Неточные совпадения
Опираясь на столы и стулья, вышла она в другую горенку, думала
стать на
молитву, но ринулась на кровать и залилась слезами.
Долго после того сидел он один. Все на счетах выкладывал, все в бумагах справлялся. Свеча догорала, в ночном небе давно уж белело, когда, сложив бумаги, с расцветшим от какой-то неведомой радости лицом и весело потирая руки, прошелся он несколько раз взад и вперед по комнате. Потом тихонько растворил до половины дверь в Дунину комнату, еще раз издали полюбовался на озаренное слабым неровным светом мерцавшей у образов лампадки лицо ее и, взяв в руку сафьянную лестовку,
стал на
молитву.
От слова до слова вспоминает она добрые слова ее: «Если кто тебе по мысли придется и вздумаешь ты за него замуж идти — не давай тем мыслям в себе укрепляться,
стань на
молитву и Богу усердней молись».
«
Стань на
молитву и Богу усердней молись! — опять приходят ей на память слова доброй Груни. —
Стань на
молитву, молись, молись со слезами, сотворил бы Господь над тобой святую волю свою».
Опять приходят на память Груни слова: «И ежели после
молитвы станет у тебя на душе легко и спокойно, прими это, Дуня, за волю Господню, иди тогда безо всякого сомненья за того человека».
И потихоньку, не услыхала бы Дарья Сергевна,
стала она на
молитву. Умною
молитвою молилась, не уставной. В одной сорочке, озаренная дрожавшим светом догоравшей лампады, держа в руках заветное колечко, долго лежала она ниц перед святыней. С горячими, из глубины непорочной души идущими слезами долго молилась она, сотворил бы Господь над нею волю свою, указал бы ей, след ли ей полюбить всем сердцем и всею душою раба Божия Петра и найдет ли она счастье в том человеке.
Кончив
молитву,
стала Дуня середь горницы и судорожно закрыла лицо руками. Отдернула их — душа спокойна, сердце не мутится, так ей хорошо, так радостно и отрадно.
Тихо и ясно
стало нá сердце у Дунюшки с той ночи, как после катанья она усмирила
молитвой тревожные думы. На что ни взглянет, все светлее и краше ей кажется. Будто дивная завеса опустилась перед ее душевными очами, и невидимы
стали ей людская неправда и злоба. Все люди лучше, добрее ей кажутся, и в себе сознает она, что
стала добрее и лучше. Каждый день ей теперь праздник великий. И мнится Дуне, что будто от тяжкого сна она пробудилась, из темного душного морока на высоту лучезарного света она вознеслась.
— Дома твои слова вспомянула, твой добрый совет, не давала воли тем мыслям, на
молитву стала, молилась. Долго ль молилась, не знаю, — продолжала Дуня.
— Не мутились мысли после
молитвы, — ответила Дуня. —
Стало на душе и легко, и спокойно. И об нем спокойнее прежнего
стала я думать… И когда на другой день увидела его, мне уж не боязно было.
Русый, лет сорока, невысокого роста, в теплой суконной сибирке, только что потрапезовал он на сон грядущий и, сбираясь улечься на боковую, обратился лицом к востоку, снял картуз и
стал на
молитву, крестясь по старине двуперстно.
— Экая гадость! — отплюнувшись брезгливо и тряхнув седой головой, молвил Василий Петрович. — Сколько ноне у Макарья этих Иродиад расплодилось!.. Беда!.. Пообедать негде
стало как следует, по-христиански, лба перед едой перекрестить невозможно… Ты с крестом да с
молитвой, а эта треклятая нéжить с пляской да с песнями срамными! Ровно в какой басурманской земле!
Крепко обняла Манефа Фленушку и, ни слова не молвив в ответ,
стала с нею на
молитву. Сотворив начал, положила игуменья обе руки на Фленушкину голову и сказала...
Заперся он изнутри, зажег перед иконой свечу и
стал на
молитву.
Постом и
молитвой отогнал он супротивную силу, и поганое место
стало святым.
Когда явишься ты в среде малого стада, в сонме племени нового Израиля, и Божьи люди
станут молиться на твоих глазах истинной
молитвой, не подумаешь ли ты по-язычески, не скажешь ли в сердце своем: «Зачем они хлопают так неистово в ладоши, зачем громко кричат странными голосами?..»
— Что с вами? Что с вами? — услуживая Дуне, говорили жена и снохи Сивкова, а старушка Акулина Егоровна со всех ног бросилась за холодной водой и с
молитвой напоила Дуню. Той
стало немного полегче.
Тяжело мне было на добрый путь
становиться, да, видно,
молитвы Настеньки, нашей голубушки, до́ Бога доходны, ведь у смертного одра ее Бог послал мне перемену в жизни.
— Ох, искушение! Господи, Господи! Царица Небесная, спаси и помилуй! — вскликнул Василий Борисыч и
стал читать одну
молитву за другою.
Исчезли совершенно его припадки веселия со мной, ребячество, исчезло его всепрощение и равнодушие ко всему, прежде возмущавшие меня, не стало больше этого глубокого взгляда, который прежде смущал и радовал меня, не
стало молитв, восторгов вместе, мы даже не часто виделись, он был постоянно в разъездах и не боялся, не жалел оставлять меня одну; я была постоянно в свете, где мне не нужно было его.
Неточные совпадения
Смерил отшельник страшилище: // Дуб — три обхвата кругом! //
Стал на работу с
молитвою, // Режет булатным ножом,
Вот в чем дело, батюшка. За
молитвы родителей наших, — нам, грешным, где б и умолить, — даровал нам Господь Митрофанушку. Мы все делали, чтоб он у нас
стал таков, как изволишь его видеть. Не угодно ль, мой батюшка, взять на себя труд и посмотреть, как он у нас выучен?
Он сделался бледен как полотно, схватил стакан, налил и подал ей. Я закрыл глаза руками и
стал читать
молитву, не помню какую… Да, батюшка, видал я много, как люди умирают в гошпиталях и на поле сражения, только это все не то, совсем не то!.. Еще, признаться, меня вот что печалит: она перед смертью ни разу не вспомнила обо мне; а кажется, я ее любил как отец… ну, да Бог ее простит!.. И вправду молвить: что ж я такое, чтоб обо мне вспоминать перед смертью?
После этого, как, бывало, придешь на верх и
станешь перед иконами, в своем ваточном халатце, какое чудесное чувство испытываешь, говоря: «Спаси, господи, папеньку и маменьку». Повторяя
молитвы, которые в первый раз лепетали детские уста мои за любимой матерью, любовь к ней и любовь к богу как-то странно сливались в одно чувство.
С
молитвой поставив свой посох в угол и осмотрев постель, он
стал раздеваться. Распоясав свой старенький черный кушак, он медленно снял изорванный нанковый зипун, тщательно сложил его и повесил на спинку стула. Лицо его теперь не выражало, как обыкновенно, торопливости и тупоумия; напротив, он был спокоен, задумчив и даже величав. Движения его были медленны и обдуманны.