Неточные совпадения
— Сегодня ж изготовлю, — молвила Макрина и, простясь с Марком Данилычем, предовольная
пошла в свою
горницу. «Ладно дельцо обделалось, — думала она. — После выучки дом-от нам достанется. А он, золотая киса, домик хороший поставит, приберет на богатую руку, всем разукрасит, души ведь не чает он
в дочке… Скажет матушка спасибо, поблагодарит меня за пользу святой обители».
И, взяв Самоквасова за руку, повела его по темным переходам. Распахнув дверь во Фленушкины
горницы, втолкнула туда его, а сама тихим, смиренным шагом
пошла в сторону.
Погас свет во Фленушкиных
горницах, только лампада перед иконами теплится.
В било ударили. Редкие, резкие его звуки вширь и вдаль разносятся
в рассветной тиши; по другим обителям пока еще тихо и сонно. «Праздник, должно быть, какой-нибудь у Манефиных, — думает Петр Степаныч. — Спозаранку поднялись к заутрени… Она не
пойдет — не велика она богомольница… Не
пойти ли теперь к ней? Пусть там поют да читают, мы свою песню споем…»
Хотел было
идти Петр Степаныч, но, вглядевшись, увидал, что у окна стоит не Фленушка… Кто такова, не может распознать, только никак не она… Эта приземиста, толста, несуразна, не то что высокая, стройная, гибкая Фленушка. «Нельзя теперь
идти к ней, — подумал Самоквасов, — маленько обожду, покамест она одна не останется
в горницах…»
На частые удары била стекаются
в келарню работные матери и белицы, те, что, будучи на послушаниях, не удосужились быть на по́стриге… Вот и та приземистая белица, что сейчас была во Фленушкиных
горницах, а самой Фленушки все нет как нет… «Дома, значит, осталась. Теперь самое лучшее время
идти к ней…» — думает Петр Степаныч.
Ступай с Богом да кликни Корнея,
в горницы бы ко мне
шел…
Живее и живее напев, быстрее и быстрее вертятся
в кругах. Не различить лица кружащихся. Радельные рубахи с широкими подолами раздуваются и кажутся белыми колоколами, а над ними веют полотенца и пальмы. Ветер
пошел по сионской
горнице: одна за другой гаснут свечи
в люстрах и канделябрах, а дьякон свое выпевает...
Смеркалось, собрались Божьи люди перед входом
в сионскую
горницу. Когда Николай Александрыч, осветив ее, отворил двери, прежде всех вошли Дуня с Марьей Ивановной, Варенькой и Катенькой, а за ней Василисушка с Варварой Петровной, с Матренушкой и еще с одной богаделенной старушкой. Из сионской
горницы они тотчáс
пошли в коридор. Там
в одной комнате Дуню стали одевать
в «белые ризы»,
в другой Василисушку.
Когда другие Божьи люди облеклись
в «белые ризы», они
пошли друг за другом
в сионскую
горницу, а Дуня и Василисушка остались
в полном уединенье.
Поцеловала Дуню, перекинула ей через плечо «знамя», а сама тихими шагами
пошла в сионскую
горницу.
Съели кашу и, не выходя из-за стола, за попойку принялись. Женщины
пошли в задние
горницы, а мужчины расселись вокруг самовара пунши распивать. Пили за все и про все, чтобы умником рос Захарушка, чтобы дал ему здоровья Господь, продлил бы ему веку на сто годов, чтоб во всю жизнь было у него столько добра
в дому́, сколько
в Москве на торгу́, был бы на ногу лего́к да ходо́к, чтобы всякая работа спорилась у него
в руках.
— Ступай
в горницу, — сказал Патап Максимыч, и посланный
пошел на зов.
Ни слова не сказала Аграфена Петровна, даже с мужем словечком не перекинулась. Тятенькин приказ ей все одно, что царский указ. Молча
пошла в задние
горницы укладываться.
Когда все стихло и улеглось, Божьи люди неслышными стопами, обычным порядком
пошли в сионскую
горницу.
— Эта тайна очистит и освятит тебя. Бесплотным силам будешь подобна, и не будет к тебе приступа от горделивого духа злобы и нечестия, — продолжала Марья Ивановна. —
Пойдем — ты ведь не принимаешь участия: не радеешь и
в слове не ходишь. Все равно, если уйдешь из сионской
горницы. Здесь нельзя говорить, а я хочу кой-что сказать тебе.
Пойдем же.
Слышит Дуня — смолкли песни
в сионской
горнице. Слышит — по обеим сторонам кладовой раздаются неясные голоса, с одной — мужские, с другой — женские. Это Божьи люди
в одевальных комнатах снимают «белые ризы» и одеваются
в обычную одежду. Еще прошло несколько времени, голоса стихли, послышался топот, с каждой минутой слышался он тише и тише. К ужину, значит,
пошли. Ждет Дуня. Замирает у ней сердце — вот он скоро придет, вот она узнает тайну, что так сильно раздражает ее любопытство.
Осмотрел он передние и задние
горницы,
посылал Пахома
в подполье поглядеть, не загнили ли нижние венцы срубов, сам лазил на чердак посмотреть на крышу, побывал во всех чуланах и
в клети, на погребе, сам вниз сходил и
в бане побывал, и
в житнице, и
в сараях,
в конюшне,
в коровнике и на сеновале, где, похваливая поповское сено, вилами его потыкал. И все на бумажке записывал.
Утром Аграфена Петровна передала Петру Степанычу, что Дуня не прочь за него
идти. Он так обрадовался, что
в ноги молодой свахе поклонился, а потом заметался по
горнице.
На другой день рано поутру Аграфена Петровна
послала нарочного с письмом к Патапу Максимычу. Она просила его как можно скорей приехать
в Вихорево. Чапурин не заставил себя долго ждать —
в тот же день поздним вечером сидел он с Груней
в ее
горнице.
— Ох, искушение! — с глубоким вздохом вымолвил Василий Борисыч, бросил палку и
пошел вслед за тестем
в горницу. На полдороге остановил его Чапурин...
К жене
идти и думать нельзя, подняться
в верхние
горницы — разбудишь кого-нибудь.
— Скорее
в лес на съеденье волкам
пойду, чем
в горницу твоей племянницы, Никифор Захарыч, — оживляясь понемножку, сказал Василий Борисыч.
— Да, попробуй-ка пальцем тронуть Прасковью Патаповну, — охая, промолвил Василий Борисыч. — Жизни не рад будешь. Хоть бы уехать куда, пущай ее поживет без мужа-то, пущай попробует, небойсь и теперь каждый вечер почти
шлет за мной:
шел бы к ней
в горницу. А я без рук, без ног куда
пойду, с печки даже слезть не могу. Нет уж, уехать бы куда-нибудь хоть бы на самое короткое время, отдохнуть бы хоть сколько-нибудь.
Неточные совпадения
Дождик
шел уже ливнем и стекал с крыш, журча,
в кадушку; молния реже освещала двор и дом. Нехлюдов вернулся
в горницу, разделся и лег
в постель не без опасения о клопах, присутствие которых заставляли подозревать оторванные грязные бумажки стен.
Солнце спустилось уже за только-что распустившиеся липы, и комары роями влетали
в горницу и жалили Нехлюдова. Когда он
в одно и то же время кончил свою записку и услыхал из деревни доносившиеся звуки блеяния стада, скрипа отворяющихся ворот и говора мужиков, собравшихся на сходке, Нехлюдов сказал приказчику, что не надо мужиков звать к конторе, а что он сам
пойдет на деревню, к тому двору, где они соберутся. Выпив наскоро предложенный приказчиком стакан чаю, Нехлюдов
пошел на деревню.
— Ах-ах-ах! да, никак, ты на меня обиделась, сударка! — воскликнула она, — и не думай уезжать — не пущу! ведь я, мой друг, ежели и сказала что, так спроста!.. Так вот… Проста я, куда как проста нынче стала! Иногда чего и на уме нет, а я все говорю, все говорю! Изволь-ка, изволь-ка
в горницы идти — без хлеба-соли не отпущу, и не думай! А ты, малец, — обратилась она ко мне, — погуляй, ягодок
в огороде пощипли, покуда мы с маменькой побеседуем! Ах, родные мои! ах, благодетели! сколько лет, сколько зим!
Михей Зотыч был один, и торговому дому Луковникова приходилось иметь с ним немалые дела, поэтому приказчик сразу вытянулся
в струнку, точно по нему выстрелили. Молодец тоже был удивлен и во все глаза смотрел то на хозяина, то на приказчика. А хозяин
шел, как ни
в чем не бывало, обходя бунты мешков, а потом маленькою дверцей провел гостя к себе
в низенькие
горницы, устроенные по-старинному.
— Что же ты не ввел его
в горницы? — смутился Груздев. — Ты всегда так… Никуда
послать нельзя.