряды, не выполнили, залоги лопнули! А потом стряпчие появились и остальное доконали.
— Вовсе не слабость, когда
она два года борется и в продолжение этих двух лет
ей говорят беспрестанно одно и то же, беспрестанно толкуют, что этот человек влюблен в
нее, что лучшего жениха
ей ожидать нельзя, потому что не хороша собою, что
она неблагодарная, капризная и что хочет собою только отягощать
мать. Я бы на
ее месте давно убежал из дома и нанялся бы где-нибудь в ключницы, чем стал бы жить в таком положении.
— У
ней никаких нет побуждений, потому что нет никаких убеждений. В этом случае
ее решительно поддувает Пионова; не будь этой советчицы,
мать бы задумала… опять передумала… потом, может быть, опять бы задумала, и так бы время шло, покуда не нашелся бы другой жених, за которого Лида сама бы пожелала выйти.
— На том, что
она унижается пред
матерью, восхищается
ее умом, уверяет
ее, что
она до сих пор еще красавица; клянется
ей в беспредельной дружбе, вот и основания все, а та очень самолюбива. Прежде, когда
она была богата и молода,
ей льстили многие, а теперь все оставили; Пионова же держит себя по-прежнему и, значит, неизменный друг.
Я раз его спросил, передавал ли он Лидии Николаевне, что мы узнали о
ее женихе, он отвечал, что нет, и просил меня не проговориться; а потом рассказал мне, что Иван Кузьмич знает от Пионовой весь наш разговор об нем и по этому случаю объяснялся с Марьею Виссарионовною, признался
ей, что действительно был тогда навеселе; но дал
ей клятву во всю жизнь не брать капли вина в рот, и что один из их знакомых, по просьбе
матери, ездил к бывшему его полковому командиру и спрашивал об нем, и тот будто бы уверял, что Иван Кузьмич — добрейший в мире человек.
— Вы с ним дружны, — отнеслась
она потом ко мне прямо, — растолкуйте ему, что так поступать с
матерью грешно.
Марья Виссарионовна молчала. Наши представления начинали
ее колебать, инстинкт
матери говорил за нас, и, может быть, мы много бы успели переделать, но Пионова подоспела вовремя. Марья Виссарионовна еще издали услышала
ее походку и сразу изменилась: ничего нам не ответила и, когда та вошла, тотчас же увела
ее в спальню, боясь, конечно, чтобы мы не возобновили нашего разговора.
Она только что приехала от
матери и очень обрадовалась брату, бросилась к нему на шею и разрыдалась.
— Следует, что он к ним ездил, ну, и здесь был слух, что он на этой сестре женится, а вышло вздор.
Она была, знаете, только, как я придумал, громовой отвод, а интригу-то он вел с этой молодой барыней, дочерью Ваньковской: я
ее не знаю, должна быть хорошенькая, а с отцом хорошо был по клубу знаком: человек был умный, оборотливый;
мать тоже знаю, видал в одном доме.
— Вам это странно слышать, — продолжала
она, — а вы не знаете, что когда меня, глупую, выдали замуж, так все кинули, все позабыли:
мать и слышать не хотела, что я страдаю день и ночь, Леонид только хмурился, вы куда-то уехали, никому до меня не стало дела, один только он, у которого тысячи развлечений, пренебрег всем, сидел со мной целые дни, как с больным ребенком; еще бы мне не верить в него!
Видя, что Иван Кузьмич был так настроен против Лидии Николаевны, что невозможно было ни оправдать
ее пред ним, ни возбудить в нем чувство сострадания к
ней, я решился по крайней мере попугать его и намекнул ему, что у
ней есть родные:
мать и брат, которые не допустят его бесславить несчастную жертву, но и то не подействовало. Он сделал презрительную гримасу.
«Нет, Лида не должна жить с этим человеком, он совсем потерялся, — подумал я. — Это еще и лучше, что он сам
ее оставил. Пусть
она живет с
матерью: расскажу все Леониду, и мы вместе как-нибудь это устроим». Больше всех я ожидал сопротивления от самой Лиды: вряд ли
она на это решится.
Я заехал к
ней, чтобы передать
ей малоуспешность своей поездки и сообщить новое мое предположение насчет дальнейшей
ее участи, но не застал
ее дома:
она была у
матери, которая присылала за
ней.
— Ничего… часом раньше… часом позже… все равно… Не послали ли Лиде сказать; я этого не хочу… не сказывайте
ей дольше… как можно дольше… Вы не оставьте
ее… я на вас больше всех надеюсь…
Мать тоже не оставьте… ой, зачем это
она так громко рыдает, мне тошно и без того.
— И вы туда же! Стыдно быть таким малодушным, — продолжал Леонид. — Теперь
мать будет за меня проклинать Лиду; вразумите
ее и растолкуйте, что та ни в чем не виновата.
Она вчера, говорят, так
ее бранила, что ту полумертвую увезли домой. Там, в моей шкатулке, найдете вы записку, в которой я написал, чтобы Лиде отдали всю следующую мне часть из имения; настойте, чтобы это было сделано, а то
она, пожалуй, без куска хлеба останется. Ой! Что-то хуже, слаб очень становлюсь… попросите ко мне
мать.
— Загладьте хоть теперь, — начал опять Леонид, голос у него прерывался, — устройте Лиду… с мужем
ей нельзя жить, он
ее замучит… отдайте
ей все мое состояние, я этого непременно хочу… А вы тоже оставьте
ее в покое, — отнесся он к Пионовой, — будет вам
ее преследовать…
Она вам ничего не сделала…
Матери тоже женихов не сватайте;
ей поздно уж выходить замуж.
— Я все знаю, — продолжал он. — Как вам покажется, — обратился он ко мне, — Лизавета Николаевна сватала
матери своего родного брата, мальчишку двадцати двух лет, и уверяла, что он влюблен в
нее, в пятидесятилетнюю женщину; влюблен! Какое дружеское ослепление!
Как должна была огорчить
ее смерть брата, которого
она страстно любила и который умер за
нее, об этом и говорить нечего; но
она не рыдала, не рвалась, как Марья Виссарионовна, а тихо и спокойно подошла и поцеловала усопшего; потом пошла было к
матери, но скоро возвратилась: та с
ней не хотела говорить.
—
Ее мать с малолетства боялась, с малолетства видела в
ней дурные наклонности; эта женщина, как я слышу об
ней, совершенная Лафарж [Лафарж — француженка, обвиненная в отравлении своего мужа и осужденная на пожизненную каторгу.], — говорила отрывисто старуха в очках.
— О!
Ей ничего: подобным женщинам ничего не бывает. Скажите лучше, как
мать жива! Вот этой несчастной жертве я удивляюсь, — возразила старуха.
— Историю об этой даме рассказывают совсем не так, как
она была, — начал я в тоне же старика, вставая, —
она точно вышла не по любви, но по усиленным настояниям
матери.
Мать меня простила и позволила быть при
ней.