Говорили Чубаловы с тем, с другим мужиком порознь, говорили и с двумя, с тремя зарáз, и все соглашались, что хотят из деревни их согнать не по-Божески, что это будет и перед
Богом грех, и перед добрыми людьми зазорно, но только что мир-народ в кучу сберется, иные речи от тех же самых мужиков зачнутся: «Вон из деревни!
Неточные совпадения
В стары годы на Горах росли леса кондовые, местами досель они уцелели, больше по тем местам, где чуваши́, черемиса да мордва живут. Любят те племена леса дремучие да рощи темные, ни один из них без ну́жды деревцá не тронет; рони́ть лес без пути, по-ихнему,
грех великий, по старинному их закону: лес — жилище
богов. Лес истреблять — Божество оскорблять, его дом разорять, кару на себя накликать. Так думает мордвин, так думают и черемис, и чувашин.
О Господних заповедях, о любви к
Богу и ближнему ни слова: пьянство, обманы, злоречье, клевета, воровство, даже распутство, все извинялось — то не
грехи, но токмо падение, покаянием можно очистить их…
— Всей рыбы не переешь, — решил Орошин. — Осетрины да селянку… Так уж и быть — тебя ради, Митенька, судак куда ни шел. Пожуем и судака… А леща, ну его к
Богу — костлив больно… Еще коим
грехом да подавишься.
— Слава
Богу, поколь Господь
грехам терпит, — молвила Таисея и тотчас же попрекнула Петра Степаныча: — А вы тогда на неделю от нас поехали да так и не бывали.
Люди не познали, что
Бог с ними ходит,
Над ним надругались — вины не сыскали,
Все не знали в злобе, что тебе сказати,
Рученьки пречисты велели связати,
На тебя плевали, венец накладали,
Отвели к Пилату, чтоб велел распяти,
А ты, милосердый, терпеливый, агнец,
Грех со всех снимаешь, к Отцу воздыхаешь:
«Отпусти им, Отче, — творят, что не ведят».
И ту помоги
Бог управить — а тут еще суета, мирские попеченья, тщета плотской жизни — один только
грех.
—
Бог простит. Разрешаю и благословляю. Покаяние покрывает все
грехи. Впредь не греши, отец Анатолий.
Сколько ни люблю тебя и ни жалею, а ежели, помилуй
Бог, такой
грех случится, тогда не токма ему, треклятому, но и тебе, моей дочке, с плеч голову сорву.
Почти все согласились со Смолокуровым. То было у всех на уме, что, ежели складочные деньги попадут к Орошину, охулки на руку он не положит, — возись после с ним, выручай свои кровные денежки. И за то «слава
Богу» скажешь, ежели свои-то из его лап вытянешь, а насчет барышей лучше и не думай… Марку Данилычу поручить складчину — тоже нельзя, да и никому нельзя. Кто себе враг?.. Никто во
грех не поставит зажилить чужую копейку.
Сиротствуем, слезами обливаемся, а роптать не ропщем — хранил
Бог от такого
греха.
— Они
Богу молятся за мир христианский, — заметила жена удельного головы. — Нам-то самим как молиться?.. Дело непривычное, неумелое. У нас и делá, и заботы, и все, а пуще всего не суметь нам
Бога за
грехи умолить, а матушки, Христос их спаси, на том уж стоят — молятся как следует и тем творят дело нашего спасения.
—
Грех ее осуждать, Михайло Васильич, — вступилась Аграфена Петровна. — Нешто знала она, что будет впереди? Ежели б знала, не так бы дело повела… Из любви все делала, и потому не взыщутся ее
грехи. В Писании-то что сказано?.. Сказано, что любовь много
грехов покрывает. Даст
Богу ответ один Алексей.
— Верно ваше слово, Марфа Михайловна, — сказал Патап Максимыч и, обратясь к Сергею Андреичу, примолвил: — Ну их к бесам, старцев шатунов да скитских матерей. Зачни про них говорить, как раз на
грех наскочишь. Ей-Богу.
И стала она по целым часам и днем и ночью молиться перед иконами, прося у
Бога помилованья в том великом
грехе, что не по принужденью, не по нужде, не по страху, но своею волею впала она в греховную пропасть, оставила отеческие законы…
Промолчал отец Прохор. Не пускался он с Аграфеной Петровной в откровенности, боясь, чтобы коим
грехом его слова не были перенесены в барский дом. Конечно, Дуня обещалась не оставлять его своей помощью, однако ж лучше держать себя поопасливей — береженого и
Бог бережет. А дело, что началось насчет хлыстов, еще кто его знает чем кончится.
— Да уж такое… Все науки произошел, а тут и догадаться не можешь?.. Приехал ты к нам, Иван Петрович, незнаемо откуда и, может, совсем хороший человек, — тебе же лучше. А вот напрасно разговорами-то своими девушку смущаешь. Девичье дело, как невитое сено… Ты вот поговоришь-поговоришь, сел в повозку, да и был таков, поминай как звали, а нам-то здесь век вековать. Незавидно живем, а не плачем, пока
бог грехам терпит…
Неточные совпадения
Городничий. Да я так только заметил вам. Насчет же внутреннего распоряжения и того, что называет в письме Андрей Иванович грешками, я ничего не могу сказать. Да и странно говорить: нет человека, который бы за собою не имел каких-нибудь
грехов. Это уже так самим
богом устроено, и волтерианцы напрасно против этого говорят.
Глеб — он жаден был — соблазняется: // Завещание сожигается! // На десятки лет, до недавних дней // Восемь тысяч душ закрепил злодей, // С родом, с племенем; что народу-то! // Что народу-то! с камнем в воду-то! // Все прощает
Бог, а Иудин
грех // Не прощается. // Ой мужик! мужик! ты грешнее всех, // И за то тебе вечно маяться!
«Избави
Бог, Парашенька, // Ты в Питер не ходи! // Такие есть чиновники, // Ты день у них кухаркою, // А ночь у них сударкою — // Так это наплевать!» // «Куда ты скачешь, Саввушка?» // (Кричит священник сотскому // Верхом, с казенной бляхою.) // — В Кузьминское скачу // За становым. Оказия: // Там впереди крестьянина // Убили… — «Эх!..
грехи!..»
Скотинин. Смотри ж, не отпирайся, чтоб я в сердцах с одного разу не вышиб из тебя духу. Тут уж руки не подставишь. Мой
грех. Виноват
Богу и государю. Смотри, не клепли ж и на себя, чтоб напрасных побой не принять.
— Ох! за
грехи меня, старого,
бог попутал! — простонал бригадир и горько заплакал.