Не помнишь разве, что ты обещала Богу
забыть отца, род и племя, весь мир с суетой его, — строго, дрожащим от волнения голосом заговорила Марья Ивановна.
Неточные совпадения
Посмотреть на него — загляденье: пригож лицом, хорош умом, одевается в сюртуки по-немецкому, по праздникам даже на фраки дерзает, за что старуха бабушка клянет его, проклинает всеми святыми
отцами и всеми соборами: «Забываешь-де ты, непутный, древлее благочестие, ересями прельщаешься, приемлешь противное Богу одеяние нечестивых…» Капиталец у Веденеева был кругленький: дела он вел на широкую руку и ни разу не давал оплошки; теперь у него на Гребновской караван в пять баржéй стоял…
Зиновий Алексеич и Татьяна Андревна свято хранили заветы прадедов и, заботясь о Меркулове,
забывали дальность свойства: из роду, из племени не выкинешь, говорил они, к тому ж Микитушка сиротинка — ни
отца нет, ни матери, ни брата, ни сестры; к тому ж человек он заезжий — как же не обласкать его, как не приголубить, как не при́зреть в теплом, родном, семейном кружке?
По
отце Дуня не соскучилась, к Дарье Сергевне давно охладела, Груню
забыла,
забыла и скитских приятельниц.
— Как же не знать матушку Манефу? — сказала Аграфена Ивановна. — При мне и в обитель ту поступила. В беличестве звали ее Матреной Максимовной, прозванье теперь я
забыла. Как не знать матушку Манефу? В послушницах у матери Платониды жила.
Отец горянщиной у ней торговал, темный был богач, гремел в свое время за Волгой… много пользовалась от него Платонидушка.
Манефина воспитанница и ревностная старообрядка
забыла даже про их никонианство и после долгого задушевного разговора за самоваром решилась сказать
отцу Прохору, что она приехала в Луповицы за Дуней Смолокуровой.
—
Забудьте, опять-таки скажу вам, Авдотья Марковна,
забудьте на некоторое время, что с вами говорит, по-вашему, поп никонианский, — продолжал
отец Прохор.
На прощанье дала она
отцу Прохору сторублевую. Сначала тот не хотел было брать, однако взял. Дуня обещала писать к нему, никогда не
забывать его благодеяний и помогать ему в трудной жизни его.
Отцу тоже ничего не дает,
забыл хлеб-соль родительскую,
забыл родимый дом и брата,
забыл и сестер — всю свою семью.
За обедом, по иноческим правилам, все трое сидели молча. Один лишь игумен изредка говорил, потчуя гостей каждым кушаньем и наливая им в стаканы «виноградненького», не
забывая при том и себя. После обеда перешли в прежнюю комнату, бывшую у
отца Тарасия приемною. Здесь игумен подробно рассказывал петербургскому гостю о скитах керженских и чернораменских, о том, как он жил, будучи в расколе, и как обратился из него в единоверие вследствие поучительных бесед с бывшим архиепископом Иаковом.
Недоставало только Праскухина, Нефердова и еще кой-кого, о которых здесь едва ли помнил и думал кто-нибудь теперь, когда тела их еще не успели быть обмыты, убраны и зарыты в землю, и о которых через месяц точно так же
забудут отцы, матери, жены, дети, ежели они были, или не забыли про них прежде.
Как счастлив он! как чистая душа // В нем радостью и славой разыгралась! // О витязь мой! завидую тебе. // Сын Курбского, воспитанный в изгнанье, //
Забыв отцом снесенные обиды, // Его вину за гробом искупив, // Ты кровь излить за сына Иоанна // Готовишься; законного царя // Ты возвратить отечеству… ты прав, // Душа твоя должна пылать весельем.
Неточные совпадения
Когда она думала о сыне и его будущих отношениях к бросившей его
отца матери, ей так становилось страшно за то, что она сделала, что она не рассуждала, а, как женщина, старалась только успокоить себя лживыми рассуждениями и словами, с тем чтобы всё оставалось по старому и чтобы можно было
забыть про страшный вопрос, что будет с сыном.
Прежде он помнил имена, но теперь
забыл совсем, в особенности потому, что Енох был любимое его лицо изо всего Ветхого Завета, и ко взятию Еноха живым на небо в голове его привязывался целый длинный ход мысли, которому он и предался теперь, остановившимися глазами глядя на цепочку часов
отца и до половины застегнутую пуговицу жилета.
— Ты говоришь, что это нехорошо? Но надо рассудить, — продолжала она. — Ты
забываешь мое положение. Как я могу желать детей? Я не говорю про страдания, я их не боюсь. Подумай, кто будут мои дети? Несчастные дети, которые будут носить чужое имя. По самому своему рождению они будут поставлены в необходимость стыдиться матери,
отца, своего рождения.
Когда ж и где, в какой пустыне, // Безумец, их
забудешь ты? // Ах, ножки, ножки! где вы ныне? // Где мнете вешние цветы? // Взлелеяны в восточной неге, // На северном, печальном снеге // Вы не оставили следов: // Любили мягких вы ковров // Роскошное прикосновенье. // Давно ль для вас я
забывал // И жажду славы и похвал, // И край
отцов, и заточенье? // Исчезло счастье юных лет, // Как на лугах ваш легкий след.
— Ах да, я было и
забыла попросить тебя об одной ве-щи, — сказала она, подавая
отцу тарелку с супом.