Коршунов. За что их гнать! Кто ж девушек гонит… Хе, хе, хе… Они попоют, а мы послушаем, да посмотрим на них, да еще денег дадим,
а не то что гнать. Гордей Карпыч. Как тебе угодно, Африкан Савич! Мне только конфузно перед тобою! Но ты не заключай из этого про наше необразование — вот все жена. Никак не могу вбить ей в голову. (К жене.) Сколько раз говорил я тебе: хочешь сделать у себя вечер, позови музыкантов, чтобы это было по всей форме. Кажется, тебе ни в чем отказу нет.
Неточные совпадения
Гуслин. Да и
то надоть бросить. Вот Анна Ивановна мне и ровня: у ней пусто, у меня ничего, — да и
то дяденька
не велит жениться.
А тебе и думать нечего.
А то заберешь в голову, потом еще тяжельше будет.
Анна Ивановна. Как же
не так! Да ты первая… Известное дело, кому что нужно,
тот об
том и думает: парни об девках,
а девки об парнях.
Только ты
не смотри,
а то я брошу писать и изорву.
Любим Карпыч. Ты меня
не прогонишь, Митя?
А то ведь замерзну на дворе-то… как собака замерзну.
Любим Карпыч (встает). Митя, ты мне денег
не давай…
то есть много
не давай,
а немножко дай. Я вот сосну, да схожу погреться немного, понимаешь!.. Только я немного… ни-ни!.. Будет дурачиться.
А дураку лучше денег
не давай,
а то он заломается… фу, фу, фу, трр!.. вот как брат, да как я, скотина…
Любовь Гордеевна. Нет,
не надо.
А то, пожалуй, сходи. (Обнимает ее.) Сходи-ка, Аннушка.
Митя. Конечно, Любовь Гордеевна, я
не умею вам всего выразить, что чувствую; но хоша позвольте
тем заверить, что я имею у себя сердце,
а не камень. Вы можете мою любовь видеть из всего-с.
Пелагея Егоровна. То-то. Пусть попоют с нашими-то. Любушку с гостьями потешат. По
тех пор и веселиться-то, пока молоды… да; известно, дело девичье, взаперти да взаперти, свету
не видят… Ну,
а теперь их праздник… да, уж пусть их, пусть их!
Всю головушку разломило! Горе-то горем,
а тут хлопоты еще. Да, да, хлопот-то что! ай, ай, ай! Сбилась с ног, совсем сбилась! Дела-то много,
а в голове все
не то… И там нужно, и здесь нужно,
а ухватиться
не знаю за что… Право… да… (Садится задумавшись.) Какой это жених, какой жених… ах, ах, ах!.. Где тут любви ждать!.. На богатство что ли она польстится?.. Она теперь девушка в самой поре, сердчишко ведь тоже, чай, бьется иногда. Ей бы теперь хоть бедненького, да друга милого… Вот бы и житье… вот бы и рай…
Митя. Вот моя речь какая: соберите-ка вы ее да оденьте потеплее ужотко. Пусть выйдет потихоньку: посажу я ее в саночки-самокаточки — да и был таков!
Не видать тогда ее старому, как ушей своих,
а моей голове заодно уж погибать! Увезу ее к матушке — да и повенчаемся. Эх! дайте душе простор — разгуляться хочет! По крайности, коли придется и в ответ идти, так уж
то буду знать, что потешился.
На меня грех пожаловаться: кого я полюблю —
тому хорошо жить на свете;
а уж кого
не полюблю, так
не пеняй!
Наливки там, вишневки разные…
а и
не понимают они
того, что на это есть шампанское!
Гордей Карпыч. Всякую. Сколько б хватило моего капиталу,
а уж себя б
не уронил. Ты, Любовь, у меня смотри, веди себя аккуратно,
а то жених-то, ведь он московский, пожалуй, осудит. Ты, чай, и ходить-то
не умеешь, и говорить-то
не понимаешь, где что следует.
Любим Карпыч (поднимая один палец кверху). Сс…
Не трогать! Хорошо
тому на свете жить, у кого нету стыда в глазах!.. О люди, люди! Любим Торцов пьяница,
а лучше вас! Вот теперь я сам пойду. (Обращаясь к толпе.) Шире дорогу — Любим Торцов идет! (Уходит и тотчас возвращается.) Изверг естества! (Уходит.)
Митя (берет Любовь Гордеевну за руку и подходит к Гордею Карпычу). Зачем же назло, Гордей Карпыч? Со злом такого дела
не делают. Мне назло
не надобно-с. Лучше уж я всю жизнь буду мучиться. Коли есть ваша такая милость, так уж вы благословите нас, как следует — по-родительски, с любовию. Как любим мы друг друга, и даже до этого случаю хотели вам повиниться…
А уж я вам, вместо сына,
то есть завсегда всей душой-с.
Пелагея Егоровна. Изверг
не изверг,
а погубил было дочь-то из-за своей из глупости… Да! Я тебе от простоты моей скажу. Отдают за стариков-то и
не Африкану Савичу чета, да и
то горе мычут.
Гордей Карпыч (утирает слезу).
А вы и в самом деле думали, что нет?! (Поднимает брата.) Ну, брат, спасибо, что на ум наставил,
а то было свихнулся совсем.
Не знаю, как и в голову вошла такая гнилая фантазия. (Обнимает Митю и Любовь Гордеевну.) Ну, дети, скажите спасибо дяде Любиму Карпычу да живите счастливо.
Разлюляев (подходит к Мите и ударяет его по плечу). Митя!.. Для приятеля… все жертвую… Сам любил,
а для тебя… жертвую. Давай руку. (Ударяет по руке.) Одно слово… бери, значит, жертвую для тебя… Для друга ничего
не жаль! Вот как у нас, коли на
то пошло! (Утирается полой и целует Митю.)
А это он правду говорит: пьянство
не порок…
то бишь — бедность
не порок… Вот всегда проврусь!
Осип (выходит и говорит за сценой).Эй, послушай, брат! Отнесешь письмо на почту, и скажи почтмейстеру, чтоб он принял без денег; да скажи, чтоб сейчас привели к барину самую лучшую тройку, курьерскую; а прогону, скажи, барин не плотит: прогон, мол, скажи, казенный. Да чтоб все живее,
а не то, мол, барин сердится. Стой, еще письмо не готово.
Герои наши видели много бумаги, и черновой и белой, наклонившиеся головы, широкие затылки, фраки, сертуки губернского покроя и даже просто какую-то светло-серую куртку, отделившуюся весьма резко, которая, своротив голову набок и положив ее почти на самую бумагу, выписывала бойко и замашисто какой-нибудь протокол об оттяганье земли или описке имения, захваченного каким-нибудь мирным помещиком, покойно доживающим век свой под судом, нажившим себе и детей и внуков под его покровом, да слышались урывками короткие выражения, произносимые хриплым голосом: «Одолжите, Федосей Федосеевич, дельце за № 368!» — «Вы всегда куда-нибудь затаскаете пробку с казенной чернильницы!» Иногда голос более величавый, без сомнения одного из начальников, раздавался повелительно: «На, перепиши!
а не то снимут сапоги и просидишь ты у меня шесть суток не евши».
Неточные совпадения
Хлестаков. Да вот тогда вы дали двести,
то есть
не двести,
а четыреста, — я
не хочу воспользоваться вашею ошибкою; — так, пожалуй, и теперь столько же, чтобы уже ровно было восемьсот.
(Насвистывает сначала из «Роберта», потом «
Не шей ты мне, матушка»,
а наконец ни се ни
то.
Анна Андреевна. После? Вот новости — после! Я
не хочу после… Мне только одно слово: что он, полковник?
А? (С пренебрежением.)Уехал! Я тебе вспомню это!
А все эта: «Маменька, маменька, погодите, зашпилю сзади косынку; я сейчас». Вот тебе и сейчас! Вот тебе ничего и
не узнали!
А все проклятое кокетство; услышала, что почтмейстер здесь, и давай пред зеркалом жеманиться: и с
той стороны, и с этой стороны подойдет. Воображает, что он за ней волочится,
а он просто тебе делает гримасу, когда ты отвернешься.
Да объяви всем, чтоб знали: что вот, дискать, какую честь бог послал городничему, — что выдает дочь свою
не то чтобы за какого-нибудь простого человека,
а за такого, что и на свете еще
не было, что может все сделать, все, все, все!
Городничий.
Тем лучше: молодого скорее пронюхаешь. Беда, если старый черт,
а молодой весь наверху. Вы, господа, приготовляйтесь по своей части,
а я отправлюсь сам или вот хоть с Петром Ивановичем, приватно, для прогулки, наведаться,
не терпят ли проезжающие неприятностей. Эй, Свистунов!