Неточные совпадения
Свияга — та еще лучше куролесит: подошла к Симбирску, версты полторы до Волги остается, — нет, повернула-таки в сторону и
пошла с Волгой рядом: Волга на полдень, она на полночь, и верст триста реки друг дружке навстречу текут, а слиться не могут.
Слуги
пошли, поглядели, назад воротились, белому царю поклонились, великому государю таку речь держáт: «Не березник то мотается-шатается, мордва в белых балахонах Богу своему молится, к земле-матушке на восток преклоняется».
Верные слуги
пошли, царский дар старикам принесли, старики сребро, злато приняли, сладким суслом царских слуг напоя́ли: слуги к белому царю приходят, вести про мордву ему доводят: «Угостили нас мордовски старики, напоили суслом сладким, накормили хлебом мягким».
А мордовски старики, от белого царя казну получивши, после моляна судили-рядили: что бы белому царю дать, что б великому государю в дар от мордвы
послать.
Меду, хлеба, соли набрали, блюда могучие наклали, с молодыми ребятами
послали.
Земли да желтá песку в блюда накладали, наклавши
пошли и белому царю поднесли.
Белый русский царь землю и песок честно́ принимает, крестится, Бога благословляет: «
Слава тебе, Боже царю, что отдáл в мои русские руки мордовску землю́».
Таковы сказанья на Горах.
Идут они от дедов, от прадедов. И у русских людей, и у мордвы с черемисой о русском заселенье по Волге преданье одно.
Хлебопашество — главное занятье нагорного крестьянина, но повсюду оно об руку с каким ни на есть промыслом
идет, особливо по речным берегам, где живет чистокровный славянский народ.
В тридцати деревнях не одну сотню ученых медведей мужики перелобанили, а сами по миру
пошли: все-таки — отхожий промысел.
Капитан-исправник случился тут, говорит он французам: «Правда ваша, много народу у нас на войну ушло, да эта беда еще не великая, медведéй полки на французов
пошлем».
На дворах навозу — пролезть негде, а нá поле ни возá, землю выпахали;
пошли недороды.
Кто говорил, что клад Кузьмы Рощина достался ему, кто заверял, что знается Данило с разбойниками, а в Муромских лесах в те поры они еще «пошаливали», оттого и
пошла молва по народу, будто богатство Даниле на дуване досталось.
Не
пошло муромцам во прок царско жалованье — по лесам возле Оки разбойники хозяйничали: с заряженными ружьями приходилось дудки копать, завод рвами окапывать, по валам пищали да пушки расставлять…
И все прахом
пошло, все сгибло в омуте пятидесятилетних тяжеб и в бездонных карманах ненасытной ватаги опекунов.
Одного закала были, хоть по разным дорогам
шли.
На иные дела гусаров нельзя
посылать — их берег Поташов, а надо же бывало иной раз кому язык мертвой петлей укоротить, у кого воза с товарами властной рукой отбить, кого в стену замуровать, кого в пруд
послать карасей караулить.
Зараз двух невест братья приглядели — а были те девицы меж собой свойственницы, сироты круглые, той и другой по восьмнадцатому годочку только что ми́нуло. Дарья Сергевна
шла за Мокея, Олена Петровна за Марку Данилыча. Сосватались в Филипповки; мясоед в том году был короткий, Сретенье в Прощено воскресенье приходилось, а старшему брату надо было в Астрахань до во́дополи съездить. Решили венчаться на Красну горку, обе свадьбы справить зáраз в один день.
Рук не покладывали охотники, работáли на
славу и, до верхов нагрузив сани богатой добычей, стали сбираться домой.
Только четыре годика прожил Марко Данилыч с женой. И те четыре года ровно четыре дня перед ним пролетели. Жили Смолокуровы душа в душу, жесткого слова друг от дружки не слыхивали, косого взгляда не видывали. На третий год замужества родила Олена Петровна дочку Дунюшку, через полтора года сыночка принесла, на пятый день помер сыночек; неделю спустя за ним
пошла и Олена Петровна.
Рядом с тем домом поставил Марко Данилыч обширные прядильни, и скоро смолокуровские канаты да рыболовные снасти в большую
славу вошли и в Астрахани, и на Азовском поморье.
И не было из них ни единого, кто бы за Дуню в огонь и в воду не
пошел бы.
Вырастет большая, сама по тем же стопам
пойдет».
—
Слава Богу, все живы, здоровы, — молвила Дарья Сергевна. — Садитесь, чайку покушайте.
— Ну, и
слава Богу, что здоровы, здоровье ведь пуще всего… — затараторила Ольга Панфиловна.
— Я ведь, Сергевнушка, спро́ста молвила, — облокотясь на угол стола и подгорюнясь, заговорила она унылым голосом. — От меня, мать моя,
слава Богу, сплеток никаких не выходит… Смерть не люблю пустяков говорить… так только молвила, тебя жалеючи, сироту беззаступную, знать бы тебе людские речи да иной раз, сударыня моя, маленько и остеречься.
Плюнула я на нее, матушка, да и прочь
пошла…
Так учила Анисья Терентьевна, и далеко разносилась о ней
слава, как о самой премудрой учительнице.
Мастериц из поповщинского согласа во всем городе ни одной не было, а Красноглазиха была в
славе, потому и рассчитывала на Дуню.
Дуня, как все дети, с большой охотой, даже с самодовольством принялась за ученье, но скоро соскучилась, охота у ней отпала, и никак не могла она отличить буки от веди. Сидевшая рядом Анисья Терентьевна сильно хмурилась. Так и подмывало ее прикрикнуть на ребенка по-своему, рассказать ей про турлы-мурлы, да не посмела. А Марко Данилыч, видя, что мысли у дочки вразброд
пошли, отодвинул азбуку и, ласково погладив Дуню по головке, сказал...
Невзлюбила она Анисью Терентьевну и, была б ее воля, не пустила б ее на глаза к себе; но Марко Данилыч Красноглазиху жаловал, да и нельзя было
идти наперекор обычаям, а по ним в маленьких городках Анисьи Терентьевны необходимы в дому, как сметана ко щам, как масло к каше, — радушно принимаются такие всюду и, ежели хозяева люди достаточные да тороватые, гостят у них подолгу.
—
Слава Богу, — сухо ответила ей Дарья Сергевна, силясь оправиться от смущенья, наведенного на нее только что ушедшей Ольгой Панфиловной.
— Так, сударыня… Так впрямь и за псалтырь села…
Слава Богу,
слава Богу, — говорила Анисья Терентьевна и, маленько помолчав, повела умильные речи.
— Что ты, сударыня?.. — с ужасом почти вскликнула Анисья Терентьевна. — Как сметь старый завет преставлять!.. Спокон веку водится, что кашу да полтину мастерицам родители
посылали… От сторонних книжных дач не положено брать. Опять же надо ведь мальчонке-то по улице кашу в плате нести — все бы видели да знали, что за новую книгу садится. Вот, мать моя, принялась ты за наше мастерство, учишь Дунюшку, а старых-то порядков по ученью и не ведаешь!.. Ладно ли так? А?
— Я, матушка,
слава тебе Господи, не одну сотню ребят переобучила.
И тихой походкой, склоня голову,
пошла вон из горенки.
—
Пошло нынче это заведенье по купечеству у старообрядцев даже, только я на то не согласен…
— Зачем певицу? Брать так уж пяток либо полдюжину. Надо, чтоб и пение, и служба вся были как следует, по чину, по уставу, — сказал Смолокуров. — Дунюшки ради хоть целый скит приволоку́, денег не пожалею… Хорошо бы старца какого ни на есть, да где его сыщешь? Шатаются, шут их возьми, волочатся из деревни в деревню — шатуны, так шатуны и есть… Нечего делать, и со старочкой, Бог даст, попразднуем… Только вот беда, знакомства-то у меня большого нет на Керженце. Послать-то не знаю к кому.
Потому, исполняя желание Марка Данилыча, хоть и в ущерб благолепию службы в своей часовне,
послала она пять наилучших певиц правого крылоса, а с ними уставщицу Макрину, умную, вкрадчивую, ловкую на обхожденье с богатыми благодетелями и мастерски умевшую обделывать всякие дела на пользу обители.
Эти сплетни
идут от недоброхотов, — с горячностью вступилась Макрина.
— Чего тут раздумывать? — нетерпеливо вскликнул Марко Данилыч. — Сама же ты, матушка, не раз говорила, что у вас девичья учьбá
идет по-хорошему… А у меня только и заботы, чтобы Дуня, как вырастет, была б не хуже людей… Нет, уж ты, матушка, речами у меня не отлынивай, а лучше посоветуй со мной.
И
пошла рассказывать ни так ни сяк не подходящее к делу. Ей только надо было отвести в сторону мысли Смолокурова; только для того и речь повела… И отвела… мастерица была на такие отвороты.
Заискрились взоры у Марка Данилыча, и молча вышел он из горницы. Торопливо надев картуз,
пошел на городской бульвар, вытянутый вдоль кручи, поднимавшейся над Окою. Медленным шагом, понурив голову, долго ходил между тощих, нераспустившихся липок.
— Сегодня ж изготовлю, — молвила Макрина и, простясь с Марком Данилычем, предовольная
пошла в свою горницу. «Ладно дельцо обделалось, — думала она. — После выучки дом-от нам достанется. А он, золотая киса, домик хороший поставит, приберет на богатую руку, всем разукрасит, души ведь не чает он в дочке… Скажет матушка спасибо, поблагодарит меня за пользу святой обители».
— Плотников я
пошлю в Комаров.
Что будет стоить — сочтемся, завтра же
пошлю рублев с тысячу впредь до расчета.
Потому, знаете, живем на виду, от недобрых людей клеветы могут
пойти по́ миру — говядину, дескать, едят у Манефиных, скоромничают.