Неточные совпадения
Нежно поглядывая на Дунюшку, рассказывал он Марку Данилычу, что
приехал уж с неделю и пробудет на ярманке до флагов, что он, после того как виделись на празднике у Манефы, дома в Казани
еще не бывал, что поехал тогда по делам в Ярославль да в Москву, там вздумалось ему прокатиться по новой
еще тогда железной дороге, сел, поехал, попал в Петербург, да там и застрял на целый месяц.
Едут, едут…
Приехали в какую-то песчаную немощеную улицу… Своротили.
Еще повернули, остановились перед большим, ярко освещенным домом.
— Экой провор! — ласково ударив по плечу нареченного зятя, молвил Зиновий Алексеич. — Молодцом, Никитушка! Не успел
приехать, и товар к нему
еще не пришел, а он уж и сбыл его… Дело! Да что ж мы стоим да пустые лясы-балясы ведем? — вдруг спохватился Доронин. — Лизавета Зиновьевна, твое, сударыня, дело!.. Что не потчуешь жениха?.. Прикажь самоварчик собрать да насчет закусочки похлопочи…
Тогда как уезжал на Казанскую-то, матушка Манефа в отлучке была, а мне
еще следовало немножко деньжонок ей на раздачу додать — поэтому теперь нарочно и
приехал.
— Пока ничего
еще, а стала я замечать, что, как только
приехала к нам эта Марья Ивановна, Дунюшка совсем другая стала, — понизив голос, отвечала Дарья Сергевна.
— Как же не
приехать! Жаждет душа духа святого, алчет небесной пищи и новых песен, — сказал Строинский. — Кого
еще повещал?
Кисловы тогда
еще не
приезжали, а Марья Ивановна с Дуней остались дома.
В банке заложить товар, да когда-то
еще из банка-то
приедут его смотреть, а деньги нужны через двое суток.
— Делать нечего, Васильюшка, поедем на село, — сказала Дарья Сергевна. — Должно быть, они
еще не
приезжали. На селе узнаем. Да вряд ли
приехать Марье Ивановне: во всем ее дому темнехонько, а время
еще не позднее — всего только семь часов, восьмой.
— В лес по грибы сегодня ходила я, — молвила рябая Даренушка. — Всю Фатьянскую долину вдоль и поперек исходила. В барском дому окошки все скрыты. Должно быть, барыня
еще не
приезжала. И никакого знака нет, чтобы дом был жилой.
— Какой он добрый, какой славный человек! — воскликнула Марфа Михайловна. — Вот и нам сколько добра сделал он, когда Сергей Андреич пустился было в казенные подряды; из беды нас вызволил. Тогда
еще внове была я здесь, только что
приехала из Сибири, хорошенько и не понимала, какое добро он нам делает… А теперь каждый день Бога молю за него. Без него идти бы нам с детками по миру. Добрый он человек.
С того часу как
приехал Чапурин, в безначальном до того доме Марка Данилыча все само собой в порядок пришло. По прядильням и на пристани пошел слух, что заправлять делами
приехал не то сродник, не то приятель хозяина, что денег у него куры не клюют, а своевольничать не даст никому и подумать. И все присмирело, каждый за своим делом, а дело в руках так и горит.
Еще никто в глаза не видал Патапа Максимыча, а властная его рука уже чуялась.
— Да уж лет тридцать прошло с той поры, как его под стражей из Луповиц увезли. Я был тогда
еще внове, только что удостоился принять рукоположение, — отвечал отец Прохор. — Но его хорошо помню — важный такой вид имел, а корабль у него не в пример больше был теперешнего. И в том корабле были все больше из благородных да из нашего брата, духовенства… А вот мы и
приехали, — прибавил отец Прохор, указывая на огоньки и на белевшие в полумраке здания губернского города.
— Скажи, пожалуйста,
приезжая девица у вас
еще иль уехала? — спросила Аграфена Петровна.
— Скажи, любезный, — прерывая дворника, спросила Аграфена Петровна. — Не в задних ли комнатах
приезжая девица? Может, она
еще не спит, я бы прошла к ней, коли бы ты провел меня. Я бы за то тебя хорошо поблагодарила. Хочешь пятирублевую?
Изумилась Дуня, увидевши, что такая домоседка, как Аграфена Петровна, покинув мужа, детей и хозяйство,
приехала к ней в такие дальние, незнакомые места. Ее сердце почуяло что-то недоброе — она
еще ничего не знала о смертной болезни Марка Данилыча и засыпала Груню расспросами.
А когда я сказал, что вы
еще не
приехали, он долго метал в тоске здоровой рукой, а потом и глаза закрыл.
— Не знаю, что вам сказать, Петр Степаныч. Много бы я вам
еще порассказала, да, слышите, Марфа Михайловна идет, — сказала Аграфена Петровна. — После сорочин, когда будет она в Вихореве,
приезжайте к нам, будто за каким делом к Ивану Григорьевичу. А к двадцатому дню расположили мы с тятенькой Патапом Максимычем ехать к ней. Остановимся здесь. Заходите.
— Самоквасова Петра Степаныча знавал? Он
еще каждое лето в Комаров с подаяниями от дяди из Казани
приезжал, — сказал Патап Максимыч.
Да
еще что на днях вздумал, — ты
еще не
приезжал тогда: худа ли, хороша ли у него жена, а все-таки, однако ж, жена, а он к девкам на посиделки повадился.
Вскоре растворилась калитка. Пред
приезжими стояла женщина, сколько можно было заметить,
еще молодая.
Так как Петр Степаныч
еще не приискал, каким торговым делом заняться, то и отпустил в Москву своего приятеля Семена Петровича, наказав ему, чтобы по весне он, оставив дела у Ермолая Васильича,
приезжал к нему.
Неточные совпадения
Она поехала в игрушечную лавку, накупила игрушек и обдумала план действий. Она
приедет рано утром, в 8 часов, когда Алексей Александрович
еще, верно, не вставал. Она будет иметь в руках деньги, которые даст швейцару и лакею, с тем чтоб они пустили ее, и, не поднимая вуаля, скажет, что она от крестного отца Сережи
приехала поздравить и что ей поручено поставить игрушки у кровати сына. Она не приготовила только тех слов, которые она скажет сыну. Сколько она ни думала об этом, она ничего не могла придумать.
— Ах, какой вздор! — продолжала Анна, не видя мужа. — Да дайте мне ее, девочку, дайте! Он
еще не
приехал. Вы оттого говорите, что не простит, что вы не знаете его. Никто не знал. Одна я, и то мне тяжело стало. Его глаза, надо знать, у Сережи точно такие же, и я их видеть не могу от этого. Дали ли Сереже обедать? Ведь я знаю, все забудут. Он бы не забыл. Надо Сережу перевести в угольную и Mariette попросить с ним лечь.
― Ну, как же! Ну, князь Чеченский, известный. Ну, всё равно. Вот он всегда на бильярде играет. Он
еще года три тому назад не был в шлюпиках и храбрился. И сам других шлюпиками называл. Только
приезжает он раз, а швейцар наш… ты знаешь, Василий? Ну, этот толстый. Он бонмотист большой. Вот и спрашивает князь Чеченский у него: «ну что, Василий, кто да кто
приехал? А шлюпики есть?» А он ему говорит: «вы третий». Да, брат, так-то!
Написать, что он
приедет, — нельзя, потому что он не может
приехать; написать, что он не может
приехать, потому что что-нибудь мешает или он уезжает — это
еще хуже.
«Что-нибудь
еще в этом роде», сказал он себе желчно, открывая вторую депешу. Телеграмма была от жены. Подпись ее синим карандашом, «Анна», первая бросилась ему в глаза. «Умираю, прошу, умоляю
приехать. Умру с прощением спокойнее», прочел он. Он презрительно улыбнулся и бросил телеграмму. Что это был обман и хитрость, в этом, как ему казалось в первую минуту, не могло быть никакого сомнения.