Неточные совпадения
В семь лет злоречие кумушек стихло и позабылось давно, теперь же, когда христовой невесте
стало уж
под сорок и прежняя красота сошла с лица, новые сплетки заводить даже благородной вдовице Ольге Панфиловне было
не с руки, пожалуй, еще никто
не поверит, пожалуй, еще насмеется кто-нибудь в глаза вестовщице.
Как на каменну стену надеялись они на Василья Фадеева и больше
не боялись ни водяного, ни кутузки, ни отправки домой по этапу; веселый час накатил,
стали ребята забавляться: боролись, на палках тянулись, дрались на кулачки, а
под конец громкую песню запели...
И родных своих по скорости чуждаться
стала,
не заботили ее неизбывные их недостатки; двух лет
не прошло после свадьбы, как отец с матерью, брат и сестры отвернулись от разбогатевшей Параши, хоть, выдавая ее за богача, и много надежд возлагали, уповая, что будет она родителям
под старость помощница, а бедным братьям да сестрам всегдашняя пособница.
— А вот, к примеру сказать, уговорились бы мы с вами тысяч по двадцати даром получить, —
стал говорить Веденеев. — У меня наличных полтины нет, а товару всего на какую-нибудь тысячу, у вас то же. Вот и пишем мы друг на дружку векселя, каждый тысяч по двадцати, а
не то и больше. И ежели в банках по знакомству с директорами имеем мы доверие, так вы
под мой вексель деньги получаете, а я
под ваш. Вот у нас с вами гроша
не было, а вдруг
стало по двадцати тысяч.
Под это слово приказчик вошел и подал Илье Авксентьичу пакеты. Тот положил их на столик и по-прежнему, слова
не молвя,
стал по ним барабанить.
Заря еще
не занималась, но небосклон
становился светлее… Чу!.. Кто-то по грязи шлепает… Вглядывается Флор Гаврилов — ровно бы хозяин… Вот кто-то, медленно и тяжело ступая, пробирается вдоль стенки… Подошел
под фонарь… Тут узнал Флор Гаврилов Дмитрия Петровича… «Он!.. зато весь в грязи… Никогда такого за ним
не водилось!.. Шибко, значит, загулял!.. Деньги-то целы ли?.. Сам-от здоров ли?»
— А что же
не пить-то? — на ответ ему Марьюшка. — С этакой-то тоски, с этакой муки как иной раз
не хлебнуть?.. Тебя бы посадить на наше место… И ты
не стерпел бы… И тебе
не под силу бы
стало!
Где-то вдали хрустнул сушник. Хрустнул в другой раз и в третий. Чутким ухом прислушивается Петр Степаныч. Привстал, — хруст
не смолкает
под чьей-то легкой на поступь ногой. Зорче и зорче вглядывается в даль Петр Степаныч: что-то мелькнуло меж кустов и тотчас же скрылось. Вот в вечернем сумраке забелелись чьи-то рукава, вот
стали видимы и пестрый широкий передник, и шелковый рудо-желтый платочек на голове. Лица
не видно — закрыто оно полотняным платком. «Нет, это
не Марьюшка!» — подумал Петр Степаныч.
Не тут-то было — Феклист, а пуще его дородная и сильно к вечеру
под влиянием настоечки разговорившаяся Федоровна, перебивая друг друга,
стали ему предлагать разные снадобья, клятвенно заверяя, что от них всякую болезнь с него как рукой снимет.
Девочки, глядя на братишку, тоже прыгали, хохотали и лепетали о пряниках, хоть вкусу в них никогда и
не знавали. Старшие дети, услыхав о пряниках, тоже
стали друг на дружку веселенько поглядывать и посмеиваться… Даже дикий Максимушка перестал реветь и поднял из-под грязных тряпок белокурую свою головку… Пряники! Да это такое счастье нищим, голодным детям, какого они и во сне
не видывали…
И
стал в подолы детских рубашонок класть пряники, орехи, подсолнухи. Дети ног
под собой
не слышали.
Первый силач, первый красавец изо всех деревень якимовских, давно уж Гриша Моргун в чужой приход
стал к обедням ходить, давно на поле Ореховом, на косовице Рязановой, чуть
не под самыми окнами Семена Парамоныча, удалой молодец звонко песни поет, голосистым соловьем заливается…
Услыхал отцовский приказ Григорий Моргун — и больше
стало валиться миршенцев от тяжелых его ударов. Как стебли травяные ложатся
под острой косой, так они направо и налево падают на мать сыру землю. Чуть
не полстены улеглось
под мощными кулаками Гришиными.
— А вино-то на что? — перервал ее речи Колышкин. — Сперва шампанское да венгерское, потом сладенькие ликерцы, а потом дело дошло и до коньяка… Теперь
не дошло ли уж и до хлебной слезы, что
под тын человека кладет… Совсем скружилась девка и стыд и совесть утопила в вине, а перед Марьей Гавриловной, в угоду любовнику,
стала дерзка, заносчива, обидлива. Терпит Марья Гавриловна, пьет чашу горькую!
Под эти слова еще человека два к Колышкину в гости пришли, оба пароходные. Петр Степаныч ни того, ни другого
не знал. Завязался у них разговор о погоде,
стали разбирать приметы и судить по ним, когда на Волге начнутся заморозки и наступит конец пароходству. Марфа Михайловна вышла по хозяйству. Улучив минуту, Аграфена Петровна кивнула головой Самоквасову, а сама вышла в соседнюю комнату; он за нею пошел.
«Прыгает, видно, девка по-козьему, а как косу-то
под повойник подберут,
станет ходить серой утицей, — подумал Чапурин, когда вышла из горницы Аграфена Петровна. — Девичьих прихотей
не перечесть, и на девкин норов нет угодника и
не бывало».
А Илюшка пустобояровский, немного поплясав, сел среди шума и гама за красный стол,
под образами. Сидит, облокотясь на стол, сам ни слова.
Не радуют его больше ни песни, ни пляски. Подошла было к нему Лизавета Трофимовна,
стала было на пляску его звать, но возлюбленный ее, угрюмый и насупленный, ни слова
не молвивши, оттолкнул ее от себя. Слезы навернулись на глазах отецкой дочери, однако ж она смолчала, перенесла обиду.
— Пустое выдумал, — молвил Никифор Захарыч. — От добра добра
не ищут, а у тебя добро
под руками, только приневоль себя на первый раз, работай хоть в токарне, хоть в красильне. Верь, друг, месяца
не пройдет, как Патап Максимыч
станет на тебя ласковым оком глядеть. Поговорить, что ли, мне с ним?
— Увидите и
не узнаете прежнюю Фленушку, — говорила Таисея. — Ровно восемь месяцев, как она уж в инокинях. Все
под руку подобрала, никто в обители без позволения ее шагу сделать
не может. Строга была Манефа, а эта еще строже; как сам знаешь, первая была проказница и заводчица всех проказ, а теперь совсем другая
стала; теперь вздумай-ка белица мирскую песню запеть, то́тчас ее
под начал, да еще, пожалуй, в чулан. Все у нее ходят, как линь по дну. Ты когда идти к ней сбираешься?
Неточные совпадения
Идем домой понурые… // Два старика кряжистые // Смеются… Ай, кряжи! // Бумажки сторублевые // Домой
под подоплекою // Нетронуты несут! // Как уперлись: мы нищие — // Так тем и отбоярились! // Подумал я тогда: // «Ну, ладно ж! черти сивые, // Вперед
не доведется вам // Смеяться надо мной!» // И прочим
стало совестно, // На церковь побожилися: // «Вперед
не посрамимся мы, //
Под розгами умрем!»
Выслушав такой уклончивый ответ, помощник градоначальника
стал в тупик. Ему предстояло одно из двух: или немедленно рапортовать о случившемся по начальству и между тем начать
под рукой следствие, или же некоторое время молчать и выжидать, что будет. Ввиду таких затруднений он избрал средний путь, то есть приступил к дознанию, и в то же время всем и каждому наказал хранить по этому предмету глубочайшую тайну, дабы
не волновать народ и
не поселить в нем несбыточных мечтаний.
Излучистая полоса жидкой
стали сверкнула ему в глаза, сверкнула и
не только
не исчезла, но даже
не замерла
под взглядом этого административного василиска.
На другой день, проснувшись рано,
стали отыскивать"языка". Делали все это серьезно,
не моргнув. Привели какого-то еврея и хотели сначала повесить его, но потом вспомнили, что он совсем
не для того требовался, и простили. Еврей, положив руку
под стегно, [Стегно́ — бедро.] свидетельствовал, что надо идти сначала на слободу Навозную, а потом кружить по полю до тех пор, пока
не явится урочище, называемое Дунькиным вра́гом. Оттуда же, миновав три повёртки, идти куда глаза глядят.
Среди этой общей тревоги об шельме Анельке совсем позабыли. Видя, что дело ее
не выгорело, она
под шумок снова переехала в свой заезжий дом, как будто за ней никаких пакостей и
не водилось, а паны Кшепшицюльский и Пшекшицюльский завели кондитерскую и
стали торговать в ней печатными пряниками. Оставалась одна Толстопятая Дунька, но с нею совладать было решительно невозможно.