Неточные совпадения
Потом через
день, через два опять зачнет рассказывать, как строго в обителях смотрят за девицами, как приучают их к скромному и доброму житию по Господним заповедям, каким рукодельям обучают, какие книги дают читать и как поучают их всякому добру
старые матери.
У Лещовых гостей было много, но Дуня никого даже не заметила, но, бывши с отцом в Петров
день на
старом своем пепелище, в обители матушки Манефы, казанского купчика Петра Степаныча Самоквасова маленько заприметила.
— Нет уж увольте, Марко Данилыч, — с улыбкой ответил Петр Степаныч. — По моим обстоятельствам, это
дело совсем не подходящее. Ни привычки нет, ни сноровки. Как всего, что по Волге плывет, не переймешь, так и торгов всех в одни руки не заберешь. Чего доброго, зачавши нового искать,
старое, пожалуй, потеряешь. Что тогда будет хорошего?
— Во всем так, друг любезный, Зиновий Алексеич, во всем, до чего ни коснись, — продолжал Смолокуров. — Вечор под Главным домом повстречался я с купцом из Сундучного ряда. Здешний торговец, недальний, от
Старого Макарья. Что, спрашиваю, как ваши промысла? «Какие, говорит, наши промысла, убыток один,
дело хоть брось». Как так? — спрашиваю. «Да вот, говорит, в Китае не то война, не то бунт поднялся, шут их знает, а нашему брату хоть голову в петлю клади».
— То-то вот и есть… — молвил Смолокуров. — Вот оно что означает коммерция-то. Сундуки-то к киргизам идут и дальше за ихние степи, к тем народам, что китайцу подвластны. Как пошла у них там завороха, сундуков-то им и не надо. От войны, известно
дело, одно разоренье, в сундуки-то чего тогда станешь класть?.. Вот, поди, и распутывай
дела: в Китае дерутся, а у
Старого Макарья «караул» кричат. Вот оно что такое коммерция означает!
То-то и есть: молодые-то люди что новы горшки — то и
дело бьются, а наш-от
старый горшок хоть берестой повит, да три века живет.
Все бы, кажется, было приспособлено к потребностям торговцев, обо всем подумали, ни о чем не забыли, но, к изумленью строителя, купцы в Главный дом не пошли, а облюбовали себе трактиры, памятуя пословицу, что еще у
Старого Макарья на Желтых Песках сложилась: «Съездить к Макарью — два
дела сделать: поторговать да покуликать».
Он кой-чему учился, видел пошире, глядел на
дела пояснее, чем
старые рыбники.
Хоть и молод, хоть и ученый, а не бросил он
дела родительского, не по́рвал
старых торговых связей, к
старым рыбникам был угодлив и почтителен, а сам вел живую переписку со школьными товарищами, что сидели теперь в первостатейных конторах, вели широкие
дела или набирались уму-разуму в заграничных поездках…
В
день ангела Зиновий Алексеич со всей семьей съездил в Рогожское, отстоял там часы, отслушал заказной канон преподобному и, раздав по всем палатам щедрую милостыню, побывал в келье у матушки Пульхерии и вдоволь наслушался красноглаголивых речей знаменитой по всему старообрядству старой-престарой игуменьи.
Мужу только угождала, и то из корысти,
день и ночь помышляя, как бы добиться, чтоб
старый, отходя сего света, ей все имение отдал.
Узнавши о том, Прасковья Ильинишна
день и ночь стала докучать
старому, чтобы отправил он в ученье Никитушку.
И не
день, не месяц молодая жена
старого мужа обманывала, любилась она со дружком два годочка.
— Да, ихнее
дело, говорят, плоховато, — сказал Смолокуров. — Намедни у меня была речь про скиты с самыми вернейшими людьми. Сказывают, не устоять им ни в каком разе, беспременно, слышь, все порешат и всех черниц и белиц по разным местам разошлют. Супротив такого решенья никакими, слышь, тысячами не откупишься. Жаль старух!.. Хоть бы дожить-то дали им на
старых местах…
У степенных людей
старого закала Успеньев
день иными собраньями отличается. В кипучем водовороте ярманочной жизни те собранья незаметны тому, кто мало знаком с местными обычаями.
Из ученых ведь он, в Москве обучался, торговым
делом орудует не по-старому.
А
старая ханша свое продолжает: «Верно я знаю, сын мой любезный, что на другой
день джу́мы, вечером поздно, будет у ней в гостях собака-гяур, ее полюбовник.
Старым рыбникам было то за большую досаду, боялись, что молодежь все
дело у них перепортит.
Лиза сгорала нетерпеньем увидеться, наконец, с женихом и радовалась, что не попался он в сети, расставленные
старым плутоватым рыбником; не
дни, а часы считала она, что оставались до желанного свиданья…
У
Старого Макарья, бывало, целый
день в монастыре колокольный звон, а колокола-то были чудные, звон-от серебристый, малиновый — сердце, бывало, не нарадуется…
—
Дело торговое, милый ты мой, — усмехнулся Дмитрий Петрович. — Они ведь не нашего поля ягода.
Старого леса ко́черги… Ни тот, ни другой даже не поморщились, когда все раскрылось… Шутят только да посмеиваются, когда про тюленя́ речь заведут… По ихнему
старому завету, на торгу ни отца с матерью нет, ни брата с сестрой, родной сын подвернется — и того объегорь… Исстари уж так повелось. Нам с тобой их не переделать.
Матери, не зная доподлинно, разгонят их до зимы аль не разгонят, помнили, что на Сергиев
день, по
старым обычаям, непременно надо капусту рубить.
— Со
старыми хозяевами
дела он кончает, нельзя ему теперь отлучиться, — ответил Петр Степаныч. — А Фленушка что?
— Нешто
дело у вас какое с ним? — с любопытством спросил
старый Самоквасов, зорко глядя в глаза Веденееву.
В тот же
день вечером Веденеев, сидя за чайным столом у Дорониных, рассказал, как собирал он вести про Петра Степаныча. Много шутили, много смеялись над тем, как провел он
старого Самоквасова, но не могли придумать, зачем понадобилось Петру Степанычу ехать в скиты за Волгу. При Лизе с Наташей Веденеев смолчал о Фленушке, но, улучив время, сказал о том и Зиновью Алексеичу, и Татьяне Андревне. Зиновий Алексеич улыбнулся, а Татьяна Андревна начала ворчать...
Иной как выгодным
делом хвалился, что купил породистого жеребца да борзого кобеля на деньги, вырученные от продажи
старого, никуда, по его мнению, не годного хлама: расшитых жемчугами и золотыми дробницами бабушкиных убрусов, шамшу́р из волоченого золота, кик и ряс с яхонтами, с лалами, с бирюзой и изумрудами.
«Не нажить прошлых
дней, — они жалобились, — не светить на нас солнышку по-старому».
Не все же
дела да
дела — умные люди в
старые годы говаривали: «Мешай
дело с бездельем — с ума не сойдешь».
— Петром Александрычем, — отрывисто молвил и быстро махнул рукавом перед глазами, будто норовясь муху согнать, а в самом-то
деле, чтобы незаметно смахнуть с седых ресниц слезу, пробившуюся при воспоминанье о добром командире. — Добрый был человек и бравый такой, — продолжал
старый служака. — На Кавказе мы с ним под самого Шамиля́ ходили!..
А хворому да
старому, барышня-сударыня, не до
дел.
В густом тенистом садике, под
старыми липами и цветущей сиренью, вечером Троицына
дня сидел Смолокуров за чаем с Дуней, с Марьей Ивановной, с Дарьей Сергевной.
Связи у него в самом
деле были большие — оставшиеся на службе товарищи его вышли в большие чины, заняли важные должности, но со
старым однополчанином дружбу сохранили.
— Надо будет навестить
старого приятеля, беспременно надо. Да вот все
дела да
дела, — говорил Марко Данилыч. — А Татьяна Андреевна тоже приехала?
— Изволь, государь-батюшка, скушать все до капельки, не моги, свет-родитель, оставлять в горшке ни малого зернышка. Кушай, докушивай, а ежель не докушаешь, так бабка-повитуха с руками да с ногтями. Не доешь — глаза выдеру. Не захочешь докушать, моего приказа послушать — рукам волю дам.
Старый отецкий устав не смей нарушать — исстари так дедами-прадедами уложено и нáвеки ими установлено. Кушай же, свет-родитель, докушивай, чтоб
дно было наголо, а в горшке не осталось крошек и мышонку поскресть.
Нет теперь больше добрых старорусских обрядов, даже и по дальним захолустьям нет. Все потерялось в наплыве чуждых обычаев и вновь создавшихся отношений. Что ни
день, то больше новшеств, а извечные порядки умаляются — все отрывается от
старого кореня.
Покупки были сделаны, и приятельницы на другой же
день поехали домой. Узнав о тяжкой болезни Марка Данилыча, Сивковы не настаивали, чтобы Дуня, как следует по
старым обычаям, осталась на сколько-нибудь погостить у них.
— Разве вот кого попросить, — сказала наконец Дарья Сергевна. — Живет недалеко отсюдова, всего четыре версты, да и тех, пожалуй, не будет, человек книжный и постоянный. Старинщик он,
старыми книгами торгует да иконы меняет. Только вот беда, не уехал ли куда. То и
дело в отлучках бывает.
— Человек ты еще не
старый, Василий Борисыч, ко всякому
делу мог бы еще приобыкнуть, — сказал Никифор Захарыч. — Попробуй. Хочешь, я насчет этого поговорю с Патапом Максимычем?
В ночь на Михайлов
день и Никифор в своей боковуше, и
старый Пантелей спали крепким, непробудным сном, а Василью Борисычу с тоски не спалось.
— За хозяйкой и за женским уходом
дело у тебя не станет, — молвил Патап Максимыч. — При твоих теперь достатках невест не оберешься, хоть тебе и немало лет. Только этого я тебе не советую. Известно, что такое молодая жена у
старого мужа. Не довольство в жизни будет тебе, а одна только маята.
Дня через три Патап Максимыч с Никифором Захарычем поехали в город, чтобы сесть там на пароход. С ними и Мокей Данилыч отправился. Пробыв несколько
дней у Дуни, он вместе с Чубаловым отправился в новое свое жилище на
старом родительском пепелище. Там похлопотал Чубалов, и Мокей Данилыч скоро был введен во владение домом и пристанями, и как отвык от русской жизни и ото всех
дел, то при помощи того же Чубалова завел на свой капитал хлебный торг.