Перунова роса. Реконструкция истории России

Михаил Кокорин, 2022

Автор книги «Перунова роса» своим трудом ставит цель привлечь внимание к цивилизованному диспуту по славяно-русской истории и состоянию народа. Ставя перед читателями глобальные вопросы, автор рассуждает, не повторяя других историков и публицистов. Для подачи обширного материала М. Кокорин разработал свой жанр: повесть с реконструкцией, где реконструкция выполняет основную роль, а повествование носит вспомогательную, но важную задачу по оживлению реконструированной русской истории накануне смены веры, как своего рода приложение к общественно-политическому характеру этой работы. Безусловно, рассматриваются и острые моменты, ибо без них не обходится история ни одного народа. Книга актуальна в свете всех происходящих ныне на планете событий. А эксклюзивное прочтение русской истории и современности вселяет уверенность в славном будущем нашей родины – России. В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Перунова роса

1

Киевская дружина назвала Игоря своим князем. Затем ударил вечевой колокол, собирая народ на вечевую площадь перед святилищем. Его настоятель с вечевого приступка обратился к киевлянам:

— По принятому союзными землями обычаю Киев как старший город, мати городов, призывает к выходу на великое княжение. Вам, людям градским и посадским, сойдясь на вече, решати, кому княжить вместо оставившего нас Олега. От себя, настоятеля киевского святилища, и дружины призываю к выходу на великое княжение новгородского князя Игоря. Каждый из собравшихся по Прави назвать других лепших мужей для обсуждения на служение великим князем. Будем решати едино по своему обычаю. — Православ взял паузу, спросил: — Кому не ясно то, что рече? Всех уважим, обсудим, прежде чем решати.

Выждал паузу, проходя взглядом по собравшимся, чтобы не просмотреть поднятых над чьей-то головой валяной шапки или плетеного колпака для предоставления слова их владельцам. Не видя таковых, повернулся к Игорю, жестом руки позвал на вечевой приступок, обратившись со словами:

— Молви, Игорь, князь новгородский, свое слово народу.

Игорь вышел вперед, поклонился по трем концам вече, сказал:

— Буду служить Киеву и земле Русской, не жалея живота своего по правде и старине. Все удачи вам, неудачи мне…

Новгородский князь оказался немногословен. Однако народ с доверием воспринял его слова, одобрительным гулом поддержал.

Переждав, Православ произнес:

— Призываем ли новгородского князя Игоря на великое княжение?!

В ответ раздалось многолосое:

— Призываем!

— Кто из вас отказывает Игорю в служении великим внязем?

Вече промолчало.

— Едино призываем?

Ему ответили:

— Едино!

— Разумеем Игоря Великим князем русским?

— Разумеем!

— Примем клятву?

— Роту! — был ответ.

Игорь дал клятву на верность Киеву, народу и земле Русской хождением по роте.

В те времена обряд хождением по роте являлся устным договором между народом и князем о служении земле Русской. Протокол не велся, постановление не принималось, а слово народа о призвании князя к выходу на великое княжение и клятва призванного обеими сторонами соблюдались.

Из святилища служители вынесли на белой скатерти меч, выкованный мастером Славмиром из небесного подарка Перуна, поразившего хазар во время осады Киева.

Православ принял меч, повернулся к Игорю:

— Сей меч послан Перуном защитникам земли Русской для устрашения хазар. Не в милость слабым и немощным во спасение, за стойкость и преданность закону и обычаю, как подмечено народной мудростью, ибо убедился Перун: враг боек, да мой народ стоек. Сковали меч на огневище под молитвы Перуну. Прими, великий князь, Перунов меч. Своим знамением Перун обрек хазар на гибель от нашего всеоружия. Аще сполна от них горя примем, да придет час, когда нечай сокрушим хазар с помощью твоего меча.

Игорь, одетый в военные доспехи, склонился на правое колено, вытянул руки, принял меч, который лег на них, слегка продавив своей тяжестью, поднялся с колена, повернулся лицом к вече, поцеловал железо, тут же сотворил роту верности мечу.

— Князь и Русь едины! — громовым голосом произнес Православ.

— Едины! Едины! Едины! — прокричало вече.

— Князю и народу слава!

— Слава! Слава! Слава!

Четырежды ударил вечевой колокол, извещающий об избрании князя, принесении им клятвы, поздравлении князя и пожелании удачи в княжении.

Игорь, как призванный к выходу на служение Киеву и земле Русской, подошел к колоколу и сам ударил в него пятый раз — в благодарность вече за доверие и призвание на великое княжение.

Обряд призвания народом великого князя на этом завершился.

Игорь занял киевский стол.

Перунов меч в сопровождении дружины провезли по старшим святилищам земли Русской, в которых княжьи люди в присутствии народа давали клятву на верность Великому князю русскому Игорю.

С этих сакральных событий началось Игорево великое княжение в Киеве.

Оставим избранного князя и Киев, перенесемся на селища земли Русской, об одном из которых пойдет повествование.

В селищах проживала своей отдельной жизнью большая часть населения, кормившая Русь. До многих селищ редко, а то и вовсе не доходили события, происходящие у стен или внутри стен Киева и других крупных городов.

Сами селища состояли из землянок, полуземлянок и верховых изб со стенами из самана, битыми из глины, или рубленными из цельных деревьев. Землянки и полуземлянки являлись основным жилищем, наиболее безопасным на случай набегов кочевников и прочих разбойников за добычей и полоном. Помимо жилья служили хранилищем для различных припасов, схронами для скота и прочей домашней живности и укрытием на случай нападения: из них безопаснее отбиваться от нападавших, которых смерть подстерегала из любого схрона от стрелы, дротика или копья.

Жилые постройки располагали подалече друг от друга, с несколькими выходами и тайниками. Одно из раскопанных городищ VII века состояло из землянок площадью 25 кв. м, каждая с глиняными очагом посередине, земляными скамьями вдоль стен и ямами для хранения пищи. На случай нападения крупных кочевых орд схроны держали в лесах, оврагах, зарослях стариц и высоких берегах рек.

По мере обустройства землянки и полуземлянки становились вполне цивилизованным жильем вплоть до второй половины XX века. В сталинские времена в них размещали части Красной Армии. К примеру, сибирская дивизия полковника Кошевого, воевавшая под Мясным Бором, вплоть до отправки на фронт располагалась в землянках. Да и автор этой повести сам застал землянки, когда в 1954 году родители переехали во вновь создаваемый Крутоярский лесоучасток на реке Кильмези, где в прибрежном песчаном грунте строили землянки и полуземлянки с буржуйками и печами. В одной из таких полуземлянок располагался Крутоярский клуб. В нем «Тарзана» показывали, пока при очередном весеннем половодье река вместе с песчаным грунтом не вымыла все строения лесоучастка, включая добротный рубленный пятистенок мастера лесоучастка Ситникова — единственный деревянный дом на весь поселок.

Один этот лесоучасток сплавлял через Кильмезь, Вятку, Каму и Волгу тысячи кубометров ухоженного с царских времен добротного векового соснового и елового леса на нужды разрушенных войной Украины, Молдавии, Белоруссии, республик, краев и областей Кубани и северокавказского региона. После половодья в спешном порядке возвели рубленые многосемейки барачного типа.

К рубленой избе в лесной полосе переходили по мере роста достатка и появления нужных приспособлений. При отчем православии богатство не было признаком социального неравенства среди русов. Независимо от достатка каждый мужчина поселения выступал в качествах, обеспечивающих благополучие и безопасность рода, — воина, земледельца, пастуха, охотника, рыбака, ремесленника; в зависимости от своих личных качеств наравне со всеми участвовал в местном самоуправлении.

Село, о котором далее пойдет повествование, связано с детством будущей киевской княгини Ольги. Оно располагалось на северо-западе земли, на берегу широкой реки. Ее дед Калина волею местного веча служил миру старейшиной. В старину всех старейшин называли князьями. Это имя отражало славянское восприятие вселенского закона применительно к роду с учетом возраста, жизненного опыта, старшинства, главы семьи вплоть до жениха, которого тоже называли князем. К описываемому периоду русской истории слово «князь» вышло из широкого мировоззренческого обихода, закрепившись за владетелями союзных земель, крупных городов и Русской земли в целом, почитавшимися как светлые князья, новгородский князь и Великий князь земли Русской.

Около села, где родилась Ольга, река делала большую излучину, воспринятую вервью (улицей) села. По обе стороны от верви располагались землянки и полуземлянки вперемежку с отдельными бревенчатыми избами.

В нижней части речной дуги и верви располагались старица (старое русло реки, ставшее закрытым водоемом, заливаемым при весеннем паводке) и речной перевоз со стоящим выше кутом (или кутиной) для семьи старейшины села, совета со старцами и селянами, хранения запасов урожая, земледельческих и прочих хозяйственных принадлежностей. Кут имел подворье и изгородь из тына.

За селом располагались земли, отнятые у леса для земледелия (их называли притеребами) и схроны различного предназначения.

Выше селища, в верхней части речной излучины, русло переходило в обратный изгиб, прикрытый от селища высоким утесом, заросшим ельником. С этого утеса селяне по очереди наблюдали за сплавом по реке, потому как реки в таких глубинных местах являлись единственным способом для передвижения — им пользовались для любого интереса, в том числе и разбоя в прибрежных селищах.

Селяне имели достаток, обслуживая причал и речной перевоз на ответвлении сухопутного торгового пути с востока на запад к чехам, германцам и ляхам. Разный народ проходил мимо них. Чаще всего торговцы и переселенцы, через которых удавалось поменять лесные, речные и полевые припасы на соль и ремесленные изделия. Заносило сюда и кочевых разбойников.

Калина, как старейшина рода, отвечал за перевоз: перевозил, определял на ночлег, осуществлял обмен товарами, припасами и изделиями под общинные нужды. Тем и кормились, не забывая выставлять сторожей на случай появления ворогов — как называли тех, для кого могли стать добычей. Кто-то проходил мирно, не причинял вреда, соблюдал негласное правило не зорить перевоз, кто-то обирал, если не успевали схорониться в лесу или отбиться.

И было так до тех пор, пока киевский князь Олег по наущению ромейского императора Романа I Лакапина не позвал мужскую молодь в военный поход против хазар, для чего разослал гонцов за ополченцами. От Калины гонец просил до сотни молоди на конях. Сотня никак не набиралась, но старейшина добросовестно исполнил княжескую волю, собрал всю молодь, кого-то посадил на коней, кого-то отправил пешим под начальством своего сына Ждана, которого княжеский гонец — дружинник объявил сотником, начальствующим над ополчением. Селяне переиначили это слово в кличку — Сотский, а его родовое имя забыли.

В Киеве прибывших испытали на дубовых мечах и тупых копьях, после чего отправили для практических упражнений на противоположный берег Днепра, чтобы потренировать в полевых условиях. Однако там новобранцев поджидал не только воевода, но и степняки, промышлявшие живой добычей для их перепродажи хазарам. Для неопытной молоди их появление оказалось неожиданностью. Кочевники без труда накидывали на них арканы, утаскивали в кустарники и камыши, после чего призывники бесследно исчезали. В их числе оказался и Сотский — его тоже угораздило поймать аркан и сотню метров пообдирать собой кустарник, прежде чем за терпение «отблагодарили», бросив мешком на круп лошади кочевника. Сотского вместе со всеми доставили в Итиль, столицу Хазарии, где спустили в царскую темницу.

Каган Великого хазарского каганата Иосиф (таков его царский титул) на его удачу лично осмотрел захваченных киевских ополченцев, ожидающих отправки на невольничьи рынки мусульманского и ромейского мира для продажи в рабство, а также молодых славянок, собранных по селам. Осмотр невольников был ритуальным занятием, благотворно влиявшим на душевное состояние кагана, обремененного заботами о благополучии своей империи.

По традиции на выбор ощупывал живой товар, будто куний мех. Его внимание привлек статный славянин — тот самый Сотский.

Показ проводил чиновник, ответственный за сбыт рабов на восточных рынках, знавший язык славяно-русов, который в те времена, по сообщению Л.Н. Гумилева, был общепринятым. По поводу Сотского чиновник сообщил своему царю:

— Мой повелитель! Будучи купцом, проезжал с караваном поселение, из которого этот раб. Его отец старейшина села, держит речной перевоз, через который, повелитель, твои купцы переправляются к германцам.

Услышав, что Сотский — сын славянского князя на речном перевозе, где на ночлег останавливаются караваны его купцов, каган предложил:

— Достоин моей милости. Ромейский вельможа попросил руса в прислугу. Предложи пленнику. — Каган прошел далее.

Война войной, а торг живым товаром между двумя империями никогда не прекращался.

Сотский, хотя и не знал назначение галер, выслушав чиновника, понял разницу между рабом на галере с цепью на ноге и евнухом в гареме ромейского вельможи — от галеры отказался. Его подняли наверх, а земляки остались в царской темнице.

Жизнь резко изменилась к лучшему: помыли, одели, накормили и стали учить манерам евнуха «на вырос» как своего лазутчика, из-за чего в порядке исключения сохранили плоть и позволили принять их веру.

На все ушло немного дней. События кагана торопили, запаздывать с подарком было нельзя, следовало преподнести как можно скорее, чтобы через высокого сановника в царском дворце повлиять на императора при обсуждении вопроса об объявлении войны Хазарии. Подарком был не Сотский, а наложницы. Наскоро обученный, он, как будущий евнух и лазутчик, отправился в Царьград с девицами, которых начальник полона должен преподнести знатному вельможе в окружении императора Римской империи, тот, в свою очередь, — распорядиться ими по своему усмотрению.

Во время плавания будущих наложниц зорко охраняла наемная стража. Одна из пленниц, самая красивая, из знатного русского рода, обращала на себя пристальное внимание, можно сказать, стража поедала ее за красоту жадными глазами, оттого и зверела, а не от зноя. Но не более того — за нарушение неприкосновенности, как и за состояние любого живого товара, насильника и начальника полона ожидала казнь, их семьи обращались в рабство.

Ромеи покупали и принимали в качестве подношений непорочный живой бриллиант, любой изъян в нем мог привести к ухудшению межгосударственных отношений. Каган искал пути к примирению с Романом Лакапиным с помощью славянских девственниц.

Галеры с рабами и наложницами направлялись из Дона в море, когда киевская дружина вышла к побережью. Первый рус, поднявшийся на палубу судна, оказался огромного роста и недюжинной силы, своим длинным мечом с размаху раскроил череп начальника полона, попытавшегося поразить его саблей, прошел по галере дальше, сминая охрану.

Это был Православ, которого Сотский не знал.

Несостоявшийся евнух не растерялся, наклонился над распластавшимся поблизости хазарским начальником полона, будто проверяя, жив он или нет, а сам из-за его пояска вытащил ранее запримеченный кожаный кошель с монетами и спрятал в своей одежде.

Русы собрали доставшуюся добычу. Кража кошеля с деньгами осталась незамеченной.

Первое, что сделал несостоявшийся евнух, как только кошель оказался у него, — освободил красавицу и спустился с ней на прибрежную отмель. На причальном рынке приобрел подходящую для дальнего пути одежду, сторговался с группой болтавшихся здесь освобожденных из плена славян, купил им оружие, доспехи, лошадей и под личной охраной отправился к отцу.

Добравшись до отеческого дома, вопреки обычаям рода, вместо приветствия объявил Калине:

— Отче, уступи старейшинство.

Улыбка на лице Калины буквально застыла, на него будто на морозе вылили бадью ледяной воды.

— Портки с тебя сниму, — возмутился Калина. — Мир решает — не я и не ты.

— Слаб ты с кагана портки сымать, — спокойно отвечал ему сын, тут же возвеличив себя до кагана. — Я теде в числе избранных у самого неба. Аз оженился в походе. — Повел взглядом на небо, а с неба на стоявшую рядом красавицу. — Для тебя козаре. Сын был прежде. Благодари, паки дань не прошу. С меня портки снимать, что с бога: надорвешься и испустишь дух от немощи и греха.

Отец не узнал сына — его будто подменили, перед ним стоял другой и чужой человек.

— Ах ты, змей горыныч, жидовин блудливый! — гуще прежнего возмутился неожиданной и неведанной ранее сыновней дерзостью Калина, замахнулся на сына, но тот увернулся и подтянул к себе саблю.

Старик обомлел, замер, не зная, как дальше поступить, осенился мыслью, что сын за время разлуки разрушил роту, отрекся от родового закона, требующего почитания родителя, с досады махнул рукой:

— На отца слово и оружие поднял, пошел противу старейшины и рода… — передохнул от возбуждения. — Тебе, окаянному, к роду за советом надобно идти, без его благословения не быть ни князем, ни каганом, ни старейшиной, а изгоем. — Пригрозил: — Изгоним из селища нашего.

— Моя дружина и поставит. Кому противу идти? Бабам? Мужики полегли в степях. Кто с тобой? — переспросил и ответил: — У кого дружина — тот и каган. Мы град поставим как Козар, высокой стеной обнесем, торг откроем, кузнецов и купцов заведем. Придет время, с Киевом силушкой померяюсь, — уверенно передернул плечами.

— Накажет тебя Перун! — Калина был бледен, расстроен и возмущен поведением сына, отрекшегося от отца, отчей веры и Киева.

— Перед моим богом греха нет. Твой Перун не бог. Твоя кутина — пустая клеть. Нет в ней такой силы, как у моей веры. — Сотский назвал пустой клетью кутину, в которой проводились родовые обряды.

— Противу рода и Киева замыслил? — угрожающе зашипел Калина. — Перед Перуном предстанешь. Будешь просить заступиться — не заступлюсь!

Последние слова будто возымели действие, да и жена вмешалась, предупредив мужа:

— С тобой против рода и Киева не пойду, сама отчего рода, не хазарского.

Сотский отступился. Не стал дальше измываться над отцом, оставил за ним старейшинство, каганом себя впредь не называл, однако речной перевоз прибрал себе, чтобы самому кормиться вместе с охраной.

Неслыханные ранее слова будто ветром разнесло по селу, одно из них позднее вернулось в качестве очередной клички — «каган», часто с различными оскорбительными эпитетами, на которые Русь легко, охотно и обидно откликалась, в чем-то сохранив эту черту своего характера до наших дней, порой очень нецензурными, когда кто-то ущемит ее волю.

Семейный конфликт не перерос в войну. Кутину и избу пришлось делить на всех. Заботы о быте сгладили религиозное противостояние. Калина пытался вернуть сына в родовую веру, опасаясь, что слух о самозванце дойдет до Киева и его семью ждут неприятности. От того периодически предостерегал, напоминая:

— Аще Киев тебя призовет к суду. По Прави мечами иссекут. Перуна побойся.

«Каган» упрямо твердил:

— Нет никакого Перуна. Я — козаре.

— Какой же ты козаре? — в ответ возмущался отец. — Ты славянского роду.

— Был славянского — ныне другого, избранного истинным богом. Почитай меня как козаре. Пока дань не требую — держу перевоз. Могу слово поменять, еси мой истинный бог мне рече во сне, чтобы дань с твоего рода брал. Ему с высокой горы, на которую восхожу по субботам, виднее, как поступить.

— По каким аще субботам? — не понял отец.

— По святым! — огрызнулся Сотский, толком не зная смысл этого слова, однако объяснил: — В святом писании сказано.

Он регулярно восходил на соседний яр, напоминающий ему библейскую гору, из-за которой по утрам выходил Ярила.

Калина не сдержался:

— Коли отрекся от рода, по родной земле как по чужой ходишь, отрекаюсь от тебя: не сын более.

От досады махнул рукой, будто проводя межу с сыном.

Какое-то время общались по особым случаям. Лишь со снохой старейшина сохранял добрые отношения. Звали ее Ольгой. Выкрали за красоту, дорого продали хазарскому кагану, тот в свою очередь отправил для наслаждений ромейскому вельможе, представлявшего его интересы при царском дворе.

Девиц прекраснее красотой, чем славянки, невольничьи рынки не знали. Ромеи от беспорядочного кровосмешения с завоеванными племенами имели невыразительный прокопченный вид. Родовитая полонянка была дорогим штучным подарком для любого знатного ромея, скорее всего армянина, поскольку у власти в империи находилась армянская династия. В отличие от мужа почитала отчую веру, на «гору Синай» не поднималась, была рядом со свекром, когда служил селянам святителем.

Не обходила отчую веру и охрана кагана.

Между тем Сотский приступил к строительству Козара, начав его с фундамента из песчаника для деревянного терема с постоялым двором и высокой оградой. До этого иногда делился доходами от перевоза с селянами, с началом строительства и того не стало: прекратил закупки лошадей, сошного и иного пашенного инвентаря, обустройство селища и земледелия.

Вслед за теремом наметил строительство изб для охраны, ближе к причалу торговых рядов. Ладил старые ладьи и свои пытался мастерить, пробуя себя в создании ладейного флота под перевозки людей, лошадей, скота, повозок. Стерег его от ворогов, прятал в скрытых местах старицы.

Когда разговоры о Козар-граде дошли до Калины, тот не удержался, предостерег сына:

— Сначала построй свой Козар-град. Не занимайся нахвальшиной. Покажи свою пользу. Аще не построил, выставляешь себя отцу, роду, селу и земле, давших тебе жизнь. Нас потеряешь, других не обретешь.

Сын к предостережению не прислушался, встречным и поперечным рассказывал о строительстве Козар-града, нанимал селян на домашние и подсобные работы за низкую плату, свои услуги по охране села оценивал высоко, вынуждая накапливать долги и принуждая к отработке и передаче части урожая.

Из-за его поведения отношение селян к Сотскому не соотнести с одним лишь недовольством. В Киеве, а тем более в селениях, под богатством понимали не то, что ромеи, хазары и тот же Сотский. Богатство не было межой для узаконения неравенства людей — оно воспринималось как общее благополучие во всех его преломлениях и проявлениях.

Будто мор свалился на селище. Оно хирело из-за долговых отработок на Сотского и отсутствия мужского подроста. Однако Козар-град обретал терем для «кагана» и избы для его охраны.

Между тем в семье Сотского родилась дочь. Роды оказались трудными; роженица тяжело их перенесла, заболела и уже более не поднялась. Увидев младенца женского роду, отец Сотского воскликнул:

— Прекраса!

Появление внучки и смерть ее матери сблизили Калину с сыном — теперь уже как деда. Вместе обсуждали, каким именем наречь дочь и внучку. Сотский назвал хазарское имя, поскольку принял смерть жены как порицание своего бога за прежнюю веру и решил назвать одним из услышанных им в Хазарии женских имен. Так и сообщил отцу:

— Назову ее Сарой! Царицей!

Отец возразил:

— Жить ей с именем мати.

— Ольга?

— Мати такой памяти заслужила. Для нас и так прекраса, звать будем по мати — пусть живет на белом свете как прекраса Ольга.

Сотский знал, что отец любил сноху за то, что не приняла хазарскую веру и вместе с ним чтила отчую веру. На этот раз прислушался, хотя и упрекнул:

— Думал бы, тятя, не о роде, ан обо мне и внучке. Дочери одной веры с отцом быти, чтобы переступить божьи порог и войти вместе с ней в избранных богом.

— Внучка будет наследницей мати и ее имени, — настаивал Калина.

На том и сошлись.

Однажды пришел купеческий караван из Итиля. Старший караванщик, по рождению его звали Мойшей, направился к дому, в который заселился Сотский. У него было еще одно имя, даже не имя, а кличка. Прицепилась, как и к Сотскому, заместив прежнее имя. В те времена был зуд на клички — искали у себя и окружающих особые приметы, обращая их в имена.

Прежде Мойша командовал отрядом наемников, промышлял захватом невольников, собирал полоны для продажи в рабство арабам и ромеям, пока каган Иосиф, дальний родственник, не перевел караванщиком к хазарским купцам для сбора сведений о других землях и народах, представлявших для него интерес. Чтобы не распространяться о прежнем своем ремесле, Мойша представился купцам каравана участником похода полководца Песаха против русов, чуть ли не повлиявшего на исход войны с Русью, закрывшего Песаха во время сечи своим щитом.

Купцы, народ ушлый, пронырливый и знатный, с каганом и его окружением общались чаще, чем Мойша со своим руководителем из службы лазутчиков. От них и протекло, что Мойша во время похода Песаха занимался промыслом за живым товаром, не мог быть участником сечи с русами и спасителем полководца.

Сами мастера вранья, Мойше такого обращения не простили, промеж себя обозвали Сечкиным.

Когда слух о том дошел до самого Мойши, лазутчик принял мудрое решение: объявил купцам, что не против нового имени, но просит его не коверкать, называть не Сечкиным, а Сечиным.

С тех пор и пошло. Про Сечкина забыли, хотя Сечкин звучало проще, мягче и доверительней.

Коли Мойша определился, что будет Сечиным, этим именем вместе с купцами будем его величать, чтобы не оскорблять его последующими поступками имя библейского Моисея, данное Сечину при рождении, за исключением случаев обращения к нему самого кагана, для которого оставался Мойшей.

Приняв Сотского за старейшину, караванщик удивился его молодости. Обычно старейшинами на Руси почитались умудренные жизненным опытом члены рода. Хотя впечатлил его своей статью и крепостью, чем обычно отличались русские дружинники. Даже предположил, что имеет дело с новой киевской администрацией: князь отказался от сложившейся системы родовой власти, перешел к назначению старейшинами людей из числа дружинников.

Сечин до пояса поклонился Сотскому, свидетельствуя тем самым о добрых намерениях. Сотский, однако, ответил ему кивком головы, чем утвердил караванщика в его предположении, поскольку киевские дружинники не приучены отдавать достойные поклоны.

— Иду с товарами в германские земли. Сохранился ли перевоз? — поинтересовался у Сотского.

— Перевоз сохранился. Звать тебя как?

— Зови Сечиным.

— Нужен ли тебе постой?

— Караван нуждается в отдыхе. У тебя остановлюсь.

— Найду куда разместить. У нас тихо, спокойно, соловьи поют. Лепшего места не найдешь.

— На той стороне худые люди промышляют. Пойдем с раннего утра.

— Ты козаре?

— Козаре, — в тон ему подтвердил караванщик, не пытаясь поправлять хозяина постоялого двора.

— Почитай мне из святых писаний. Я тоже козаре, принял веру в самом Козар-граде.

Караванщик не переставал удивляться:

— Ты же из славян?

— Рожден от них, принял веру твою. Запомни: козаре, как и ты, — сказал, как обрезал, а для наглядности спустил портки и предъявил наглядные свидетельства.

В их доказательной силе Сечин убедился, хотя сомнения остались, произнес со значением:

— На обратном пути почитаю, пока помоги с загрузкой ладей.

— У нас плата вперед, — предупредил Сотский, — и твердая. За меньшее не перевезем.

— Раньше брали после переправы, кто сколько даст; бывало — нас и без оплаты перевозили.

— То было давно. На перевозе отец сидел. Пользовались его доверчивостью — у него вера такая, доброго о ней сказать не могу: любого легко обмануть и сплюнуть. Для вас же поставлю новый град с высокой оградой. Заведу в нем купцов и ремесленников. Пусть столуются, промышляют, чем смогут, занимаются торгом. За перевоз надобно платить.

Караванщик понимающе покачал головой:

— Не сбудется то, что говоришь. — Нехотя полез в свои дорожные одежды за серебром.

— Я говорю — сбудется.

— На что поспорим?

— Что спорить, без спора ведаю.

— Дочь есть?

— Есть.

— Вот на нее и поспорим.

— У тебя сколько дочерей?

— Три дочери.

— Тогда и на твоих трех дочерей тоже. Предлагаешь спор, тебе и ответ держать. В очередной раз придешь, караван заберу, пока дочерей не приведешь.

— Теперь вижу, что нашей веры. Ты мне свою дочь без спора — за выкуп отдай. Сам-то какой статный! У таких мужей и дочери красавицы.

— Не обидел бог. Она в мати. Со строительством града твоя подмога будет? — Сотский протянул руку за платой, которую караванщик продолжал держать в своей руке.

Не дождавшись ответа, сгреб «подмогу», серебро оказалось в его ладони.

В это время в горницу вбежала дочь, поклонившись незнакомому человеку, объявила отцу:

— Мы с дедом опять в лесу лешего чуяли. Ворлоки вот-вот объявятся. Леший показывается перед их приходом.

— Что за люди? — насторожившись, спросил караванщик.

— Ворлоки — те, что воры, разбойничают, — объяснила скороговоркой.

— Откуда быти им? — огрызнулся Сотский. — Не до них. Полно работы. Да и купеческий караван прибыл. Как бросишь — не время схороняться.

— Вороги без спроса приходят. Дед просит, чтобы выставил дозор, при появлении выводи людей за старицу.

Ольга как вбежала, так и выбежала из горницы.

Караванщик не выдержал:

— Какая красавица!

— В мати.

— Звать?

— Когда родилась, дед назвал Прекрасой! Меж собой зовем Прекраса. Имя дали по мати — Ольга.

— Мне по нраву. Просишь серебро на Козар-град? За дочь отдам пару золотых.

— Каких золотых?

— Хазарских дирхам.

Сотский покачал головой:

— Только в солидах. За твои дирхамы ничего не купить. Доверяю солидам. — В кошеле начальника полона, который Сотский оприходовал на корабле, были не дирхамы, а солиды.

— Выкуп достойный! — убеждал Сечин, успев просчитать свою будущую выгоду, сравнив пару золотых с ценами на девиц на хазарском рынке.

— Только солиды. И не пара, а десяток. Ты для себя или на продажу мою дочь присмотрел?

— Женой будет.

— У тебя же у самого трое?

— Дочери есть, да жены вот не стало.

— Такая красавица стоит дороже, — возразил Сотский. — Дешевле десяти солидов не отдам.

— Для единоверца уменьши цену наполовину, дорога длинная, всякое бывает.

— На нее более потратил. Отдаю даром родную дочь. — Сотский будто обиделся. — Ты бы еще строителей, ремесленников прислал.

— Разве что покойников. Живым здесь делать нечего. — Не поверил ни единому слову перевозчика по поводу града, признав в нем обычного придорожного вымогателя, что встречает на своем пути в разных странах.

— Ничего не понимаешь, хотя и козаре. Место здесь для града. Коли в работных людях отказываешь, дай аще серебра, сам соберу. За перевоз плату брать не буду. Переговори с каганом, для него я свой человек, единоверец, пусть столбит это место под Козар-град.

У перевозчика явно возникли планы закрепить родственные отношения с караванщиком. Последнего, однако, насторожила ссылка на кагана, упоминание о котором в любом месте пребывания запрещалось, будь то Моравия, Германия или Русь, чтобы не навлечь подозрения на купцов как лазутчиков. Оттого пропустил мимо ушей просьбу Сотского, перевел внимание на дочь, восхищаясь ею:

— Красавица! На обратном пути заеду — сторгуемся. У дочери вызнай, люб ей или не люб.

— Зачем вызнавать? Как скажу — так и будет. Или у вас не так?

— Обязательно спроси — в жены покупаю. Познаевши о любви, легче торг вести.

— Почему не спросить — спрошу, раз настаиваешь.

— Спроси, спроси. На обратном пути скажешь. Где твои лодочники? — засуетился караванщик.

— Ты же через ночь собирался идти?

— С той стороны, — уточнил караванщик, отказываясь от отдыха и ночлега у Сотского.

— Придется звать перевозчиков. Прекрасу за ними пошлю. У нее и спросишь: по нраву ей или нет. — Сотский вышел за дочерью во двор, ее во дворе не оказалось. Пришлось самому идти за перевозчиками.

Караванщик вышел вслед за ним, остался во дворе, предупредил своих:

— Оставаться здесь не будем — разбойники на подходе.

Когда перебрались на другой берег, сообщил:

— Девицу видели?

— Видели.

— Дочь содержателя постоялого двора. Можно за хорошие деньги в любой гарем продать.

— Не отдаст.

— Почти сторговались. Отдает в жены. И просит недорого.

Все рассмеялись.

— Удивляюсь, как эти наивные и глупые склавины умудряются занимать такие просторные и богатые земли. Если каган не приберет — приберут ромеи или германцы. Первого встречного ценят больше, чем ближнего. Нашему кагану следует поспешить.

Сотский не догадывался, что встречался с хазарским лазутчиком, доверенным лицом и родственником самого кагана. При очередной встрече с дочерью сказал ей:

— Отдам тебя за караванщика. Уедешь с ним в Козар-град. Примешь веру. Будешь жить в богатстве. Здесь ворлоки бродят, выкрадут и продадут ромеям.

— Ты их веру принял, а спас тебя от чужбины и освободил от рабства князь с дружиной, — с резкостью ответила дочь.

— Знатный козаре сватается — караванщик, всегда при серебре. Отчего нос воротишь? — Объявил: — На обратном пути заедет за тобой.

— У меня своя вера есть, да и грязный какой-то, заросший, бородатый, страшнее лешего. — Дочь не собиралась уступать отцу и никогда не уступала, если решила по-своему.

— Ты его видела, лешего-то?

— Видела — не видела, об этом не говорят, накличем беду, козаре твой уж точно страшнее. Если не веришь — спроси у деда. Он с лешим виделся. Про него сама скажу: в лесу встретишь, пожалеешь, что не леший. Помнишь, как твоя дружина из леса бежала, когда в лесу сучья захропали?

Отец оглянулся:

— Хватит, услышит, сама же говоришь — накличем беду.

— И про козаре, тятя, молчи — накличешь беду! — распорядилась будто хозяйка.

Отец промолчал.

Ольга росла смышленой, бойкой, властной девицей. Любопытной и впечатлительной. Любопытство порождало неугомонность, а впечатлительность — богатое воображение окружающего мира, тех же леших и русалок.

Реки в те времена были не единожды мечены-перемечены из-за переселения кочевых племен. По летописям, будущая княгиня родилась в небольшом селении, свое первоначальное имя получила за красоту. Росла трудолюбивой, бойкой и впечатлительной. Воспитывалась без матери. Приучена к любому труду. Работала на перевозе.

2

Оставим безымянное село с дедом Калиной, сыном и внучкой, вернемся в Киев. Со снятием хазарской осады Православ продолжил служить настоятелем киевского святилища. Князь Игорь остался в Киеве, подтвердив тем самым столичный статус по отношению к Новгороду, духовному центру земли Русской.

Православа и Игоря связывало обучение у новгородских волхвов, расставлявших после Рюрика своих воспитанников на ведущих направлениях жизни земли Русской.

Волхвы в те времена — явление особое, самодостаточное как в мировоззренческой, так и в общественной и политической жизни Руси. Ромейские священнослужители в Истину веруют, волхвы — разумеют.

При Игоре настоятель киевского святилища имел не только неформальный статус княжеского советника, но и соправителя, замещая по его наказу на период отсутствия в стольном граде Киеве.

Помимо этих исторических персонажей русской истории следует назвать Свенельда, воеводу варяжской дружины, пришедшей в Киев с Игорем. Он не имел такого влияния на князя как Православ — ибо крещен и моложе по возрасту, к тому же наемник, но в походах завсегда второй после князя.

При Игоре и Православе установилась гармония власти народного вече, князя и святителя, что благоприятствовало благополучию и развитию Руси и ее народа.

Между тем купеческая весть о появлении в безымянном селе некого кагана Сотского дошла до Православа. Она сводилась к тому, что местный держатель речного перевоза не скрывает нахвальшину от проходящих через село купеческих караванов, выпрашивает солиды на обустройство здесь Козар-града, закабаляет местных селян.

Поведение сына местного старейшины насторожило Православа. Сам собирался выехать в село, встретиться с новоявленным каганом. Однако при очередной трапезе у святителя князь Игорь затеял разговор о своем княжении, спросив его:

— Имеешь ли свое слово с чего зачинать княжение: ковать копья, топоры и мечи или собирать дань, выезжать на зиму в полюдье?

— До тебя так и поступали: железо ковали и дань собирали. Ты же обратись к селам и градам, что у границ твоей земли стоят: чем живут, в чем нужду и слово имеют о дне нонешнем и дне завтрашнем, опора ли они тебе и опора ли ты им. Вызнай, чем живет твоя держава подалее от Киева. Наблюдай и запоминай, где людины селятся, чем промышляют, какая от тебя и меня помощь нужна. В кузне об этом не узнаешь. И в полюдье тоже — путь в полюдье всегда один, да еще по зимнику. Землю зимой не видишь. Летом она другая. Возьми на заметку, где земля родит, где с пустой сумой бродит. Летом и врагов больше. Дружину возьми поболее, чтобы мог отбиться или уйти за подмогой. Врагов много, князь на Руси один.

— Доброе слово и без того подмога, — поблагодарил Игорь.

На очередной встрече с лучшими и нарочитыми мужами Киева предложение Православа поддержали, мол, полезно молодому князю выехать в глубинку своей земли, послушать людей, узнать, чем они живут, встретиться с земледельцами, ремесленниками, старейшинами.

Когда князь с выездом определился, Православ при встрече попросил его:

— Твой путь пройдет недалече от безымянного села, что по пути к германцам. Его и кличут: безымянное. В нем какой-то свой каган объявился. Из тех, кого позвали на войну с хазарами, один из всей сотни вернулся: сын старейшины, плененный хазарами, принявший их веру, но по пути в Царьград нами освобожден. Помню, я тогда хазарские полоны перехватывал. Шла война, а полоны в Царьград шли друг за другом. Видимо, на одной из галер был и он. Вернулся к отцу, отобрал у общины речной перевоз, собирается ставить Козар-град, кличет себя каганом. Зайди к нему, еси не потерял рассудок, одерни за слова, еси обидел кого, учини суд.

— За такую кличку и головы не жалко, — согласился князь.

Игорь взял с собой малую дружину, чтобы не оголять Киев после войны с хазарами, которую те могли возобновить в любое время. С ним ушел и Свенельд. Молодой варяжский воевода не отступился от Игоря, пока тот не взял его с собой:

— Возьми, князь, с собой, хочу Русь повидати.

Игорь сдался, взял Свенельда с его малой дружиной. Воеводе хотелось поближе познакомиться с русской землей, хотя порыв его — не иначе как следствие безоглядной молодости, жаждущей увидеть мир.

Наметив путь, заходили в селения, отмечали, что пригоже учесть при княжении. Добрались и до перевоза в безымянном селе, где объявился местный каган. Его приметный терем среди прочих строений, стоял на фундаменте из песчаника, с большим постоялым двором и плотным по периметру частоколом, промазанном зачерненной глиной.

Сотский имел стражу, однако появление вооруженных людей его стража в беспечности прозевала. Первым вооруженных людей, приближающихся к селу со стороны киевского волока, заметил неугомонный и беспокойный старейшина Калина.

Чтобы не насторожить незваных гостей, Калина вышел навстречу — такова участь любого жителя села, оказавшегося один на один со сторонними людьми: встретить, расспросить, кто, зачем и откуда, тянуть время, пока жители позаботятся о своем спасении. Кому-то везло, если люди добрые, кому-то не очень.

Завели даже особый ритуал. Согласно ему, испытывая гостей на доверие, Калина первым низко поклонился незнакомым вооруженным людям — как обязательный знак уважения к любому незнакомцу, прибывшему в селение. По реакции на поклон можно понять, добрые или плохие люди прибыли в село. Незнакомец с добрыми намерениями, как правило, отвечал ответно, в том числе сходил с коня и приветствовал встречающего. Игорь не сошел с коня, кивнул старейшине, объяснив:

— Аз есть князь, ты кем будешь, дед?

— Старейшина села. Звать Калиной, — одобрительно ответил старик, еще раз низко поклонившись, приветствуя всадника уже как князя.

— Чем живете?

— Сошники мы, миром землю под пашню держим. Охотой, рыбой, кореньями и ягодами промышляем.

— Не твой ли сын отрече от закона и обычая нашего?

— Мой, князь. На то его кривда от хазар, которыми был полонен во время похода.

— Поступлю с ним своим судом по Прави.

— Поступай, как решил. Тебе судить и рядить нас. — Калина показал рукой на высокий частокол.

Смягчившись, Игорь наказал:

— Собери мир. Коли отец его старейшина, по совету с миром буду суд вершить.

— Внучку попрошу. — Калина повернулся, ища глазами хоть кого-нибудь, чтобы нашли его внучку, но поселение, как и случается в подобных случаях, вымерло. — Ан, бежит. — Обрадованно произнес, указывая рукой на девицу, спускавшуюся от реки. — Леший нас о ворлоках предупредил. Внучка следит за рекой, чтобы весть подать.

— Ворлоках? — настороженно переспросил Игорь.

— Ворлоках, — подтвердил старейшина. — Мы так воров называем, разбойников всяких, речных и лесных.

Князь более не стал переспрашивать, обратил внимание на приближающуюся к ним девицу в незатейливом самотканом сарафане. Будто забыл о Сотском и старейшине.

За ней наблюдали и дружинники.

Ольга не без тревоги крикнула:

— Ворлоки с полоном идут!

Когда в своем рубище приблизилась, старейшина попросил внучку:

— Скажи о том князю.

Вгляделась в двух передних всадников, пытаясь определить, кто из них князь.

— На вороном коне, — подсказал старейшина.

Приблизилась к лошади, на которой восседал Игорь.

— Где ворлоки? — встретил ее словами.

— Заходят на косу — ночевать будут.

— Где ж это? — переспросил Игорь.

— Тама! — Девица показала рукой в сторону реки, откуда только что вышла.

— Покажешь то место? — не столько спросил, как позвал Игорь.

— Покажу.

— Веди. — Князь дал знак Свенельду и охране сойти с лошадей.

— Спасаться надо! — попытался вмешаться старейшина рода. — Собирать людей, коров, скотину и птицу, схорониться в лесу. Не успеем — перебьют и нас, и твою дружину, князь.

Игорь обернулся на эти слова старейшины, но не остановился, еще более уверенно повторил, обращаясь к Ольге:

— Веди.

Игорь, за ним Свенельд с несколькими дружинниками пошли вслед за девицей.

Ольга привела их на высокий утес, с которого как на ладони было видно, как через узкую горловину на широкую травянистую косу с противоположной стороны реки втягивается большой вооруженный отряд с обозом и полоном, вдоль косы плывут лодки.

По-видимому, пришельцы намеревались разбить на косе лагерь для промежуточного отдыха на своем пути. Перед князем и его спутниками предстал большой караван с невольниками, которых перекупщики в сопровождении кочевой орды гнали в ромейскую неволю. В древности береговая коса у безымянного села была островом. Со временем русло реки между островом и берегом на противоположной стороне занесло песком, превратив его в вытянутую косу, покрывшуюся плотным травостоем.

Рахнодиты при поддержке своего кагана традиционно занимались доходным промыслом, крадя славяно-русов и продавая на невольничьих рынках. Для этого промысла нанимали кочующие орды. Те передвигались по степи со стадами лошадей, но не отказывались от грабежей и разбоев, пятую часть от которых получал хан, столько же — его ближайший сподручный черби, отвечавший за стол хана, командовавший подразделением, занимающимся набегами. С кочевыми «джентльменами» хазарские купцы наладили взаимовыгодный промысел: крали, накапливали и полоном гнали молодых славяно-русов на невольничьи рынки.

При найме кочевников рахнодиты обговаривали условия. Если купцы брали на себя содержание кочевников, караван обходил селения или проходил их, не причиняя вреда. Однако чаще всего орда кормилась за счет селищ, что было выгодно и наемникам, и перекупщикам, пополнявшим полон местными невольниками. Если кочевник при набеге портил девицу или пытался скрыть добычу — лишался головы за кражу добычи хана. Сам хан в набегах и сопровождениях полонов не участвовал, но имел в орде помимо чебри свои глаза и уши среди воинов.

Как раз на глазах князя подобное кочевое воинство с обозом и полоном накапливалось на косе. Ольга прошептала князю:

— Ворлоки издавна тута стоят. Во время стоянки перебираются на наш берег для насилия над селом.

Игорь решил, обращаясь к Свенельду:

— Дед по Прави рассудил. Придется переждать в лесу. В открытой сече не одолеть — перебьют всех и полон упустим. Малой дружиной его не отбить.

Будто соглашаясь с ним, Ольга дополнила:

— Дед рассказывал, что с косы, где ближе к берегу, отправляют пеших на ладьях, конных — выше по течению. Прежде, бывало, отбивались, еси не много. Ныне, сколько не будь, отбиваться некому.

Свенельд между тем пристально рассматривал чужаков, расположившихся равными частями по обе стороны от обоза и полона.

— Приглядись, князь, — обратился к Игорю, — к их построению. Оно для открытой степи, чтобы в случае угрозы организовать оборону по кругу, а здесь на узкой косе с таким построением доступны нам: их силы разделены, обоз и полон помешают объединиться при внезапном нападении на голову и хвост.

— Хватит ли воинов напасть с обеих сторон? Станем легкой добычей, живые из нас пополнят полон.

— Изобьем по частям. Нападем на тех, кто впереди. На них у нас сил хватит. Задние не сразу пробьются — полон помешает.

Игорь стал разглядывать размещение кочевников по обе стороны от полона, прежде чем принять решение.

— Соглашусь с тобой. Скажи-ка, красная девица, как незаметно перебраться на противоположный берег?

— В старице тятя держит ладьи, на них перевозят и лошадей, и колы, и грузы.

— Здесь большие ладьи не нужны. — Игорь, вслед за ним Свенельд и Ольга, попятились от берега реки, вернулись к старейшине.

Князь тут же наказал Калине:

— Нужно перевезти ваших мужей на другой берег, чтобы обошли и закрыли выход со стороны косы. Ладьи же вернуть на этот берег и поднять по руслу вдоль села ближе к лесному выступу, чтобы на них перебраться на косу с нашей стороны. Еси воры пойдут грабить село, сделаем против них вылазку, на их и своих ладьях переправимся на косу и вступим в сечу. Прежде чем задние пробьются, попытаемся передних примучить. Но чтобы не ушли с косы, надо выход закрыть и держать его смертно. Отправь на тот берег своих мужей.

Будто не слыша князя, старейшина повторил:

— Надобно уходить в лес. Людей сохраним.

По-своему, дал совет по Прави. Для самого князя была опасность вступать малой дружиной в сечу с кочевниками. Если даже останется жив и не полонен, его неудача в сече воспринималась как бедствие. Объяснялось такое восприятие поражения князя вечевой природой власти, соединявшей в себе князя, народ и землю при покровительстве Перуна. Игорь это знал, однако пренебрег опасностью.

— Наказ, дед, повторять не буду: всех способных взять оружие, подходящие под него топоры и рогатины спешно собрать, переправить на тот берег, закрыть выход с косы, — сказано было тоном, исключающим дальнейшие пререкания. — Услышал мой наказ?

Старейшина от командного княжеского голоса вздрогнул, однако упрямо повторил свое:

— Как не услышать — ты же князь. Только мои все попрятались по схронам. Теперь их не сыскать.

— Мужей вернуть. Поставить их супротив кочевников на той стороне. Закрыть выход с косы. Стоять смертно. За то своей головой отвечаешь.

Калина отправился собирать мужчин, способных держать оружие. Князь обратился к Свенельду:

— Я встречу ладьи с пешими кочевниками, на тебе те, что бродом пойдут.

Их разговор прервала группа вооруженных всадников, выгнавшая скот с постоялого двора. За ними к лесу потянулись нагруженные повозки.

— Что за людины? — спросил Игорь, хотя догадался, что в лес направился со своими людьми сын старейшины и, не дожидаясь ответа, распорядился: — Свенельд, задержи, приведи ко мне.

Десяток дружинников вместе со Свенельдом на конях обогнали беглецов, остановили, сняли с лошадей и под стражей подвели к Игорю.

— Кто такие? От кого бежим? — сурово спросил.

Из общей группы, как сытый еж из перегнившего коровяка, вылез довольно статный и молодой муж в военных доспехах, ответил князю:

— От ворогов уходим.

— Ты поменял роту на обрезь? — Игорь невольно потянул меч из ножен. — Бежишь, бросив род?

Сотский съежился, не решаясь что-либо произнести.

Тут к разговору князя с сыном подоспел и старейшина, давший до того распоряжения своим собрать всех мужей села.

— Не время для суда, — не дождавшись ответа, произнес Игорь. — Перун ваше воинство рассудит. Каждому хватит по колу, коими огородили свой двор, кто какой выберет, на тот и сядет. — Игорь резко махнул рукой в сторону Свенельда, знаком руки показав, чтобы его дружинники тащили задержанных к частоколу. — Не до совета с родом. Ворлоки рядом.

— Не козаре мы, — в страхе закричали задержанные, ткнули в спину своего «кагана»: — Проси о пощаде! — Сами распластались на земле.

Дружинники остановились, ожидая решения князя. Тут Калина и встрял, обратившись к князю со словами:

— Может, испытать их в сече?

Князь за его предложение ухватился:

— Подойди-ка ко мне, «козарин».

Сотский подошел.

— Твой отец дал добрый совет. Ты со своим воинством первым встретишь ворогов на выходе из косы, когда они к нему побегут. Возьмешь с собой всех мужей, что с тобой и что подойдут, вооружи, чем есть. С берега незаметно доберетесь до ее узкого места на выходе, устройте там засеку из сушняка, острых сучьев валежника. У рек валежника полно, держитесь до нашего подхода. С тобой переправится десяток дружинников, будете делать то, что прикажет десятский. Если кто-то попытается сбежать — после сечи выловлю и прилюдно посажу на твой же частокол. Идите, готовьте ладьи, собирайте мужей, мои воины к вам подойдут.

— Может, с ними и баб покрепче, — встрял в разговор Калина, явно довольный исходом участи своего сына, — они у нас привычные?

— Их оставь. Им рожать, выкармливать молодь. Иначе твой род изойдет со света. — Игорь обратился к Свенельду: — Один свой десяток посади на лодки вместо гребцов, перевезут и пусть незаметно поднимаются вдоль берега к нам.

— Без мужиков-то кто будет баб справлять, чтоб рожали? — опять встрял дед Калина, озабоченный своими мыслями.

— Полон отобъем — вот тебе и мужики. Наша земля не вдовица, а роженица, ей нужно одно — чтобы русские бабы водились. И старых, и малых баб уводи. И сам с ними в лес.

Старейшина взял внучку за руку, но та отстранилась:

— С князем останусь.

Игорь подтвердил:

— Внучка пойдет с нами, покажет брод. Не мешкая, уходи в лес с людьми и припасами на случай нашей неудачи… Как тебя звать? — обратился к девушке.

— Ольга.

— Доброе имя.

Князь подозвал к себе Свенельда, указал на нее:

— Ольга покажет тебе, где конные переходят брод. Когда пойдут, бейте их из луков, не дайте пройти, отгоните от брода, после чего придете ко мне на помощь, буду стоять ниже, встречать ладьи с пешими разбойниками. Как поделим воинов?

— Основную задачу взял на себя. От тебя будет зависеть, кто окажется победителем в этой сече. Присоедини себе половину моих воинов. Тревожит меня и выход из косы, вид у местного ополчения незавидный, ушлые кочевники закидают их стрелами.

— С ними отправляю Чертана. — Князь обернулся на своих воинов, крикнул: — Чертан, со своим десятком догоняй перевозчика, организуй засеку в горловине косы.

Свенельд продолжил:

— Как отгоню от брода, спущусь к тебе, моя подмога на них подействует.

— На том и решим, — заключил князь.

В малой дружине Игоря были опытные и физически сильные воины, владевшие ратными приемами, как на конях, так и в пешей сече. Перед выходом на позицию Игорь обратился к своим воинам:

— Нам предстоит сеча с кочевой ордой малым числом. Как нам на своей земле преклониться перед ворами? Они попытаются переправиться на наш берег за очередной добычей. Наша задача — перехватить их, самим переправиться на косу, большую часть которой занимает полон из наших невольников, и отбить его. При выходе на косу встаем в стенку, выставляем копья, стоим насмерть, движемся ратным шагом по моему знаку, нога в ногу, чтобы мышь не проскочила, иначе не сдюжим и ляжем. Пойдем пешими. Лошадей в укрытие.

Село опустело. Старики, женщины и дети с имуществом и всякой скотиной направились в лесные схроны, дружина и местные мужи каждый по своим местам направились на позиции.

Еще не смеркалось и не темнело — солнце стояло на середе дня.

Ворлоки как двигались, так и расположились на отдых: с обозом и полоном между передовой и замыкающей частями кочевой орды.

В набегах на поселения кочевники участвовали по очереди. Чтобы никому не было обидно, поступали по уговору. Их отправляли по селам с целью пополнения полона и за прочей добычей: не упускали случая рожавших баб снасильничать, девиц и парней выкрасть.

На этот раз, готовясь к переправе, разгрузили часть ладей, освободили под добычу и спустили до места на косе, наиболее приближенного к берегу, — как раз напротив засады, устроенной князем.

Ольга со Свенельдом и варягами выше по берегу наблюдала, как группа вооруженных всадников продвигается вдоль кромки косы вверх по течению к месту брода. В укромном месте подобрала лук со стрелами — охотничье и боевое оружие Калины, перешедшее ей по наследству. Он с ним охотился и приучал к охоте внучку.

Когда всадники приблизились к броду, предупредила Свенельда:

— Поднимусь на тот яр. — Показала на ближний, поднятый более других над водой участок каменистого берега, заросший папоротником, кустарником и ельником. — Там, река вымыла глубокую яму, будто готовится менять русло. Как брошусь в него, будет знаком напасть на ворлоков.

Девица бесшумно скрылась в невысоких зарослях ельника, оставив Свенельда в беспокойстве.

Всадники приблизились к броду, осмотрелись.

Перед ними предстал перекат со стрежью.

Не проверяя брода, что указывало на то, что эти места им знакомы, степняки стали медленно пересекать каменистое русло, чтобы лошади не повредили ноги о камни.

Вот уже первые углубились так, что до берега, где засели варяги, оставалось несколько саженей.

Свенельд озабоченно выжидал, когда же девица бросится в омут. Варяги в свою очередь с нетерпением косились на него.

Когда всадники уже готовились выйти на берег, слева от них на крутом яру объявилась нагая девица в наряде из редких перьев папоротника.

В руках она держала лук.

С медленным взмахом ее рук раздался зычный, совершенно не женский, душераздирающий голос:

— Гу-гу, уу-гу, ие-уууу…

С высокого утеса разнесся дико и широко, как и присуще нечистой силе.

Всадники от охватившего их ужаса остолбенели, замедлили ход, остановились, затем закричали: «Лещиуха!.. Русалка!..»

Варяги тоже были готовы в это поверить.

Между тем «русалка» натянула лук и пустила стрелу в ближнего к ней кочевника. Стрела попала в лицо. Тот мешком свалился в воду, где его вопль захлебнулся. Остальные с ужасом продолжали следить за речной тварью с распущенными волосами и суетливо поворачивать лошадей в обратную сторону.

Ольга выпустила лук, выхватила нож и бросилась в омут, после чего кочевников обуял еще больший ужас; какое-то мгновение, будто завороженные, они вглядывались под ноги своим лошадям, инстинктивно продолжая поворачивать их морды в сторону косы и не догадываясь, что смерть прямо перед ними: варяги, не раскрывая себя, пускали в них стрелы. Свалившихся в воду кочевников подхватывала стрежь и уносила вниз по реке. Немногие, так и не решившись прорваться на берег, ушли от смерти, вернувшись на косу.

Ольга пересидела стычку под кустом накренившейся в сторону омута старой ольхи, упивавшейся речной водой распластанными длинными ветвями с широкими листьями.

В это же время Игорь с дружинниками напал на подплывающие к берегу ладьи. Не давая разбойникам сойти с них, дружинники пускали в них стрелы, кололи копьями, рубили топорами. На захваченных ладьях князь организовал переправу дружинников на нижний овал косы. К ним добавились местные ладьи, поднявшиеся вдоль берега к месту переправы.

В передовом отряде, оставшемся у обоза и полона, не сразу поняли, что произошло. Игорь, переправившись, не терял времени, выстраивал копьеносцев под защитой щитов, к ним ряд за рядом вставали те, кто переправлялся с берега на захваченных и подошедших снизу ладьях.

Выстраиваемую стенку рати было нетрудно пробить, сбросить в реку, крепость ее была невелика. Но ширина косы не позволяла охватить ее с флангов.

Степняки кинулись на киевлян, пытаясь их сбросить в реку. Однако на узком пространстве пешие и конные мешали друг другу. Вместо покалеченных и убитых вставали стоявшие сзади дружинники, хотя их ряды редели. Неясно было, удержится ли князь на косе. В этот момент на косу стал переправляться Свенельд со своей дружиной. С его появлением степняки начали зазывать воинов, находившихся с противоположной стороны полона. Однако те не спешили, отвлекшись на воинов, бежавших от брода, находясь в замешательстве, как им поступить.

Общая скученность, паника, неуправляемость и хаос мешали объединению передового и замыкающего отрядов кочевников. Чтобы лишить ближних поединщиков численного перевеса, князь вместе с воеводой Свенельдом повел дружину вперед, хотя этот маневр и оголял их фланги по мере расширения косы. Своим ожесточением они принудили степняков пятиться, упираясь спинами в обоз и полон и просачиваясь вглубь обоза и полона, как за свое прикрытие.

Этим воспользовались наиболее решительные полоняне, освобождались от наброшенных на них по краю мордовок, отбирали оружие у степняков.

Перекупщики, находившиеся в обозе, никаких действий не предпринимали, тряслись от страха в ожидании своей участи. Спятившиеся назад степняки пробивались через обоз и полон к замыкающей части орды. Один за одним поднимались полоняне, набрасывались на отступающих, отбирали оружие.

Кочевники начали отходить в сторону горловины косы, чтобы выйти на спасительный для них берег. Однако при выходе наткнулись на засеку, где их встретили местные жители и дружинники.

Когда Игорь со Свенельдом добрались до горловины, живых среди защитников засеки не оказалось. Убитые лежали вперемежку с острыми, забрызганными кровью, сучьями валежника. Насмерть стояли на засеке и «каган», «дружина кагана», Чертан с десятком. Судя по количеству убитых, лишь малому число кочевников удалось преодолеть засеку и уйти, хотя лепше им было остаться на засеке вместе с убитыми, ибо впереди ожидала встреча с ханом. Он подрядился собрать и сопроводить купеческий полон, отправил отряд со своим командиром, а его воины бежали, бросив своего командира.

Их чебри стянул с лошади и зарубил Сотский, вонзив в него боевой топор. В горячке боя кочевники проглядели гибель командира, не подобрали тело, поскольку Сотский закрыл его собой, получив в ответ сабельный удар.

В ходе сражения с кочевниками от брошенного в стенку дружины копья получил ранение Игорь. Когда ему оказывали помощь, князь подозвал Свенельда:

— Посчитай убитых, подбери раненых, переговори с полонянами, узнай, что за сторожа и люди. У обоза с припасами выставь охрану, нам кормить невольников. Убитых погребем завтра: своих на сельском погосте, воров оставим в лесной яме.

— Исполню, князь. — Свенельд вернулся на косу, озадаченный выполнением наказа.

Вместе с ним с засеки на косу возвращались разгоряченные сечей полоняне, которые прямиком направились к перекупщикам. Вытащили из обозных двуколок, устроили самосуд, сопровождая действия озверелыми криками, чем и привлекли внимание Свенельда, вмешавшегося и остановившего полонян:

— Остерегаю всех от имени князя — ему решати, как с ними поступить. Как бы самим не пришлось принять смерть вслед за ними. — Тут же обратился к избитым: кто такие, что за люди?

Один из них ответил:

— Четверо купцов и моравский проповедник. — Вытащил из своей одежды серебряный перстень с гравировкой свернувшейся спящей змеи, протянул Свенельду со словами: — Покажи перстень в Киеве старейшине хазарской общины, исполнит любое твое слово.

— Это зачем?

— Выкупить нас.

— Перстень передам князю, аз его воевода.

— Нас не оставят в живых. Ночью расправятся, — с тревогой предупредил в ответ.

— Ведите их к князю, — распорядился Свенельд, указав двум своим воинам.

Перекупщиков привели к Игорю, которому гридни оказали помощь из подручных средств.

— Князь, — обратился к нему Свенельд, — эти четверо хазарские купцы, а вот тот — моравский проповедник. Просят сохранить им жизнь, боятся, что полоняне их ночью убьют. Как поступишь?

— Кто из вас просит сохранить жизнь?

— Мы все просим, — отвечал за остальных тот, кто передал Свенельду серебряный перстень с выгравированной змеей.

— Кто вы такие?

Он же повторил, подтверждая слова Свенельда:

— Хазарские купцы и моравский проповедник.

— Вы, получается, крали моих людей, а проповедник благословлял?

— Не так: мы купили полон у кочевников, а проповедник сопровождал моравов, осужденных королем в рабство.

— Выкрали людей, чтобы продать ромеям в рабство. Эти люди не рабством, своей властью должны жить. Разве можно купить себе жизнь у тех, кого будто скот гнали в рабство?! Из-за вас прямо здесь полег десяток моих воинов и все ополчение. В сече на косе есть погибшие и изувеченные — сколько, аще не знаю, но не менее того что здесь легли. — Князь даже развернулся, показывая рукой на убитых. — Разве можно убийцам купить себе жизнь у меня или воеводы, матерей, жен и детей, что остались без кормильцев?! Разве могу устраивать с вами торг на виду убитых?! — Игорь еще раз показал на трупы, которые лежали вокруг, добавил: — Наказание всем одно: иссечение мечами.

Перекупщики не успели ничего сказать в ответ, в разговор встрял моравский проповедник, заметно помятый моравами, однако не утративший чувства своего превосходства над всеми неверующими:

— Ты не князь, ты варвар. Живешь во тьме и не видишь того, что к божиему свету надо идти через усилия, испытания и страдания.

— Будешь моравским проповедником? — поинтересовался Игорь. — Нахвальшиной от тебя прет. Стольких людей обрекли на рабство и смерть; столько жизней положили на засеке и косе; столько изувеченных и раненых, — князь покачал головой, — для тебя все одно: благодать и свет?

— Я ирландец, служу вере, несу светлый крест моравскому народу. Все, кто крестился, обратился к его свету, — живы и здоровы. Те, кто его свет отверг, осужден божиим наместником — моравским королем к рабству, к которому и следуют. Не я — моравский король по божьему внушению осудил их на рабство за гордыню перед ним и Господом. Он не справляется со стадом своих грешников, помогаем отправлять грешников в рабство с хазарской оказией. А ты, нечестивец, заступился за них, примучил тех, кто сопровождал ослушников и грешников в рабство по божиему суду, взял под стражу меня, спешащего исполнить волю короля.

— Ан как заговорил перед смертью! Господа вспомнил! Лицемерие твое — будто твой Господь рабство благословил. — Князь удивился и рассердился наглости ирландского проповедника, которого мог одним ударом меча раскроить пополам, но терпеливо выслушал потому, как впервые в жизни встретил живьем проповедника ромейской веры и слышал его речь. — Ничего небесного за твоей душой нет, вместе с моравским королем в искушение впал, людьми торгуете как товаром ради своей выгоды.

Ирландца княжеские упреки не смутили, выслушав, продолжил в прежнем тоне:

— Когда наш патриарх вторично освятит Киев, подвергнет всех варваров вечной анафеме. Вы есть последняя грешная земля в мире, на нее и всех вас, поганых, будет обращен самый суровый праведный божий гнев, который сойдет с небес, о чем сказано апостолам, перед тем как воскреснуть. Я же послан в Моравию божьим наместником и божьим помазанником. Еси хотя бы один волос спадет с моей головы, вселенские владыки не отступятся от тебя, зверя рода человеческого. Они знают мой путь и спросят, за что навел бесовскую смерть на преданного раба божьего.

— Правителей приплетаешь к злодейству! Прими твои слова за правду — твой патриарх такой же вор, как и ты?

— Божия кара ждет за такие слова!

— Что требуешь, мерзкая тварь?

— Сгинуть с наших глаз, не мешать божьему промыслу продолжить праведный путь! — в гневе воскликнул проповедник.

— По загубленным жизням? Какому богу служишь, человечье отродье? — Игорь обратился к Свенельду: — Остричь бы его и выпороть здесь же плетьми жильными. Сильно досадил своими словами, да отложу на завтра — обрей наголо раба божьего и выпори на площади его голый задь при всем народе.

Услышав эти слова князя, ирландец присмирел, произнес глухо с оглядкой на хазарских купцов, много раз уже одергивавших его за одежду:

— Господь все видит. Ответишь перед ним за свои слова. Он оставит на земле только тех, кто крестился.

— Хазары не крестились, одним с тобой делом заняты. И кочевники, что полон сопровождали, о крещении не слышали, у тебя в сторожах как ангелы.

— Придет их время, — сердито отозвался и пообещал миссионер.

— Устроили смуту в Моравии, чтобы рабами разживаться. Прикрываете полоны моравским королем, будто осудил моравов за почитание славянской веры как веры бесовской. До тебя и твоего патриарха моравы жили сами собой, не зная рабства и чужой власти. Жили так, что прочие народы почитали их страну великой. В ком добра нет, в том и правды нет.

Перекупщик, что Свенельду кольцо передал, не вытерпел, встрял в разговор:

— Не слушай его, князь. Он пойман вместе с королем на одном с нами промысле. Об одном прошу — сообщить старейшине киевской общины о нашем задержании и нашей просьбе, чтобы заступился за нас, помог загладить наш вред, какой предъявишь.

Свенельд напрягся, боясь, что хазарин сошлется на переданное ему кольцо. Однако тот умолчал, а воевода отвлек князя, поинтересовавшись у ирландца:

— Перед тобой варяг. Ирландцы крестили варягов — воинов, чья жизнь коротка, им хочется еще пожить праведной жизнью на том свете. Крещеные варяги никогда не призывали отправлять некрещеных в рабство к ромеям. Да и сами ирландцы не воюют меж собой из-за веры. Как жили, так и живут. По какому писанию наказываешь рабством некрещеных моравов?

— На то воля моравского короля, божьего помазанника, судить и рядить своих подданных.

— Иисус же, как проповедовали ирландцы, которых слышал, ибо говорили на нашем языке, варяжском, пришел к людям спасать от грехов их. Ты же гонишь моравов к ромеям как скот, лишаешь божьего спасения. Супротив бога идешь? Может, как тяжкого грешника, самого впору запрячь в повозку вместо вола?

— Так решил моравский король, помазанник божий. — Проповедник стоял на своем, но уже без прежней надменности. — Он считает, что его воля едина с волей бога. Не простил Господь моравов, убедился, как неисправимы грешники, не хотят спасаться, от того и в рабство определил в тяжкое наказание.

— Может, твоя забота о ромеях, чья нужда в рабах больше чем в боге?

Миссионер перекрестился:

— Искушаешь раба божьего погаными речами, святотатствуешь — прочь от меня, сатана, у тебя норов поганьский, хотя и крещеный! — Проповедник вел себя как свирепая собака, периодически выбегающая из конуры.

— Оставим его, — предложил Игорь, отзывая Свенельда в сторону.

Отошли и князь объявил воеводе:

— Казню принародно как воров.

— Тебе решати, как с ними поступить. Ирландцы крестили варягов, мне с ними в рати стоять… когда не знаешь, какая примета всплывет, чтобы объяснять удачу или неудачу, чью-то смерть принять, еси такое случится. Со своими, может, и объяснюсь. Однако подумай: отрубишь им головы — кто о том будет знать, когда даже село безымянное? — Сгинули, никакой вести, никаких следов, все их злодейство перед тобой уйдет вместе с ними в лесную яму, где отрастет большое дерево. Их закопаем, каган с императором вместо сгинувших других пошлют. На такой доходный промысел желающих среди хазар и ромеев много. Пока ромеи и хазары живут рабством, спрос на полоны не иссякнет. В Киев отправишь, положишь на плаху там — прослывешь палачом, варваром, разбойником. С тобой знаться не будут. Кагана с императором казнь не коснется, против тебя же к согласию придут.

— Что же, мне за них самому смерть принять или отпустить подобру, слабость или трусость свою выказать?

— Не зачинай княжение с казни людей кагана и императора — заранее выкажешь себя их врагом. Не себя, их замарай. Они воровали людей, нарушали пределы твоей земли, ее обычаи. Будто вражда между ними, а невольничий промысел не трогают. Потребуй, как предлагают козаре, выкуп, какой — сам реши.

Князь сменил тему:

— Отправь их на подворье старейшины, туда же наемников и всех раненых. Сам займусь полоном. Переправлю на постоялый двор, обоз до утра оставлю здесь со сторожами.

На том и остановились.

Свенельд на ладьях перевез перекупщиков, раненых и пленных на противоположный берег и разместил на подворье Калины. Часть раненых развезли по избам местных лекарей — так посоветовал Калина. Остальных разместили в его кутине. Приглядывала за ними внучка.

Вслед за ним князь переправил полон на постоялый двор, возложив заботу о нем сотнику Волку. Около обоза оставил дозоры, чтобы упредить степняков, ежели вернутся за ним. Разожгли костры, для сторожей варили репу. Ту же кашу заварили на подворье и на постоялом дворе. Не занятые в сторожах и дозорах дружинники расположилась у речного перевоза, взяв под охрану хозяйство Сотского и старейшины.

3

Ранним утром Свенельд со своими воинами перевез с косы обоз, за ним — погибших в сече дружинников, полонян и селян. Для убитых и умерших от ран кочевников в лесу на противоположном берегу нашли яму, сложили и закидали землей.

Вернувшись в село, воевода направился к старейшине села, у которого ночевал князь.

Игорь уже не спал, лежал на деревянном топчане, накрытом рогожей.

Свенельд приветствовал князя словами: «Здрав будь, княже!» В ответ Игорь с удивлением спросил:

— Ты весь мокрый. Неужто такой сильный дождь прошел?

— Дождя нет — на косе выпала обильная роса, до сих пор держится, а травостой высокий. Сильно промокли, да на солнце обсохнем. Как рана? Беспокоит?

— Видимо, загноилась, — ответил князь. — Ты лепше расскажи, что за стенами кутины?

— Погибшие дружинники, полоняне и ополчение на погосте. Обоз стоит на площади. Аще не разбирали — не скажу, какие в нем купеческие припасы. Полонян вместе с дружиной кормили репой.

— Отправляйся в Киев. Мне придется остаться, какое-то время в покое продолжить лечение.

— Копейные раны глубоки и опасны. На них всякой заразы полно. Можем вместе отъехать к киевским лекарям. По пути беречь тебя будем.

— Не обо мне — о людях думай. И в обозе, и здесь. Надо слать пропитание, одежду. Ольга обещает рану вылечить.

— Верить ей можно — молода для лекарки?

— Вчера сам видел: верить можно.

— Что с полоном? — Свенельд согласился с князем и перешел к обсуждению судьбы полонян.

— Полон останется здесь. Надобно хазар и ромеев впрячь в обустройство невольников. Обратно не вернуть, здесь не бросить. Неизвестно, где выкрали. Вряд ли есть добрые дороги. Их свозили к реке как бревна. Опять же зима впереди.

— Как поступишь с хазарами и пленными?

— Забирай их с собой. По вчерашнему разговору скажу так: брать выкуп за воров — стать самому вором.

— Не понял тебя, князь. — признался воевода.

— Выкуп заменим помощью пострадавшим. Со своими ворами каган и император сами разберутся, нам нужно позаботиться о полоне — пусть хазары и ромеи помогут обустроить их в этом селе. Когда приду в Киев, буду говорить с ними. С проповедником придется повозиться — не обойтись без переписки с императором, патриархом и королем. Не хочу обращать вора в страдальца за веру.

— Церковной узбожи при нем не было. — Свенельд так и не сообщил о перстне, который передал ему хазарский купец.

— Выпорем всех на площади, хотя и не во всю мочь, чтобы не разболелись дорогой. Нужно показать людям и им самим, что они не избранники бога, не страдальцы за веру — обычные воры. После порки повезешь в Киев, спустишь в темницу.

— С кочевниками что делать?

— Обменяем на тех, кто в рабстве у хана.

— С моравами?

— Примем их себе. У короля им воли нет.

Подошла Ольга, прервала разговор, объявив решительно:

— Пора наложить на рану свежую примочку.

Князь согласился:

— Перевяжи.

— Рана глубокая, с болью да к здоровью, — успокаивая князя, объяснила юная лекарка. — Наши травы на скотине и соседях испытаны. В лесу немало заноз, разных и страшных собирают и годяки, и козы с овцами, и люди… — простодушно добавила: — потому как все по лесу босиком ходят.

Ольга наложила свежую примочку. Наложив, успокоила князя:

— Примочка болезнена, да полезнена.

Когда ушла, князь, чтобы не потревожить примочку, дал знак Свенельду, будто привлекая его внимание:

— Соберите жителей и невольников. Особо тех баб, что потеряли близких. Пусть идут на площадь для встречи с князем вместе со всеми детьми, вплоть до младенцев. Полонян по кругу построй в две линии. Как соберете, выйду, буду говорить с ними. Затем вернусь сюда. Ты со старейшиной и Волком проведешь обряд погребения и уйдешь в Киев с пленными, проповедником и купцами. Возьмешь и тех, кто легко ранен. По прибытии отправишься к представителям хазар и ромеев. Предложи им обустроить невольников, как я сказал. По закону и обычаю нашему участники невольничьего торга подлежат смерти рассечением. Соглашусь с тобой — польза в том невелика. Невольничий промысел хазары и ромеи продолжат. Мне не нужно их золото, пусть возьмут на себя заботы о невольниках, которых выкрали из обжитых мест. Сами нанимают плотников, каменщиков, бондарей, кузнецов, смолокуров и ставят избы. Их же не оставишь под открытым небом — зима впереди. Накажи также управе собирать и отправлять караваны с питанием, обувью, одеждой для полонян.

— Приневолишь ли хазар и ромеев к обустройству невольников? — выказал сомнение Свенельд. — Непривычно им чужбине помогать. Их ответ будет таким: недоволен, поднимай меч, в брани решим, на чьей стороне боги.

— Буду в Киеве — буду разговаривать. До зимы аще не близко, чтобы другой выход искать для их обустройства, но самый правильный — обустроить здесь за счет самих воров и их усилиями.

Игорь окликнул Калину, который до того пришел с погоста съесть кусок каравая с квасом:

— Дед Калина!

Калина выглянул из-за печи:

— Слушаю, князь.

— У нас люди на улице голодные. Надо покормить и полонян, и раненых, и пленных, и хазар на дорогу. Найди сотника Волка, пересчитайте припасы с обоза, вам их вдвоем распределять. Ты, воевода, сказывай им, какие припасы из обоза возьмешь с собой. А теде идите, собирайте селян на площади, к ним выйду, буду гутарить.

По наказу князя собрали баб, молодь и стариков. Кто-то уже выплакался, кто-то не мог успокоиться, не сдерживал слез. Среди них дети, оставшиеся без отцов.

Селян собрали на той стороне верви, что ближе к кутине старейшины села Калины, а полонян на противоположной стороне от них в два ряда.

Встав между ними, Игорь обратился к селянам:

— Вы потеряли близких. Мы потеряли воинов. У них, как и у вас, семьи, жены, дети, невесты. Калина звал меня в лес для спасения. Орда была большая. Могло быть и хуже. Вышли на сечу полон освободить, молодь от неволи спасти. Не напрасно сложили за них головы ваши мужи и наши воины: отбили полон, спасли молодь от неволи, а вас от разбоя и рабства. Спасенные невольники стоят перед вами. Посмотрите на них: за такую молодь стоило побраниться, не жалея живота своего.

Князь перевел взгляд с жителей на невольников, образовавших по противоположному периметру сельской площади полукруг, обратился к ним со словами:

— Вам, молодь, хазары и ромеи готовили презренную рабскую жизнь, какую наш закон и обычай предусматривает только за тяжкие наказания, да и то в загробном мире. Того не случилось благодаря людям этого села, кто вступился за вас, чтобы вырвать из хазарских и ромейских мордовок. Они могли уберечься от смерти — но тогда вы до единого разделили бы горькую жизнь на чужбине: вас бы выхолостили, посадили с цепью на галеры, отправили в глубокие карьеры добывать камень и руду или в порты и на чужие поля за чашку чечевицы. Они подарили вам свои жизни ради вашей свободы. Участь рабов вам более не грозит, как и смерть от кнута надсмотрщика. Каждый из вас натерпелся лиха, но мужи этого села за вас жизни отдали.

К чему о том говорю и напоминаю? Да все к тому, что семьи убитых кормильцев по Прави думать, что дети не останутся сиротами, жены — вечными вдовами, село, которое построили, — без мужского призора для защиты от очередного вора. Оттого призываю, хотя иного выбора кроме моего слова у вас нет. Вы замените погибших и сгинувших в неволе до вас. Не только во вчерашней сече. Станете отцами для сирот, мужьями для рожениц, женихами для невест и дадите жизнь своему потомству, воспитаете пахарями, ремесленниками, защитниками.

По моему наказу вас построили, чтобы жены, невесты, матери, кто лишился своих мужей, женихов, сыновей, прошли вдоль ваших рядов и выбрали для себя вместо того, кто отдал свою жизнь за ваше спасение от рабства хазарского и ромейского вчера. Вслед за ними пройдут вдовы, невесты, матери, которые потеряли мужей, женихов и сыновей, когда прежний князь забрал их на войну с хазарами, а обратно не вернул.

Мы все в неоплатном долгу перед семьями этого села и каждой семье даю право выбрать того мужа, того кормильца, того помощника по хозяйству, того жениха или сына, кого душа пожелает, ибо выбирать есть из чего, один другого краше и статнее. Думаю, каждая из семей найдет среди полонян своего надежу.

Прежде всего детные выберут — их поднимать надобно. Детные, первее других возьмите за руки или на руки своих детей и идите по ряду — кто приглянется, тот ваш суженый. Пусть видит и знает, для кого станет мужем, отцом и примет как должное.

В моих словах неволи нет — речь об отеческом долге, пока не очистим землю от воров.

Далее князь неожиданно заявил:

— Таков и мой долг перед вами как князя. Клятву даю, будто на роте, что и сам найду суженую для себя в этом селе, с той лишь поправкой, что в отличие от полонян у меня как князя остается выбор.

Его заявление всколыхнуло собравшихся. Ему пришлось ожидать тишины, прежде чем продолжить.

— Не все поверили в мою клятву? Слабо дед Калина доводит до вас наш закон и обычай. Неверие князю тяжкий грех, ибо поставлен на его место народным вечем. Мы сами творим свою жизнь. Как отнесемся к себе — тому быть. Вас ли убеждать, что жить нам с вами умом и взаимной подмогой. Не давал повода не верить слову Великого князя русского. За свое слово отвечаю перед законом и миром.

После этих слов князь обратился к полонянам:

— Те из полонян, что не войдут в семью, без крыши и работы не останутся. Будет изба, появится семья. После набора воев на войну с хазарами осиротели многие села, найдутся в них невесты и семьи, что пожелают переселиться. Так что все справите семью, нарожаете детей и внучат.

За меня останется сотник Волк. Не все пройдет гладко, во все старейшина с сотником будут вникать, помогать и решати с вами по Прави, связываться с моей управой и со мной, в стороне от вас не буду.

Есть погибшие и раненые среди дружинников. На горловине косы лег княжеский десяток вместе с его командиром Чертаном. Ни одна сеча не обходится без ран, увечий и убитых. Часть молодых невольников может посвятить себя ратной жизни, заменить того, кто погиб, вступить в княжескую дружину. Полонян, кто вчера стал рядом с нами на косе, отобрав оружие у кочевников, приму в дружину вместо погибших и помимо погибших.

Вернусь к тому, ради чего здесь собрались. Призываю вдов идти по ряду полонян: кого изберете, того и уведете к себе как жениха, мужа или кормильца к тем, кто единственного сына потерял. — Обратился к миру: — Кто из баб самая бойкая — покажи пример.

Вперед тут же вышла молодуха с тремя детьми, жена местного кузнеца, погибшего на засеке.

— Как звать тебя?

— Матрена.

— Матрена, выбери для детей самого мастеровитого из молодцов. Не смотри, что квелые, подкормишь — оживет. — Игорь пытался вывести жителей из глубокой печали по убиенным.

— Да уж с голоду не умрет. Еси кузнецы? — позвала опечаленным голосом.

Вперед вышло несколько кузнецов.

— Вот тебя первого и выберу.

Матрена подошла с тремя детьми к ближайшему кузнецу и вернулась с ним на свое место.

За ней пошли остальные.

Никто особо не искался.

Не было поводов к тому. Хазарские купцы воровали самых крепких парней и мужей для работы в карьерах и на галерах.

В рядах полонян остались те, до кого бабы и девицы не дошли. Князь продолжил беседу с людьми:

— Благословляю избранников на совместную жизнь. Всем, кто осядет в этом селе, найдется работа. Нужны будут пильщики, плотники, глинобитчики, каменщики, кузнецы и бондари, — всех не перечислишь. Место это для нас важное, на пересечении сухопутных и речных путей. Поставим здесь мытню с мытарями и сторожами. Пределы наши далече — князь махнул рукой на запад — но пока крайнее вас никого нет, беру под свою заботу.

В этот момент раздался голос Матрены:

— Дай, князь, имя нашему селу, без имени держим, так в округе пошло: безымянное да безымянное. Вроде как людины без имени, не пришей кобыле хвост.

Князь задумался, прежде чем ответить:

— По сложившемуся обычаю имя дает само место. Ежели с места начать, тут же подводит к своей примете. У вас главная вервь с концами совсем косая, по руслу реки проведена, а реки у нас святые: река коса, и вервь коса, да еще на самой реке коса, где мы приняли сражение, ныне памятное для всех место. Может быть, село Косое — доброе название!

Гула одобрения князь не услышал и потому добавил:

— Напрасно губу закусили. Название по Прави. Не будь ваша вервь и река косыми, вчерашний день стал бы горше нынешнего. Косое место не раз и не два спасало вас от смерти и рабской доли. Вчера помогло одолеть ворогов. Так что не забывайте его в своей памяти. И благодарите Перуна, не оставившего нас один на один с врагом. Оттого назовем его Перуновой росой. Ныне роса у вас обильно выпала. С нее и начнем возрождать ваше село.

Вот эти слова жители села, слышавшие князя, встретили с одобрением. Князь продолжил:

— По мере сил превратим Перунову росу в град с крепостной стеной. Наравне с собирательством, охотой, рыболовством и земледелием откроем ремесла, чтобы все, кто осядет, имели промысел, торг вели с другими селами, градами и сопредельными землям, чтобы не разбегались, не враждовали, сближались и дружили.

Теде прошу у мира согласия оставить вас. Из-за копейной раны придется вернуться в горницу, моему плечу нужен покой, за себя оставляю воеводу. — Князь рукой показал на Свенельда. — Предъявит миру воров, что полоны собирают, сиротят нашу землю.

По пути в горницу князя перехватил Калина:

— По какому закону, князь, моего сына отправим в Навь? Разве можно погрести его по Прави, душа юродливая не сажа — не очистится.

— Смерть твой сын принял по Прави. По ней и отправь. За отчий дом никому не поздно встать, твой сын за него свою жизнь отдал. Что может быть святее его поступка? Пусть Перун решит, как с ним поступить. Ты от себя и от меня попроси принять как своего воина. И его дружину тоже. Заслужили своим ожесточением врагу.

— И то правда, — согласился старейшина.

По знаку Свенельда варяги вывели на площадь хазарских купцов. Их выпороли чересседельниками как шкодников, предварительно оголив со спины. Вслед за ними вывели ромейского проповедника и выпороли по наказу князя плетью жильной его голый задь.

Экзекуция прошла под гневные и презрительные выкрики собравшихся, накрытых острым смрадом давно немытых тел. Варяги пороли так, чтобы не до крови, показательно и назидательно, поскольку впереди предстояла долгая ухабистая дорога. Не привыкшие к подобному обращению купцы чересседельник сопровождали с натягом, будто кузнечные меха.

Свенельд подверг ромейского проповедника порке — но тот имел от него благодать сохранить волосы на голове и стоически перенес плеть. После порки всех проводили на постоялый двор с позором и камнями песчаника, подобранных тут же с земли.

Затем Свенельд, Волк и старейшина отправились на погост для погребения погибших. Воевода сказал слово, напомнил слова князя и передал свои чувства, с какими провожают в последний путь тех, кто не вышел из боя. Такие же трепетные слова по воинскому обычаю произнес сотник Волк, завершив их славяно-русской традицией при прощании с убиенными:

— Святые дзяды, ляцице цяпер до неба!

Старейшина Калина, он же святитель, провел обряд.

После обряда зашли к князю.

Каждого выслушал, скорбно произнес:

— Святые дзяды, ляцице цяпер до неба!

И перешел к напутствию:

— Перед дорогой всех накормить. На тебе, Волк, забота о полонянах, остающихся на постоялом дворе. Организуй охоту на съедобного зверя и птицу, в этих лесах их много, сбор грибов и промысел рыбы.

— Соль на исходе, — подсказал Калина.

— Свенельд, как уже обговорили, накажи управе отправить соль с обозом. — Князь повернулся к Калине и Волку: — Чего нужно, подскажите воеводе. Я здесь недолго пробуду. Ольга обещала заживить рану. Ты, дед, вместе с Волком посчитай до моего отъезда то, что нужно сделать для обустройства поселенцев. Теде идите. Доброго вам пути!

— С благодатью оставайся, князь, — пожелал воевода.

— С благодатью отправляйся в дорогу, воевода.

Свенельд в тот же день ушел в Киев. Волк и старейшина занялись своими повседневными заботами. Постепенно жизнь села вошла в некое приемлемое русло, пусть беспокойное и тревожное.

Князь, как и обещал, недолго задержался в селении — рана заживлялась. Помогли Ольгины запасы трав, перенявшей от деда мази, отвары, настои. Каждый сезон собирала, прибирала и хранила про запас. Оказалось, что не зря: пригодились.

Однажды Игорь проснулся от мягкого девичьего пения. Не открывая глаза, слушал, как Ольга тихо напевает:

Идет Перун по небу и видит вдалеке,

как красная девица грустит о женихе.

Он меч склонил над нею, смахнул с лица слезу

и, девицу жалея, остановил грозу.

Перуновые воины застыли над рекой,

и одного сердечного коснулася рукой…

Игорь открыл глаза, когда ее ладонь коснулась его лба, а длинная Ольгина коса прошла по его ране.

Ольга отняла ладонь, потянув косу на себя.

Однако Игорь осторожно подхватил нижний конец косы, отсвечивающей в лучах Ярилы шелковистым цветом сплетенных в тугую плеть. Вглядываясь в нее, с одобрением произнес:

— Будто перунова коса из трех сплетенных молний. — Перевел взгляд на Ольгу. — Учена перунову пению?

— Сама собой учена, — ответила. — Смотрю на реку и пою. Дед говорит, что перуново слово споро заживляет раны.

Игорь потрогал место ранения.

— Твоя Правь, — согласился, — боли почти не чувствую. Отчего твои слезы?

— Вдвоем с дедом теперь остались. Всех родичей приняла мати — сыра земля.

— Не вдвоем вы, большим родом живете.

Ольга промолчала.

Уже на другой день князь обошел село, интересуясь, как устроились, в чем нуждаются. В наихудшем положении находились полоняне, остававшиеся на постоялом дворе. Просил их набраться терпения, дожидаться помощи по обустройству села, где потребуются многие рабочие руки.

При обходе села отметил добротность жилищ селян, в отдельных из них стояли битые из глины печи, в которых можно было мыть детей вместо бани. В семьях держали горшки ручной лепки с гравировкой разных существ, сковороды для выпечки хлеба с обликом Ярилы и грохоты как признак благополучия и сытости. Ими просеивали муку, проводили обряды с почитанием небесного громовержца Перуна, просеивающего дождь, чтобы напоить и оплодотворить почву, дать семени новую жизнь и родить урожай.

Однако сам себе признался: «Люди работные, чистоплотные, сноровистые и места благодатные, а жизнь их хрупкая, того и гляди порушится из-за слабой защиты с моей, княжьей, стороны. Не приди в село, его могло и не быти, вороги разорили бы».

Сводя свои наблюдения к защите села от воров, наказал Волку с Калиной:

— Подберите в сельскую дружину ополченцев из полонян, передайте им оружие и военные доспехи кочевников, проводите с ними занятия, чтобы могли себя оборонять. Предстоит до зимы обустроить село под полонян. Без связи со мной не обойтись. Потому оставляю свою власть — назначаю Волка посадским Перуновой росы, первым посадским при моем княжении.

Волк все назначения воспринимал как обычную работу от князя. И на этот раз принял назначение молча, как работу для успешного разрешения задач, поставленных князем. Игорь не стал рассказывать Волку, для чего и почему назначил посадским, ибо знал, что его сотник везде и во всем будет поступать, как ему наказано.

Перед возвращением сходил в баню, располагавшуюся в полуземлянке рядом со старицей, незаметной для чужого глаза. Баню, как святое место для телесной чистоты, прятали от чужого сглаза. Она почиталась наряду с мечом и лемехом и устраивались вблизи родников и низких мест, чтобы не копать глубокий колодец.

…Подобные бани дожили до советских времен. Как и в древности, их берегли, прятали в рощах и косогорах. Называли банями по-черному. Вручную лопатами срезали часть косогора под сруб или камень. Выкладывали стены, сверху укладывали двойной накат из бревен или грубых лещин, засыпали землей с небольшим отверстием, слегка сдвинутом к одной из стен. Под этим отверстием на земляном полу выкладывали очаг из речного камня с котлом. У дальней стены от выхода стояла широкая скамья — на ней парились, сбоку стояла скамья поуже — на ней мылись, ближе к выходу стояла кадка с холодной водой — ею обкадывались. Рядом на рубленом из провода гвозде висел керосиновый фонарь: после войны гвоздей не было, рубили из электропроводов, такими гвоздями зашивали крыши, штакетник, заборки, использовали на вешалки. При топке дым поднимался как в чуме через отверстие в потолочном накате. После топки это отверстие прикрывалось. Было влажно, жарко и полумрачно. Стоял неимоверный жар. Вымытое и пропаренное тело ополаскивали холодной водой и выходили из бани, как заново родившись.

В советских банях по-черному не только мылись. После войны сильно почитали советские праздники. А их было два: 9 мая и 7 ноября. Каждый как начало нового года. Ждали лучшей доли — все вроде к тому и шло, люди радовались жизни и общению между собой: с помощью подручных приспособлений четвертями гнали самогон. Повсеместно. В нашей стороне столы в праздники накрывали по очереди. Сама очередь шла зигзагом, перемежаясь домами через улицу: в один праздник улицу принимает русская семья, следующие по очереди — удмуртская семья, далее — снова русские, вслед за ними — немецкая семья технорука, выселенная из Поволжья, за ней — староверская семья или одна из семей чувашей и мордвинов после окончания лесного техникума. К ним присосединялась живущая особняком за болотиной большая семья завгара… Власть тоже о праздниках помнила — участковый непременно приезжал. После дегустации его Иж-49 легко покорял высокий и протяженный глиняный берег реки по пути в райцентр. Послевоенная традиция продолжалась недолго. С хрущевской суматохи население сильно перетрясли целиной, совнархозами, лимитированием продуктов, выдаваемых в одни руки, прореживанием подворий от излишних голов скота и семейных бюджетов, ликвидацией неперспективных деревень — народ подался в города…

Князь не забывал о старейшине и его внучке. Как-то за трапезой, князю готовила Ольга из собственных припасов, обратился к Калине:

— Ты, дед, самый лепший и велеумный муж этого села. Мудрее тебя никого нет. То ли не осталось, то ли не было…

— Я уже стар. — Калина догадался, к чему зашел княжеский разговор о нем.

— Пусть так. Службу продолжай, пока молодь подрастет. Ей нужен мудрый совет. Внучка подрастет — тебя заменит. Ее отец хоробро дрался со степняками. На нем, как передал мне Волк, больше всех ран насчитали, даже по сравнению с моими воинами. Дрался до последнего вздоха, до последнего стоял, зарубил ханского командира, добрый был бы воин в моей дружине. А где его жена, что с ней?

— Он ее из полона привез, знатного рода была, чуть ли не княжеского. Бабьей мудростью шибко ведала. Недолго токмо прожила, в родах с Ольгой помучилась и ушла в Навь.

— Круглой сиротой осталась твоя внучка.

— Осталась… — согласился. — Я тоже скоро рядом со снохой и сыном буду.

— Не торопись.

— Не тороплюсь — смерть торопит.

Князь вдруг встрепенулся:

— Паки об учебе подумать. Село помолодело, учить некому. Твою же внучку, чтобы счет знала, письмена читала. Кого-то из Киева отправлю, справим отдельное училище — село ныне людное.

Дед махнул рукой:

— Не до учения. По хозяйству забот невпроворот.

— Напрасно так говоришь: в кутине пока и будем уму-разуму учить. — Помолчал, прежде чем продолжить. — Ольга сноровистая девица. Толковая. Может, вас обоих в Киев? Тебе доживать свой век вдали от прежних забот, внучке новую жизнь зачинать.

— Молодь как оставить? Сам о ней только что сказал…

— И то правда. Ты будто нарасхват. Хотя в своем слове не отказываю: поедешь — возьму с собой. Найдем тебе замену.

— Твоя воля, князь, — моя воля. Оставь меня — от своего погоста уезжать не хочу. Весь остаток моего века здесь. Отчего-то Сварог нашу линию рода не продлил. На мне остановился. Все прежние старейшины вышли из нашего рода. Последним завершаю службу. Лишь одна внучка, как проклюнувшийся отростель. Его бы на другое дерево пересадить, дать начало новой верви нашего рода. За меня хлопочешь, — за внучку похлопочи. Ее с собой возьми. Тяжело ей будет как сироте. Мати умерла, отец убиен. Мне уж тоже недолог век. Приметил на днях статного невольника — заглядывал на мою внучку. Но у нее другая душа, ей нужны перемены, впечатления, постоянно меня дергает, зовет то на рыбалку, то зверя промышлять, раньше всех убежит за грибами. У нас корова, бычок, скотина всякая. Много работы, ей неймется — душа неспокойная. Всем хороша, еси не заблудится. Из-за своего неугомонного норова — может совсем затеряться. Жизнь — она ведь как лес, вроде все одинаково, ан — выхода нет, хоть тресни. Уйдешь, не кумекая откуда и куда, — можешь не найти прежнюю поляну с ее грибницей. Что верно, то верно: ей учение нужно, в лесу-то и без учения можно обратную дорогу найти, криком позвать — чтобы в жизни не блудилась. В Киеве бы к новой жизни сподобить?

Калина испытующе посмотрел на князя.

Игорь одобрительно похлопал старика по плечу и неожиданно объявил:

— Собирай внучку. Завтра отъеду. Возьму с собой. Поедешь, тебя возьму. — И отошел во двор.

Калина остался в недоумении: то ли князь пошутил, хотя на шутника совсем не похож, то ли всерьез решил взять с собой. Так и сообщил внучке:

— Князь возьмет тебя с собой.

Та лишь руками подол юбки отряхнула от остатков сена, которое корове бросила, чтобы на ночь на сухое сено улеглась, и ушла в дом, ни слова не обмолвившись.

Утром в день отъезда князь вышел на крыльцо. Ольга уже занималась своим хозяйством. Подошел к ней, объявил:

— Со мной в Киев поедешь.

Ольга этих слов от князя ожидала. Все равно будто от стыда разрумянилась, только и нашла что сказать:

— Деда?

— Разве не сказал? Тебя благословил, остается молодь уму-разуму учить. Она вся пришлая, со своим уставом. Без мудрого слова старейшины и святителя не обойтись. Ежели передумал, пусть собирается.

Тут уж Ольга не сдержала слез, забежала в избу, подошла к Калине. Тот увидел слезы, обнял:

— Поклажу уже сладил.

— Как же ты?

— Буду тебя ждать.

У него тоже выступили слезы.

— Хозяйство, скотина?

— Мир не без добрых людей. Не оставят одного. Да и знай: у меня радость от того, что будешь пристроена в доблии руки. Князь наш доблий человек.

Игорь возвращался в Киев на конях. Перед тем как тронуться, на крыльце появилась Ольга, за ней дед с небольшим узлом из льняной ткани, в котором уместился весь девичий скарб.

Дружинники подвели лошадь, помогли сесть. Прощались недолго, хотя со слезами — разными слезами: дед не без радости за внучку, внучка — не без жалости к деду. Оба воспринимали происходящее за диво. Хотя, что в том странного: в природную гармонию безымянного села ворвался хозяин этих мест — русский князь, избил чужаков, дал селу достойное имя, внучку как сироту взял с собой.

Одно для себя поняла: на этот раз отправилась не за грибами в лес или карасями на старицу, а в неведанный край с неведанной жизнью. Были потайная радость и тревога, обе делили ее меж собой: то одна примыслится, то другая, не в силах друг дружку одолеть.

Князь был далек от ее переживаний. Он размышлял о тех, о ком тоже следовало позаботиться: дальних закоулках земли своей, живущих без дорог и связи с ним. Этим пользуются хазарские купцы и кочевники, выбирая по окраинам скот, людей, припасы, скарб, оставляя после себя немощных стариков, немолодых баб и малых детей на подрос, чтобы забрать позднее и продать на невольничьих рынках, а вслед за этим — сужается Русь в ее границах.

4

Прибыв в Киев, Игорь поделился своими наблюдениями с Православом, которые завершил словами:

— Земля наша обезлюдела. Собираемая дань идет на князя, его дружину и Киев. Живем от полюдья до полюдья. В промежутки между ними в удобное для них летнее время земли русские обирают хазары и печенеги. За счет чего им держаться единого союза с Киевом? Как только власть великого князя слабеет — о нем забывают, союзные князья, как могут, сами собой выживают. В чем мои мечники и мытари отличаются от разбойников хазар и печенегов?

Волхв согласился:

— Великие князья перед землями в долгу. Еси жить прежним укладом, ничего не изменится. От него надобно отказаться. Лепше скажи: видел ли новую пахоту возле сел?

— Разве что под Киевом и недалече от него. Притереб и выселков не встречал. Даже по рекам селений мало. Людины от шалых воров, бичующих на реках, прячутся в лесах. Едва самому удалось отбиться, а каково миру? Здоровые мужики на пересчет. Многих забрала война с хазарами. Есть села, откуда на войну ушли почти все, мало кто вернулся… Что скрывать: хазары с ромеями сиротят русские села, опустошают земли наши. Князья далеко, села без призора. Ничего не предпринять — русский мужик переведется.

— Первее всего начни с себя. Ничто так не сиротит и не ослабляет Русь, как потеря князя. Потому возьми за правило: жить и княжить долго с пользой для народа, который такого князя ждал и с большой надеждой призвал на служение.

Игорь объяснил, оправдывая себя:

— На моих глазах хазары гнали молодь в рабство: как отстраниться от брани?

— Почему первым переправился на косу и всю сечу провел на линии поединства? Брошенное копье пробило плечевой доспех рядом с незакрытым местом. Небесный покровитель отвел от него копье, сохранил тебе жизнь, но предупредил, чтобы впредь поостерегся. Хоробрый князь — достояние народа, половина удачи в любой сече, вторая половина за дружиной. Не забывай учение новгородских волхвов, сравнивающих наш народ с пчелиным роем — еси его мати погибает, рой ждет та же участь.

Перед сечей на первой линии стоит дружина. Князь и его земля стоят за дружиной во второй линии — на нее и вставай. Она не очерчена, каждый сам ее находит. Сходится с первой линией тогда, когда на плаху положена жизнь народа и земли — тогда вступай в поединство с врагом, ибо иного выбора у князя нет: или победить, или сложить голову.

— О совете новгородских волхвов помню. Для меня все сложилось так, будто этим полоном спасаю весь народ и освобождаю землю от ворогов.

— Князем родился, Перун за тебя заступился. Вдругорядь не увлекайся личным поединством, — предостерег Православ. — Каким бы сноровистым не был как ратник, лихо на первой линии снимает самый обильный урожай. Не устоит князь — не устоит дружина.

Что до твоих наблюдений — верно приметил: князья обирали землю, не думая, в отличие от тебя, что они и их земля не дружиной, а народом сильны. В наших летописях, сказаниях и преданиях сказы о неволе и сечах с гуннами, обрами, готами, волохами, ромеями и ромами, хазарами. Всегда уповали на дружину. Будто благодаря ей крепко стоят и землю держат, хотя крепко стояли за счет земли и народа. Ими пренебрегать — скотница худеет, народ сиротеет. Русь живет пашней, пашне вспашка нужна, вспашке — пахари, а пахарей опять же рожает земля. Раньше еси не с телеги, то с днепровских гор можно было всю земли обозреть, а когда роды объединились, не видно, что творится там, где небо с землей сливаются. Вот ты и увидел, что урожаи с твоей земли полон за полоном снимают хазары. Откуда новым выселкам, урожаю и воинам взяться?!

Вещий Олег из-за безысходности держал дружину из варягов — наемников. До него князья выбирали в дружину и ополчение весь подрост ратников. Доходило до того: положат на поле брани молодь, а восполнить некем, поскольку врагов много — из разных углов вылазят, лезут и лезут, и нет им конца.

Каждый русич дороже злата. Его беречь надо. Твой предшественник своим дурным походом на хазар молодь извел. Она к рати была не обучена, не ведала, как меч на меч рубиться, как в битве стоять, поскольку учить некому.

Хазары от такого князя большую выгоду поимели: русский князь неопытную молодь к ним сам привел, они ее арканами раздергали, продали ромеям и арабам. Нынешний подрост аще мал, его для сельской жизни не хватает — опять же к тому, откуда взяться новым выселкам и притребам.

Оттого и совет нам с тобой один: послужить земле Русской не дружиной и ратниками, а сошниками и работными людьми, взять в руки вместо меча соху с лемехом.

— Еси возьму в руки соху, не только села, Киев обложат.

— Берегись бед, пока их нет. Где взять столько ратников и такую скотницу, чтобы держать крепости по всей границе, как хазары. Пока наша крепость — крупные грады, где есть своя дружина и ополчение для их защиты. Молодь в твою дружину наскребли, чему-то научим, старшую дружину распусти.

Князь не скрыл недоумения:

— Какие из молоди ратники?

— С них начни княжение. Постепенно будешь добавлять. Поживем с варяжской дружиной. От нее есть опасность как при Рюрике, который завладел княжением, отказался подчиниться вече. Но Рюрик был избалован вольной жизнью. С тобой пришли молодые варяги, о своей власти не промышляют, тебе служат. О себе задумаются позднее, когда появятся семьи, обзаведутся детьми. Из-за этого хазары наемников не привечают, меняют или натравливают на них тех, кто хотел бы послужить вместо них, хотя и плодят кровников.

— Кого же мне опасаться: варяжской дружины или хазар?

— При выборе служения опасаться нужно самого себя, о чем нас учили новгородские учителя. Напоминать не буду, как разумно распоряжаться доверием народа, наделившего тебя большой личной властью. На одних варягов долго не уповай, любое разноземство заноза. Наемники хороши, пока достойно отрабатывают свой долг по воле князя. Но они при оружии. Полагаться на их добрую волю во все времена нельзя. Свенельд ныне молод, с опытом и возрастом может задуматься: не сменить ли под старость лет князя, не призвать ли ромеев в обмен на уступки, то и самому покняжить. Рюрик под старость лет как раз задумался помазаться на княжение от имени Господа, чтобы власть осталась за его родом. С тобой пришли уже крещеные варяги, о чем не забывай.

Варяги — вторая возможная угроза Руси, еси вовремя не отказаться от них. Третья угроза — хазары. С собой и варягами можно совладать, а с хазарами не обойтись без войны, с ними война неизбежна, сами нападут, еси не опередишь. К войне с ними нужно сильно готовиться. Они — главная угроза нам…

В подтверждение слова летописи: «А христиан русских приводили к присяге в церкви святого Ильи, что стоит над Ручьем и в конце Пасынчей беседы и Козарского урочища: это была соборная церковь, так как было много христиан среди варягов»^[25].

Впоследствии киевская община и варяги выступили катализатором крещения Руси. Но в начале княжения Игоря не представляли внутренней угрозы для страны.

Потому Православ посоветовал ему:

— Положись на варягов, сам встань за соху. Дай земле волю, расчищай, распахивай, привечай ремесла для работы на земле, помогай семенами. Людины жмутся к Киеву — тебе подсказка: маловато градов на твоей земле, которые для них опора. Хазары ставят крепости с гарнизонами из наемников, чтобы неволить нашу жизнь, ты ставь грады со своей управой, святилищами и ополчением вместо крепостей, чтобы размножать ее. Ставь грады на перекрестье дорог, где много разного люда с караванами проходит. Рядом с этими перекрестьями станут сошники селиться, землю орать, ремесла открывать, те же кузни, бондарные, торг заводить. Начни с твоей Перуновой росы.

— Так уж и моей. Издавна стояло это село, — отмахнулся Игорь.

— Имя от тебя пошло: Перунова роса. Возьми на примету перекрестные села и грады, которые уже есть, — туда и отправь старших дружинников. Наши люди не боятся работы, любят и умеют работать. Осядут и рожать начнут, где безопасно. Так птицы гнезда вьют. По ним можно понять, как все живое на земле устроено.

— Откуда столько людинов взять? По краю земли роды истощены, бабы в летах, за соху не поставишь, ни притреб, ни выселков. Не лепше ли отойти от тех пределов, где смерть и разбой истощают Русь? Дальние села переселить ближе к крупным градам и держать подле них вооруженное ополчение?

— Недруги сочтут за слабость — кто же бросает свою землю? Станут собирать брошенное, как воробьи рассыпанное зерно. Сохрани все села, что способны при твоей подмоге постоять за себя. Кого-то пересели, но так, на вырост. Свои пределы никому не уступай. Потерять легко, назад не вернуть. Из-за нашей же земли начнут враждовать. Балты в свое время именно так поступили, доужимались вплоть до побережья.

Так что отложи меч, с сохой и лемехом выводи Русь из недорода. Сам встань, покажи, чем нужно заниматься. Рядом с тобой и я с волхвами буду орать землю. Помоги с переселением там, где земли богаче. У нас такой земли много, как и охотничьих лесов и рыбных рек. Призови брать земли на притребы и выселки, засевать их, снимать урожаи. Твои труды оправдаются с лихвой.

— Так и роды перемешаются, потеряем родовую скрепу.

— Мы скреплены единым законом и обычаем. Притребы и выселки прорастут как грибница один к одному рядом с родами — сам подумай: где сразу набраться столько сошников, лошадей, скота — придется делиться, жить рядом с родом.

— Как поступим со светлыми князьями?

— У них нужно побывать самому или твоим людям, объяснить, убедить и настроить расширять пашню. Охоту и рыболовство запускать нельзя, однако чую, что будущее народа за пашней, которая прокормит любое число скота, лошадей и едоков. Ее обработка, посадка, сбор урожая, хранение облегчается с применением приспособлений и помещений, а то означает, что будет запрос на мастеров и работных людей. Не одной же данью союзом жить. Зачни с малого. Где-то сразу пойдет, где-то с трудностями. Народ разберется, потянется туда, где себя найдет.

— Правда твоя, — согласился князь, — земля придаст людям сытость и спокойствие, бабы охотно начнут рожать и выкармливать младенцев.

— Народная мудрость подсказывает: «Держи с народом связь — не ударишь лицом в грязь». Создай условия для расширения пашни, городов и ремесел. Пока к тебе приглядываются могущественные соседи, поступай по давно проверенному правилу: меньше ратников, больше рожениц. Воспользуйся временным затишьем. Семьи, еси рожать по младенцу в год, начнут расширять пашню, скотный двор, чтобы больше сеять, растить, брать. Ты к ним с железом, лесом, кузнями, ремеслами, здравницами, как в свое время князь Кий, собравший в них знахарей-травников с отварами, мазями, настоями. В них и костоправов держали. Твое служение касается не только тебя, но и меня. У нас с тобой один хомут на двоих.

— В чем твое служение будет?

— Утомлять не буду, аще думаю, как лепше поступить, вернусь к этому разговору позднее. Ты же подумай, в чем моя помощь нужна. Паки скажу, что у меня прорех не меньше, чем у тебя: часто воевали, редко душу вспоминали. Не все мечу доступно. Время о душе позаботиться. Она же сравни земле: без души земля не родит, без земли — душа не проживет.

От ромеев опасное поветрие пришло. Теде они вместо одетых в броню крестоносцев засылают проповедников, искушают князей престолонаследием от имени бога, противопоставляют его народовластию, как власти черни. Лазейка для искушения любого, кто норовит сесть на княжение, минуя вече, особо воевод, за кем сила. Не каждый решится выйти на вече, ромеи помажут любого, кто примет их веру. При осаде хазарский воевода Песах пообещал тысяцкому власть над Киевом в случае открытия ворот для его армии. Тут же искусился таким предложением, едва не открыл ворота, пришлось мечом погрозить. Его видно, а кто-то исподтишка свою выгоду ищет.

Тебе выпало время княжить в окружении соседей, живущих за счет рабов. И ромеи, и хазары, и германцы исповедуют превосходство над Русью, заглядывая на нее как на житницу рабов — собирать и собирать.

Нынешнюю Русь новгородцы испекли, будто каравай, и передали Киеву, как мати русских городов. Вот мати пусть и всегда остается: Мати! Не мачехой. Надо материнскую душу и ее детям передавать.

— Понимаю тебя, — признался Игорь, внимательно слушая Православа. — Смогу ли поднять такое бремя — его же, что поленницу, одной ношой к печи не поднесешь…

— Сможешь, — поддержал Православ.

— Советы дал по Прави. За что взяться наперед?

Православ напомнил:

— С Перуновой росы — стоит на перекрестии. Вслед за ней охвати все земли, чтобы со следующей весны вся Русь вышла их роять.

— Попробую.

— Не пробуй, не оглядывайся — поступай, иди таким путем. Будем рядом с тобой со всей Русью.

— Как раз Перуновой росой занят. В темницу спустил хазарских купцов и ромейского проповедника. Хочу добиться от хазар и ромеев помощи в обустройстве полонян. Поддержишь ли меня?

— Твое слово верное. Не мечом потрясаешь, как в таких случаях князья поступали, — предлагаешь миром разойтись, хотя вторглись на твою землю и крали твоих людей для продажи в рабство. Нелегко будет отказать князю, преисполненному сохранить мир и совместно обустроить невольников. По их ответу и поступишь.

— Привез с собой внучку старейшины села Калины. Ее отец каганом назвался. Мати при сносях отяжелела и не встала. Каганом, думаю, назвался из-за нужды, молодь страдает от однообразия жизни. Заглянул молодец за уголок другой жизни и полезной идеей воспылал — град намеревался ставить, хотя иначе обозвал — Козаром, но верно определил — для него как раз место там. На засеке дрался, не жалея живота своего. Зарубил командира орды. На его примере представь, Православ, какой у нас славный, толковый и сильный народ, а проявить себя для своего же блага условий не имеет. Я пришел этого молодца казнить, едва на кол не посадил, а он мастер на все руки, оказавшийся под чужеземным влиянием.

— Я же и говорю: по моей службе немало прорех.

— У меня к тебе просьба. Дочь этого молодца обучить. Она сама участвовала в сече, залечила мою рану, помогала другим раненым своими мазями и настоями — речу о том, что хочу позаботиться о ней. Обучи счету, чтению, истории, закону и обычаям. Отцовское и в ней отзовется с умением. Обучишь, посмотрю куда пристроить.

— Не хватает нам духовной управы.

— Создавай. Поддержу ее кормлением.

— Позову сироту в читальню, — в свою очередь откликнулся Православ, заинтересовавшись Ольгой, имея в виду читальню святилища, где накапливались летописные письмена, сказания, отдельные переводы для обучения детей.

В киевском святилище вели свой летописный свод, который, как и предметы культа, к сожалению, не сохранился за исключением отдельных сведений, приведенных монахами-варягами в летописи.

На этом соратники расстались.

Воспользуемся паузой перед обучением Ольги в святилище, обменяемся сведениями об истории, положении и значении святилищ в жизни славяно-русов для восприятия последующих событий. Историография «новой России», которая при нашей реконструкции воспринимается как враждебная альтернатива Российской Федерации, относит славяно-русов к неисторическим народам. Подобное предубеждение подразумевает, что они не имели цивилизованного мировоззрения, до принятия ромейской религии исповедывали некий языческий культ в виде родовых примитивных капищ в рощах и идолов.

В этих суждениях к правде можно отнести только природу. Наши предки дорожили природой. Она была своего рода колыбелью будущего этноса, благодаря чему рано восприняли окружающий мир как единое целое, живущее общим законом. Через восприятие себя частью космоса прошли многие народы, если не все. Иудеи, к слову, устраивали жертвенники в горах. Каждый этнос развивался в своей природной колыбели. С накоплением знаний о космосе менялись и условия обращения к нему: появились святилища, отдельные сведения о которых дошли до наших дней, — имея в виду общеславянское святилище Верховного Бога Святовита на острове Рюген в Балтийском море. Арабские путешественники и историки донесли до нас сведения об Артании, Славяно-Артанском духовном центре, Беловодье, древней прародине ариев и славян. В научном мире фактически признана древняя цивилизация Гипербореи, откуда вышли наши далекие предки.

Как не возмущаться, когда о том, что было, о глубокой историчности русского народа сообщают не собственные архивы, а чужеземные летописи и архивы. Те же арабы подтверждают, что Русь имела системные мировоззренческие представления, положенные в основу ее земных добродетелей, без которых и поныне не обходится ни одно государство. На Руси они перекликались с учением Иисуса: социальное равенство, справедливость и праведность.

Просветительское начало заложено в любом культе: суть его в характере и содержании. В этом смысле святилища — это училища. В отчем православии добродетели исходили из народовластия, воспринятого из космоса и переложенного на земные обычаи. Славяно-русское народовластие как вселенская добродетель относится к выдающимся достижениям человечества. Познанием космоса занимались люди, способные к таким умственным и душевным усилиям. И ныне космос не восприять без умственных и душевных усилий.

Волхвы учили, подсказывали, советовали; занимались духовным и нравственным воспитанием и начальным обучением детей счету, рунической азбуке, истории и мироустройству. Это — сословие мудрецов, учителей и проповедников, выступавшее представителем интересов народа, идеологом народовластия, гарантом благополучия и безопасности земли Русской в добродетелях закона и обычая. Они являлись источником знаний о вселенском законе, воплощенном в земных обычаях. Их добродетели и обряды наполнены смыслом космоса, его земной природы, подсказывающим время проведения тех или иных дел по наполнению себя жизнью. С ними связаны дни радости и благодарения, вошедшие в историю как Масленица, Красная горка, Спасы. Без них не обходились при определении времени свадеб, пахоты, посевной, уборки и решении сложных социальных, военных, судебных ситуаций.

В своих духовных центрах и святилищах волхвы накапливали и сохраняли представления об окружающем мире и его древности, передаваемые от поколения к поколению. Мировоззрение славяно-русов опиралось на разумные представления о вселенском законе. Оно определяло практику жизни, ее уклад. Религиозность в нем лишь в образах богов, следящих за соблюдением закона. Но за образами богов, если потереть, выступит та или иная реальность окружающего мира. Его религиозность призвана мобилизовать всю энергию человека для выполнения задач, поставленных самому себе. В качестве примера можно привести обряд дачи клятвы с хождением по роте, которая давалась в святилище по обряду религиозного культа, однако касалась тех или иных социальных обязательств того, кто давал клятву. В частности, князь призывался вечем на княжение в соответствии с вселенским законом и сложившемся на его основе обычае призвания с выходом к служению и клятвой хождением по роте. В этом обряде просматриваются элементы культа, скорее всего мировоззренческого, чем религиозного содержания, ибо элементы культа являются светскими: народ, его собрание, представление и обсуждение кандидата на княжение, призвание и клятва. То же самое можно сказать о праздниках, которые предворяли сугубо хозяйственные мероприятия или подводили их итоги, в частности на посев и сбор урожая. При волхве Православе киевское святилище в отсутствие князя становилось резиденцией управителя земли Русской, при нем открыли духовную управу.

В мировоззрение славяно-русов заложена космическая идея коллективизма как народовластие, за соблюдением которой следили волхвы и имели большую линейку народных праздников, подпитывающих эту идею. Волхвы на своем поприще трудились как пчелки. Массовые мероприятия весьма затратны. Без повседневой связи с людьми, живущими на своей земле, они бы не утвердились, а их до сих пор помнят и не теряют в памяти. Отчие обряды наполнены смыслом и сакральностью природы, указывающие на время и место их проведения через те же Масленицу, Красную горку, Спасы и многие другие народные праздники, проведение которых, к сожалению, не входит ныне в число праздничных традиций потомков.

В целостном виде древнюю духовную культуру сложно восстановить, она накрыта многими поколениями беспамятства, отрывочно дошла до наших дней в отдельных обрядах, сказаниях и преданиях, записанных историками. Цель нашей реконструкции — восстановить историю прошлого для правильной оценки настоящего и будущего.

Святилища волхвов, как дом немецкого канцлера Германии Ангелы Меркель, воспитанной в ГДР, не выделялись ни величественностью, ни росписями, ни украшениями — в них соблюдалась чистота и строгость к себе в обмен на доверие людей. Славяно-русы не строили храмы, подобные ромейской Святой Софии, не кичились, будто истиной, мажорством, богатством и мамоной, как застройщики сочинского, итальянского или испанского побережья новороссийского разлива, во всем вели скромный образ жизни, воспламеняясь душой лишь в добродетелях для благополучия и безопасности народа и своей земли.

Советские сельские и поселковые клубы, которыми заведовали выпускники культпросветучилищ и институтов культуры, возможно в чем-то напоминают святилища Древней Руси. Детство автора прошло в Юберинском лесопункте Удмуртии, в котором проживало до полутора тысяч человек. В их распоряжении был клуб с библиотекой, читальней, большим набором газет и журналов, помещением для игр, прежде всего самых популярных в то время шахмат, домино, лото, бильярдом, зрительным залом на сто с лишним мест для демонстрации фильмов, выступлений лекторов общества «Знание», вестибюлем для музыкального досуга населения всех возрастов. Во время избирательных кампаний в клубе заседала участковая избирательная комиссия, проводившая своего рода вече, ибо вся процедура голосования была доброжелательной, хотя и строгой. Чтобы какая-то учительница сбросила «левые» бюллетени в урну — боже упаси! Учителей мы, школьники, обожествляли, они старались свой образ в нас поддерживать. Слово «бог» есть синоним правды, а правда есть синоним рая. Можно допустить, что на подсознательном уровне учителей продолжали почитать как святителей времен Древней Руси.

Ромейство относит почитание славяно-русами вселенского закона и обычаев к бесовщине, традиционно упрекает в поклонении идолам, хотя их мировоззрение складывалось тысячелетиями, начиная со времен, когда для отображения космического и божественного мира использовался самый доступный по тем временам инструментарий. И хорошо, что они им пользовались: их мысль не стояла на месте. Сами идолы не настолько примитивны, как их представляют: в четырехгранниках отображены образы высших сил в их бесконечности во все стороны света.

Представления славяно-русов и ромеев разнятся. У первых — это не столько религия, как разум и мировоззрение (пусть — примитивные), у вторых — религия и вера, призывающие славяно-русов спасаться только милостью Господа. Ромеи устами апостолов осуждали дачу клятвы, ибо клятвой человек брал на себя обязательства своими усилиями достичь определенной цели помимо веры. Однако клятва ныне прописана в конституциях государств, в советское время давали клятву, начиная с октябрят, пионеров и призыва в армию.

Мы воспользовались паузой, чтобы не сложилось мнение о приглашении Ольги в некое бесовское капище.

На следующий день после встречи с Игорем Православ отправил отрока за Ольгой. Она впервые в жизни перешагнула порог святилища. Православ встретил, провел в читальню, переговорил, расспрашивая о селе и родичах, про себя отмечая владение языком, непосредственность и рассудительность. Предложил ознакомиться с числами, рунами, чтением, письмом, историей и обычаями с выполнением самостоятельных домашних заданий по счету и чтению в присутствии отрока. Ольга согласилась, не имея представления обо всем перечисленном.

За учение у славяно-русов отвечал отдельный бог Числобог, ведавший всем тем, чему Православ готовился обучить Ольгу. Можно, конечно, о нем поиздеваться, но введение учения как добродетели, за которую отвечает божественная ипостась, между прочим, указывает на практицизм славяно-русов и на то внимание, которое уделялось учению.

Детям давали начальное знание, проверяя их способности к прилежанию и рукоделию. Первые уроки они получали у родичей, обучаясь на их примере в повседневной жизни бытовым и трудовым навыкам, а дальше как получится: кого-то отдавали в квартальные святилища и киевское святилище, кого-то учили мастеровые, кто-то оставался с родителями.

Недоучками не были, находили себя в жизни. Числобог за этим следил через внушения старших родичей и квартальных святителей, учитывающих детей в своей вотчине.

Славяно-русы исторически считаются одним из самых умных и изобретательных народов, что, безусловно, заложено еще до смены веры, поскольку крепостникам умные холопы не нужны, что прозвучало и в нынешнем XXI веке на одном из форумов.

Что касается Ольги, уровень ее мышления предстояло поднять до киевского и княжеского окружения. Потому ее учение затянулось. Ей не без усилий давалось обучение счету, рунам, книжному чтению и письму. Она была переростком со сложившимся сельским образом жизни, тем не менее терпеливо осваивала то, чему обучал ее Православ.

Специальное занятие он посвятил разбору Сказания о князе Городне и его княгине Тарасе, пересказав его по памяти:

— Мы, Ольга, жили и живем своим рядом. Лишнего нам не надо, от лишнего люди изводятся. Почитаем честность и доброту. Друг перед другом не кичимся, говорим правду. Не приучены врать. Младшие слушаются старшего по возрасту. Дедов уважаем, баб почитаем, детей стережем, жен защищаем, слабым помогаем, прохожим даем есть-пить, место у костра и ночлег.

Был в одно время у одного из наших родов князь Городня. Как равный с равными спал на телеге, под голову седло клал, в ночи вставал, проверял дозоры, будил уснувших и больно наказывал. Но как-то пришел купец навроде хазарского, хотя в те времена подобные им были готы, предлагал злато-серебро в обмен на кожи, сало, овчину и говядь. Его жена — княгиня Тараса обменяла их на разные украшения, чтобы кольца и браслеты носить. По ее примеру и другие жены повелись на то же самое. За ними молодь девичья начала наряжаться, а ратники мечи и уздечки стали оправлять в злато-серебро.

Зависть завелась, как блохи у кабанов. Те от блох не переставая чешутся, а эти от злата-серебра между собой тешатся. Тараса на том не успокоилась, стала Городню подбивать на войну с соседями, злато-серебро отнимать. Из-за того жить стало совсем худо, готовились к войне. Но и соседи всполошились, стали на Городню топоры точить.

В сечах с ними Городня извел свой народ. Аще других подбил на вражду между собой. Всех привел к запустению.

И тогда вернулся к ним прежний купец, что на злато-серебро их жизнь поменял. Но уже с войском. Убили Городню, а его жену Тарасу угнали в рабство вместе с полоном.

Вот такая история, Ольга. Что можешь сказать про князя Городню и княгиню Тарасу?

Старательно выслушав сказание, ученица объяснила:

— Наши деды жили своим рядом. Никому ни в чем не завидовали, ибо чужого им было не надо. Жили тем, что сами вырастят. Держали скот, оберегались от разбойников, в чем князь Городня был в помощь. Наравне со всеми разделял тягло хозяйское, ночь и день все одно ему. Всем был добрый князь, да безволен перед княгиней Тарасой. Вместо того чтобы огреть ее батогом за жадность, смирился с ее юродством.

Пришел чужеземный купец, стал трясти перед ней мошной. Она возьми да позарься: стала украшаться, показывать себя другим, всех в зависть ввела. Поменяли бабы на украшения свою прежнюю доброту, лишь бы быть красивее и богаче других.

Вместо скота и зерна стали оружием разживаться. Хозяйство забросили. Людей своих на войне сгубили. Купец, что златом-серебром княгиню искусил, терпеливо ждал, как соседи друг друга побьют: привел войско, князя убил, худую княгиню вместе с остальными людинами увел в неволю. Наши деды этим сказанием призывают жить своими заботами, давать отпор всякому, кто искушает златом-серебром, еси даже князь и княгиня.

Православ был доволен рассуждениями Ольги. Они указывали на ее готовность отстаивать свои убеждения, верность сложившемуся укладу жизни. Поинтересовался:

— Что привлекло твое внимание в этом сказании?

— Не подходил Городня для княжеского служения, попал под дурное влияние княгини.

— Верно молвишь. Не могут те, кто позарился на злато-серебро, жить как все и княжить над всеми. Они, что черви, изнутри разрушают плод. Имя его и имя княгини о чем говорят?

— Имя как имя, — пожала плечами Ольга, находясь в затруднении, что сказать Православу. — Я таких имен раньше не слышала.

— Городнями и тарасами окружают города для защиты от врагов, чаще всего срубы, наполненные землей. Имена князя и княгини сами по себе вызывают доверие, они будто подсказывают: мы для народа крепкая защита, нам надобно доверять. Узнав значение имен, что извлечешь для себя?

— Не по имени и не по Прави жили и княжили.

— Еси дурно живут, то и правят дурно?

— Как живут, так и правят.

— Тоже верно.

Подумав, Ольга подсказала:

— О людинах нужно судить не по имени.

— По делам их, — согласился Православ. — Аще что?

Ольга в задумчивости пожала плечами:

— Теде, отче, подскажи. Буду знать.

— Городню с Тарасой в своей душе не приживай, как бы ни жила. Не имя красит человека, а человек имя. Это правило подходит ко всему, с чем в жизни приходится встречаться.

После разбора сказания Православ перешел к мироустройству:

— Наши роды сидели на земле, на которую косились завистники-воры. Не все выстояли — многие рассеялись и слились с германцами, булгарами, венграми, данами или обособились. В прошлом все почитали Триглава как Троицу, называя по-своему первопредков Сварога, Перуна, Велеса, первобога белого света, Родом, Ирием, Белом или Святовитом. Но не было в том вреда, ибо закон, данный нам для жизни, признавался всеми, пусть со своими обычаями. Он во всем, что нас окружает на земле. Все, что движется, меняется, течет, — живет своим руслом, никому не мешая, как лето и зима, чтобы жизнь во всем протекала в согласии. Волхвы приняли эти знания от богов, чтобы небесную Правь под свою земную жизнь приноровить. Плохо то, что соседи вокруг искусились кривдой, чужим умом живут.

Ольга вздохнула — не давалось ей такое учение, спросила:

— Откуда, отче, пошли русалки, лещиухи, водяницы и лешие? — подалась детским впечатлениям.

Пришлось отвлечься:

— Знаю о них по общим разговорам. С ними не встречался. Еси и бытуют в реках и лесах, их происхождение скрыто древней тайной, как тварей от дивной природы. Нам неведомы. Не познаевши их, не стоит речь вести. В наших темных лесах кто только не бродит. Богов среди них нет. Боги не из нашей земли. Мы их дети. На своей земле, они на своей. Им в нас не бывать, нам в них не бывать.

— С детства мечтала стать русалкой. — Ольга вернула Православа к своему детству. — Уходила далеко по реке, самому глубокому омуту, ныряла в него, надеясь встретить русалок и рядом с ними жить. Ни разу не показались. Дед говорил мне, что видел лешего издалека.

— Вокруг нас много загадок, всех ответов на них пока нет, ответят наши потомки, — согласился Православ. — Нам среди них жить в согласии со своим законом и обычаем, разгадки когда-то придут.

— Зато Перуна небесного видим, — подсказала Ольга.

— Где и когда его разглядела? — поинтересовался Православ, отвлекаясь от разговора от таинственных тварей.

— На небе при каждой грозе, — с недоумением ответила Ольга, — трясет грохотом и поливает землю дождем под урожай и плоды разные. Паки поражает стрелами ворогов, направляя стрелы перуновых воинов, сам мечет с небесной высоты.

— Откуда знаешь о том?

— Дед рассказывал, что так случается, когда гремит, мечет молнии и накрывает землю дождем.

— Его самого не видела, только слышала?

Ольга качнула головой.

— Правда твоя, — похвалил и спросил: — Перун как связан с нашим образом жизни?

— Помимо дождя и молний? Не знаю.

— У твоего деда есть в избе грохот для муки?

— Есть.

— Почему его назвали грохотом?

Пожала плечами.

— Сотрясая небо и выливая дождь на землю, Перун что делает?

— Гремит.

— Подсмотрели, как Перун проливает землю дождем, и назвали решето для просеивания муки грохотом. Его тоже приходится сотрясать, постукивая ладонями об края, чтобы гуще сыпалась мука. Чем сильнее грохочет Перун, тем сильнее дождь. То же самое с грохотом при просеивании муки. Перун подсказал секрет грохота, которым ныне пользуемся. Когда зерно или мука сыплются из грохота, они на что похожи?

— На дождь.

— Перун подсказал, как родить каравай для продолжения жизни.

Ольга перевела от себя:

— Грохот будто небо, которое нужно трясти, чтобы выпал дождь. Оттого и гром, оттого и грохот. Наши родичи наблюдали, как ведет себя Перун, чтобы дождь выпал, землю промочил, урожай дал и по нему восприяли и придумали, как очистить зерно и муку для выпечки хлеба.

— На что сыплют муку?

— На скатерть.

— Как земля принимает дождь, так и скатерть принимает муку, дождь родит урожай, мука, упавшая на скатерть, даст нам хлеб. Когда гремит Перун — к урожаю, а когда гремит грохот — к хлебу. Все едино для нашей жизни, ее благодати и сытости. Грохот — это наш обычай, взятый из того, как небеса поят землю влагой и дают жизнь природе и людям. В благодарность пращуры стали проводить обряды и праздники, ублажая Перуна. Выпечка хлеба проходит по примеру небес: выращенное зерно («дождь») через сотрясаемый грохот («гром») высеивается на льняную скатерть («земля»), замешивается в тесто и отдается огню («Яриле»), порождая из урожая хлеб. Подобно грохоту связью с небесами переплетена вся наша жизнь. В предназначении грохота положено древнее восприятие неба и земли как семьи. Просеивание зерна напоминало ситный дождь. Все умение и поступки подмечены у небес, переосмыслены к нашей жизни в разных обычаях.

Поняв, что Ольга легче воспринимает родовую веру на примерах, близких ей по прошлой жизни, на простейшем бытовом примере объяснил ключевую суть отчего православия — восприятие ближнего космоса.

Ольга изумилась объяснению простых для нее вещей и явлений через небесную связь и не скрыла того:

— Как, отче, все мудрено! Я пою перуновы песни, почитаю Перуна, но не задумывалась, из чего и откуда все это. Гром есть, дождь есть — и ладно.

— Ты девица любопытная, впечатлительная, постепенно ко всему придешь сама, разложишь по своим местам, как корчаги в каленой печи, в зависимости от того, кто и как варится и парится. Закон небесный движет весь мир. Все, что по небу движется, подчинено единому порядку во избежание небесной смуты и конца света. Иные из нас, забыв о том, что все подчинено единому порядку, сами по себе летят, как песчинки, туда, куда ветер дует, и меж собой еще хорохорятся, кто из них ближе к богу, кто богаче телом по отношению к другим таким же песчинкам. Княгиня князя Городни — одна из таких песчинок-искусительниц, обратила добрую жизнь по Правде в летящую по ветру Кривду. Чтобы таких княгинь не было, пращуры наблюдали за небесами, их образ жизни перенимали для себя как Великую Правду с ее порядком, равенством, справедливостью между собой. Ее, правду, можно достичь при том же порядке, что на небе есть.

Порядок у нас тот, какой подсказали небеса. Хазары и ромеи живут супротив вселенского порядка. От закона те и другие давно отреклись, сами хотят быть законом для всех, кто живет на земле; за их счет златом-серебром разжиться, хомут накинуть, в оглобли впрячь, что в Царьграде не редкость.

Киев стоит на перепутье разных дорог и дорожек. В отличие от него у тебя должна быть всегда одна дорога — отчая вера. Закон, в обычаях которого живем, одними чувствами не восприять, надобно понять умом, охватить весь мир небесный и восприять, что на месте мир не стоит, все в нем движется по установленному Законом единому порядку. Так и человек — на месте не стоит, движется, его деяния сами по себе не остаются, тоже движутся с пользой или вредом для него, кто рядом с ним живет.

Вот ты не знала счета, рун, письмена, а теперь знаешь и даже читаешь. Отчего? Оттого, что поступаешь по Закону: не ждешь — движешься, не молишь бога сделать тебя зрячей, сама постигаешь учение. Не ждать — двигаться, не молить — добиваться своими усилиями. В том и есть учение и умение. Без усилия жизнь замирает, птицы не летят.

Тебя воспитывали природа, сказания, предания, обычаи рода — теперь самой нужно искать, находить, идти своим путем, своим руслом по жизни. Путь или русло надобно правильно пройти, прежде чем сделать следующий шаг, ничего не принимая на веру, до всего доходя разумом, пропуская через себя по закону и обычаю. У того, кто встал на путь учения, оно никогда не завершится, тебе и далее придется учиться. Не останавливайся на том, что узнала сегодня, думай, что познать завтра и послезавтра, продолжай осмысливать через учение то, с чем столкнешься в жизни. И улучшай навыки чтения, пользуясь списками сказаний и преданий, которые есть в читальне князя. Всегда можешь прийти посоветоваться, сообща получить разгадку на трудную загадку.

Теде имеешь представление, что такое счет, чтение, перуново учение, иначе оцениваешь прошлое. Продолжай обучение, закрепляй начальные навыки, я же посоветую князю занять тебя доступной службой, чтобы продолжить учебу с учетом запросов твоего служения в Киеве.

5

Намерения князя привлечь к обустройству невольников хазар и ромеев, переданные через Свенельда, вызвали возражения хазарской и ромейской общин Киева. Работники Управы в ходе переговоров не смогли их преодолеть, обратились за помощью к князю. Князь выдержал паузу, прежде чем встретиться со старейшинами общин, представлявших интересы своих правителей. На встречу с ним позвали хазарского раввина Вениамина, представлявшего интересы Хазарии, и настоятеля действующей ромейской церкви Иллариона, представлявшего интересы Римской империи.

Игорь принял их в зале с символами княжеской власти, расположившись на княжеском стуле, к которому обращался в редких случаях. Княжеские дипломаты подвели Вениамина и Иллариона, поприветствовавших князя поклоном головы, на что князь отвечал таким же поклоном. После приветствий дипломаты усадили Вениамина и Иллариона напротив князя на отдельные короткие дубовые лавки, сами же встали по краям от них.

Помимо Вениамина и Иллариона князь наказал позвать по десять представителей от каждой общины по выбору старейшин. В частности, с хазарской стороны присутствовал Манас, строитель, обучавшийся своей профессии в ромейском Херсонесе, известном своей искусной строительной школой.

Приглашенных купцов усадили за старейшинами на общие скамьи. Их присутствие придавало старейшинам большую уверенность в предстоящем разговоре, поскольку никто из присутствующих за ними общинников не желал вкладываться в обустройство Перуновой росы, как того хотел русский князь.

Игорь не мог не догадаться, что их присутствием усложняет свою задачу по принуждению общин к обустройству бывших невольников, однако осознанно пошел на это, имея свои соображения.

Вениамин и Илларион владели славянским языком и согласились вести разговор с князем на его языке, а общинники, расположившиеся позади, пришли со своими толковниками со знанием славянского языка, которые держали возле себя для помощи при заключения торговых сделок и разрешения возникающих споров.

Князь приветствовал приглашенных послов и их людей словами:

— Дякую старейшинам и общинам за то, что приняли приглашение встретиться с Великим князем земли Русской. Ваше участие в беседе со мной вселяет надежду, что Русь не останется наедине со злодейством, нанесенным ей торговцами живым товаром, выкравшими из ее сел и семей молодь для продажи в рабство. При освобождении полона я, моя дружина, ополчение села и сами полоняне подверглись нападению. Среди моих людей много убитых и изувеченных. Довольно сообщить вам, что за освобождение полона все мужи села положили свои животы, их семьи остались без кормильцев. Благодаря им и моим воинам полоняне избавлены от неволи, но оказались вдали от своих семей без обуви, доброй одежды, питания, домашнего очага и крыши над головой.

Никто не убережен от горестных событий, несчастий, смертей, испытаний, паки беда беде рознь. В той, о которой веду речь перед вами, открылось воровство людинов по всей моей земле, да аще моравов, за что злодеи спущены в темницу до суда над ними.

Вы, представители своих владык, приглашены в княжеские палаты, чтобы решати, как нам поступить, чтобы с миром и согласием разойтись. Могу злодеев передать вече, которое вряд ли освободит их от казни с иссечением на вечевой площади за рабство, убитых и изувеченных. Могу передать вам в обмен за обустройство полонян, на чем и настаиваю. Казнь или обустройство: иное решение дружина не одобрит, а народ не примет.

Дякую за ваши соболезнования в связи с гибелью воинов и жителей села, высказанные через Свенельда и управу. Их уже не вернешь. Разве что помочь их семьям. Невольники, коих освободили из полона, окажутся очередными жертвами, еси не спасти от голода и холода до прихода зимней стужи.

Дякую за ваши сочувствия этим несчастным людям, хотя ни один обоз для их спасения не отправили. Я же шлю обозы каждый светлый день. Нашлось бы место в них и для вашего искреннего сочувствия. Полоняне много чего пережили, нуждаются в вашей подмоге.

Позвал вас, Вениамин и Илларион, обсудить, какой должна быть ваша подмога в обустройстве невольников по месту их освобождения. Сразу же упреждаю в присутствии знатных общинников, что за вами и кого здесь нет, прежним разговором о дирхамах и солидах не разойдемся, на них не ссылайтесь. Мне неведомо, сколько их потребуется. Лишнего не надобно, но и с пустой скотницей, как с худой крышей, оставаться не хочу. Не я людинов без крова и брашно оставил — то были ваши купцы с проповедником и нанятыми ими кочевниками. Вам и ответ держать.

Как распорядиться вашим златом и серебром, когда невольники не обуты, не одеты, в тряпье на босу ногу? От голода за каравай отдадут ваше злато-серебро, сами останутся наги, без крыши и тепла. Одним караваем сыт не будешь, на ночь не укроешь — надо поставить дом, затопить печь, самому сподобиться испечь каравай, завести жену и содержать семью.

Невольники размещены на постоялом дворе под открытым небом, мои воины кормят их вареной репой и своей ложкой из своего котла. Жители села скотину держат в хлевах, они же хуже скота, для них даже хлева нет. Пришлось невольников вместо скотины размещать в хлевах, которые им скотина уступила или местечко отделила. И те, кого разместили в семьях, не перестали быть пострадавшими и нуждающимися в подмоге. Развозить их по селениям, откуда похищены, условий нет. Немало на моей земле безымянных сел и выселков. Воры выбирали уединенные селища, князем не учтенные, вдали от наезженных дорог, где людины от них пытались спасаться. Разве что верхом или пешим до них доберешься сквозь лесные теснины.

Помимо сочувствия уповаю на ваш разум. Мы же с вами добрые соседи, не враги, в мире и ладу живем; далее хотим ими быти. Потому и обращаюсь к уважаемым представителям кагана и императора с патриархом, известных своим великодушием и добродетелями к моей земле, совместно обустроить невольников в том селе, где их освободили от мордовок ваших людей и наемников. Призываю выехать в село, на месте определиться, чем следует помочь и как лепше обустроить. Вы с моей управой к согласию не пришли. Хочу теде сам выслушать, прежде чем принять решение, как далее поступить.

Первым поднялся со своей скамьи и взял слово старейшина хазарской общины Вениамин:

— Великий князь русский Игорь, разделяем твою скорбь по убиенным воинам. Нам близка твоя забота о людях под открытым небом накануне зимы. Не откажем в посильной помощи для покрытия вреда, чтобы печаль по умершим, раненым и пострадавшим не омрачила наши добрые отношения, не навредила взаимовыгодному торгу. Просим проявить добрую волю, передать узников из твоей темницы на суд кагана. Но избавь нас от пил с топорами, валки и рубки древес для установки изб и прочей работы черни. И обозов тоже. Возьми обустройство несчастных на себя при наших разумных расходах.

Вениамин не разделял предложение князя и был краток, дабы подчеркнуть твердость своей позиции, ранее доведенной им до местных властей, как не подлежащей обсуждению и пересмотру.

После Вениамина высказался Илларион, представляющий интересы императора и патриарха:

— Напомню тебе, Великий князь русский: ромейские купцы непричастны к похищению росов, сей грех совершен купцами другой земли. Мое приглашение на встречу с тобой большая честь для меня, только на этот раз, к моей глубокой печали, приглашение можно расценить как оскорбление вселенского императора, вселенского патриарха и вселенской церкви…

Игорь не удержался, встрял в разговор, перебив его:

— Устраняешь себя от подмоги несчастным моравам? Положи-ка, Илларион, на одну чашу весь невольников, похищенных хазарскими купцами, на другую — моравских невольников, обращенных в рабство вашим моравским помазанником и присоединенных вашим проповедником к воровскому полону. Какая чаша весь перетянет? — Игорь покачал ладонями перед собой. — Вторая чаша будет не легче.

Еси посчитал за оскорбление мое приглашение — не приходил бы к князю русскому. Послал бы приглашение императору с патриархом решить это дело без твоей подмоги. Не знаю, как без совета с ними поступить с моравами: то ли отправить в ромейское рабство — да только Русь рабство не приемлет, мы с вами на земле божьих детей, а не божьих рабов, то ли позволить им избрать Русь своей родиной, потребовав от моравского короля разъяснить, как его подданные оказались в хазарском невольничьем полоне на моей земле. Моравы даже в худшем положении, чем мои люди. Я за своих в ответе, их не брошу. Но как быть с моравами, составляющими треть всего полона? Их гнали в ромейское рабство по моей земле. Кто за них в ответе, ежели не ты, как представитель императора и патриарха?

Тебя, отче, как представителя императора и патриарха, спрашиваю: их гнали в рабство по моей земле с участием проповедника патриарха. Его первее всего хотел бы положить на вечевую плаху, ибо даже в разговоре со мной оправдывал рабство, угрожал, слал проклятия, ссылался к тому же на Праведника — не кощунственно ли то по отношению к твоему Господу, радеющему за спасение людей от грехов их? Мне ли тебя учить его писанию?! Или я его с другим богом спутал?! Ваш ирландский проповедник в отличие от хазарских купцов не признал свою вину, обвинял и оскорблял князя русского на его же земле, шел по ней как враг, пойман как враг и вел себя как враг, не имея покаяния.

Мой совет тебе, Илларион: приглашение на встречу не держать за оскорбление, патриарх вряд ли одобрит тебя за устранение от разговора по поводу роли патриаршьего проповедника в судьбе несчастных моравов, оказавшихся в одном полоне с моими невольниками. Решай сам, как поступить, — не могу тебя удерживать и неволить, хотя буду сожалеть, что так поступил.

С ирландским проповедником определюсь своим судом, попрошу волхва собрать вече, представлю народу и твоей общине в том виде, какой есть ромейский проповедник.

Но ты, уважаемый Илларион, и ты, уважаемый Вениамин, не забывайте, что на вече вскроется злодейство ваших людей, можем не избежать погромов, наш народ близко к сердцу принимает неправду рабства и человекоубийства и под стать тому отвечает.

Речь моя не о погромах, попытаемся упредить, а о спасении моравов, как верно сказал Вениамин, находящихся под открытым небом накануне зимы. Как с ними поступим: заморозим? Неужто служитель Господа безучастен к нагим, больным и голодным моравам? Вряд ли моравский король будет ласков с патриархом, еси они замерзнут от стужи или вымрут от голода.

Выслушав князя, Илларион продолжил:

— Осуждаю проповедника за сопровождение моравов, осужденных королем в рабство на земле самого Господа. Опустился до взаимства вместо того, чтобы нести свет веры, на что и послан. Однако, опять же вслед за Вениамином, вопрошаю: мы, представители двух великих держав, не окажемся ли твоими рабами, пойдя на лесоповал или замес глины для самана и печей вместе с императором с каганом? Не подозреваю Великого князя русского в попытке выставить моего императора своим рабом, но любой недруг, тешащийся расстроить сложившиеся добрые отношения, может счесть за скрытое в твоем предложении унижение нас и наших правителей, спровоцировать войну. Вместо злата и серебра, размер которого совместно с хазарами готов обсудить, Русь будет иметь куда более многочисленные жертвы по сравнению с тем, что имеем из-за твоего не мудрого предложения, и не получит на подмогу ни одного солида, аще с тебя потребуют.

Ромей склонил голову, уставившись в князя птичьими глазами.

— Кто из пришедших слово молвит? — поинтересовался князь, отвернувшись от Иллариона.

Все молчали, ожидая, чем князь ответит главам общин.

Он же ответил так:

— Наемники, что оказались в моей темнице, удивились бы вашим словам, благороднейшие раввин Вениамин и отец Илларион, представляющие мировых владык. Удивились бы тому, что зову вас с пилами и топорами только в одно село, хотя невольников собирали по всей моей земле. Они-то знают, сколько сел обокрали за последние годы, собирая полоны с невольниками. До их признаний не мог понять, почему русская земля так мало рожает. Оказалось, что земля рожает, но не для себя, для полонов. Их сбыт в империю наладили хазарские купцы, хотя Иисус был праведником, остерегавшим своих последователей от такого тяжкого греха. То ли у вас вера не та, то ли верующие, что людей покупают и обращают в рабство, не за тех себя выдают, как Иисус хотел. Не мне их судить, у них свой Господь, ему и решати.

Нам бы с вами все ограбленные села объехать! Не я опять же невольников выкрал и вывез из родных мест, я — остановил полон, спас от рабства, воров отправил в темницу. Нет числа селам, из которых мою молодь в полон забирали. Буде такое желание, непременно пройдемся по воровским следам, хотя все не обойти и не объехать — нашей жизни на то не хватит. Потому не предлагаю объезжать и обустраивать другие пострадавшие села и семьи. Моя забота — как быстрее заводити бывших невольников в избы в том селе, где их освободили из полона. Мы большой кровью за их освобождение заплатили. После сечи село осталось без мужей, с одними сиротами и бабами. Оттого вам в рассуд — зову не златом и серебром своим передо мной трясти, а обустроить полонян в одном месте, откуда бы их уже не выкрали.

С уважением отношусь к вам и вашим правителям: ни вам, ни им не придется брать в руки пилы и топоры, месить глину под кирпичи, ставить глинобитные стены и печи. Вы оцените работы и материалы, наймете тех же полонян-умельцев, они все изладят за вас, вы только платите, как верно сказал Вениамин, возмещайте вред. За ваше злато и серебро, по вашим заданиям все изладят сами невольники. Решите использовать саман — выроют яму, зальют ее водой с глиной, смешают с сеном или соломой, утопчут-умнут своими ногами, изготовят кирпичи, Ярила успеет слегка высушить, чтобы уложить на стены.

Будете ставить избы из древес — невольники повалят древеса, изготовят сруб, соберут. Избы из древес на болотном моху теплее саманных. На Перуновой росе и ветер с реки, и северный дождь, и стужа как стужа. Не знаю, сколько потребуется дирхам и солидов, мне от вас не нужно ни одного, все оставите там, на месте обустройства невольников.

Не требую возмещения за погибших воинов, у каждого из которых есть семья, и за изувеченных, оказавшимися калеками. Хотя надобно бы. Прежде обустроим невольников.

Назовите мне, что крепче мира с теми, кто разделил с нами такую беду? В составе полона есть моравы, с ними нужно определяться: или их возвращать королю, или останутся у нас и тогда следует помочь им обустроиться в этом же селе. Мои люди встречались с ними, разговаривали: возвращаться не хотят. Убедитесь в этом сами. Никого из них не держу, хотя и не отказываю в приюте.

Сам от подмоги не устранился и не устранюсь. Отправляю обозы с хлебом, одеждой, топорами и прочей узбожью. Но это все на скору руку, чтобы люди не умерли от голода и холода. Оттого настаиваю на выезде в село наших и ваших людей с мастерами в строительстве. На месте с полонянами, старейшиной, посадским, управой уточните расходы, определите очередность работ для заведения полонян под крышу до наступления стужи.

Сделав паузу, князь развел руки в стороны, произнес:

— Произошел невиданный случай — ваши купцы на глазах князя гнали в рабство его людей и вступили с ним в сражение, чтобы удержать полон. Не вернули его, а с дерзостью напали. Пришлось сражаться не на жизнь, а на смерть, многие сложили головы, сам едва выжил, остался жив, хотя получил глубокую рану от брошенного копья. Она меня до сих пор беспокоит. — Князь показал рукой на левое плечо. — Ежели кому-то интересно узнать, есть или нет у князя рана, могу при всех показать. — Князь невозмутимо расстегнул специально изготовленный разрез в одежде, где рана, после чего с тем же хладнокровием застегнул пуговицы на разрезе, какое-то время помолчал, прежде чем продолжить разговор вопросом: — Спрашиваю у вас: за какое злато-серебро оцените жизнь русского князя? — Опять помолчал. — Каким бы расчет ни был, для кого-то будет достойным, для кого-то брошенной обглоданной костью, о чем, отче, не преминут напоминать мне, чего следует избежать. Не в одном злате-серебре добро.

Здесь и решим: войдем в положение пострадавших и совместно обустроим их или все, кто здесь присутствует, включая приглашенных вами на встречу лепших людей общин, не позднее завтрашнего утра навсегда покинут Киев и Русь за неуважение к русскому князю и бесчувствие к беде, принесенной его земле. Вслед за вами отправлю своих послов с просьбой к кагану и императору прислать бессорных переговорщиков с приемлемыми условиями. Не оставите мне иного выбора, как следует поступить.

В зале произошло тревожное оживление. Князь сделал паузу, давая возможность высказаться, но никто опять же не подал голоса. Купцы суетливо общались со своими уважаемыми представителями, сидящими напротив князя, хотя и поодаль от него.

— Невольничий промысел на русской земле, — продолжил князь, — имеет долгую историю. На нем богатели не один десяток лет: одни крали, собирали в накопителях, другие рассчитывались со степными ордами. Хочу навсегда о нем забыть вместе с вами. О моравском короле тоже помню, вряд ли согласится признать себя вором, нарушающим пределы моей земли, найдет, кто виновен в развращении веры и неуважении к соседу. Мне нужен ваш ответ здесь и сей час.

Порассуждав, хазары и ромеи начали кивать друг другу головами. Князь внимательно наблюдал, догадываясь, что согласовывали между собой выдвинутые им условия разрешения конфликта.

Илларион первым взял слово:

— Твои условия, Великий князь русский, достоинства моего кесаря и вселенской церкви не умаляют. Мы выедем на место и определим свою долю участия в обустройстве пострадавших.

Уступил и Вениамин:

— Готовы выехать, прежде чем принять решение.

— Завтра же отправим наших людей на Перунову росу. Каждому собрать свой обоз с едой, одеждой, строительным инвентарем. Как будете готовы, сообщите в управу. Кому-то придется остаться там до окончания работ. Кому — сами решите.

(Как свидетельствует историк М.Л. Серяков, «в новообращенной Моравии Мефодий решительно требовал продавать людей в рабство…»^[26])

Назавтра обоз был собран и отправлен на Перунову росу под охраной княжеской дружины.

Даже по нынешним меркам Игорь выбрал странный способ по заглаживанию хазарами и ромеями причиненного вреда. Они могли отказаться, покинуть Русь и перевести спор в длительную тяжбу, однако в согласии с ним выехали в село. Хазары повлияли на ромеев, ромеи на хазар во избежание конфликта с моравским королем из-за предложенного константинопольским патриархом королевского указа о наказании некрещеных моравов-славян продажей в рабство на земле его церкви. Хуже того — оказались в одном полоне с выкраденными хазарами славянскими невольниками, что ставило под удар опыт крещения крупного славянского народа и интересы вселенского патриарха в Моравии, в которой и без того кипели страсти по поводу наказания рабством, ибо Моравия тем самым опустынивалась, в окружении короля росло недовольство.

За наказанием моравов рабством видна прямая ромейская выгода, не имеющая общего с учением Иисуса.

Игорь своим поступком закладывал новые отношения с воинственными вороватыми соседями. Вместо похода на хазар призвал их совместно загладить вред. И купцы, без предварительного согласования с каганом и императором, приняли его условия, ибо их возможные потери из-за отказа от княжеского предложения с ультиматумом конкретным переговорщикам не оправдывали себя. Оставленный ими рынок могли занять другие их собратья, приняв выставленные князем условия. К тому же пошел слух, что князь настроен выпроводить со своей земли обе общины, если они откажутся от помощи. Возможно, слух пошел не сам по себе. В случае отказа в обустройстве невольников Игорю предстояло собрать вече и вечем решить, как поступить с рахнодитами, ирландским проповедником и плененными печенегами. Полоны и разбои были бичом Русской земли. В сельской местности не было рода и семьи, которые не пострадали бы от нападения кочевников. Поэтому народ мог не ограничиться казнью злодеев, обратиться к погромам. Чтобы избежать их, Игорь допускал возможность того, чтобы отправить общинников на свою землю.

Князь вышел из ситуации с достоинством, позиционируя себя не пострадавшей, а третейской стороной, повернул дело к миру, хотя и выдвинул в обмен на него свои требования, которые противная сторона вынужденно приняла. Хазары и ромеи выехали к невольникам, ознакомились с условиями их жизни, определили объем материалов, посчитали расходы, оставили своих людей, чтобы приступить к работам с помощью полонян. За их старательность Калина впоследствии мудро заметил:

— Можете, ежели крепко попросить.

6

После очередного заседания совета с лучшими мужами в княжеском тереме Православ объявил Игорю:

— Ольга начальному учению обучена. Получила навыки счета, чтения, имеет представление об истории. Пока к отчей вере усердия не проявила, воспринимает по бытовым приметам. С ней аще предстоит заниматься, но занятия следует совместить с каким-то служением, понуждающим к получению недостающих знаний.

— Сам замечаю, успехи в учебе есть, — отозвался Игорь.

— Природа заложила в девице непосредственность и любопытство не только ко всему чудному в ней, но и к тому, чем занимались наши деды. По-видимому, дедом и отцом заложен интерес к управлению и старшинству над людьми. Ее способности можешь проверить, поручив для начала простейшую самостоятельную службу в управе.

— Поступлю, как советуешь. Что аще о ней скажешь?

— О ней добавить нечего. Сам дальше решай. Теде о себе скажу, как обещал.

— Мы уже нагрузили друг дружку заботами.

— Они и подкидывают по пути дровишки на возок. Начальное обучение следует ввести повсеместно.

— Аще не обо всех селищах знаем. О многих невольники впервые поведали.

— Хотя бы в тех, до которых власть дошла. Способную молодь выявлять и поощрять. Ты на сына Калины обратил внимание, я на его внучку. Им недостает знаний. Невежд легче обращать в чужую веру. У них одно суеверие: русалки, лешие, прочие твари. Хотя оба из семьи местного старейшины и святителя — самого умного в селе. Секрет прост: Калина поглощен житейскими заботами. У него то посев, то сбор урожая, то зима голодная. Для проведения обрядов как самоучка годен, а закон ему неведом. Его сын легко доверил свою душу хазарам — потому что в его душе кроме леших, русалок, грома и местных преданий ничего не было — что у природы восприял, тем и жил. Хазары к добыче дотошные, яко звери сразу учуяли. Что будет, когда разорвем хазарские и печенежские путы, откроем торг со всеми концами. Вообрази, что произойдет, когда всякий придет со своим обрядом и порядком. Чтобы молодь к отчей вере тянулась, ее нужно учить. Обучившись, она сама хозяйка своей душе, а не заезжий искуситель. Учить лекарей, мастеров, земледельцев, развивать интерес к жизни.

То же самое со светлыми князьями. Все живем законом и обычаем. Но крепь эта слабая, держится на силе коренника. Да и ты, великий князь, под ударом. Те же моравы не побежали к ромеям, умоляя их крестить, — ромеи пришли к ним вместе с их же князем. Крестил, как мне донесли, уговорами, угрозами и казнями, как помазанник божий, избавившись с помощью дружины от воли вече и спроса народа. У нас такое было и при Рюрике, и при Аскольде. Не приди Вещий Олег, Киевом бы ныне ромеи управляли. Аскольдово поветрие нашу землю задело вскользь, только завсегда может вернуться, потому что ромеи нащупали слабое место в князьях и его окружении.

Православ замолчал, выжидательно глядя на Игоря.

Князь не заставил себя ждать с ответом:

— Мы с тобой обсудили, в чем наша слабость. Договорились — отчее православие ослабло, будем поправлять. Посмотри по учителям. Бери новых. Проси от новгородцев.

Православ продолжил:

— Ромеи до моравов дошли и к нам вернутся. Они не просто так сменили мечи на свое слово. Когда приходишь с мечом, даже юродивый понимает: пришел враг, твой убийца, бери в руки рогатину, косу, топор и встань против него. Когда с князем да с красным словом приходят — не всякий руку поднимет на них и на иконы, с которых на них сам Господь смотрит — скорее низко поклонится. У нас аще есть время уберечь Русь от дурной судьбы, потратиться на свое учение. Ромеи на поддержку своей веры тратят десятую долю своей скотницы.

Игорь задумался, прежде чем свое слово сказать, рассудил:

— Десятину не обещаю. Скотница не позволит — без того, что уже с тобой наметили, расходы большие. Старую дружину распускаю, дружинников расставлю там, куда наметили, с кормления не сниму, вдруг придется собрать, — пусть навыки не теряют, собой занимаются. Но, как говоришь, нужен зачин — поступим так: каждый назначенец в посадские пройдет учение по мироустройству у тебя и твоих служителей. Распределю их по перекрестьям, как договаривались, отправим туда же твоих служителей, где их нет. Подсчитаем расходы, выделим серебро, поможем с кормлением. Они присмотрят за сельскими старейшинами, свяжут их с Киевом. Старейшины знают сказания и предания, обряды, приметы, праздники, традиции; им, может быть, недостает восприятия мироустройства по отчей вере, принимают служение по одному лишь прошлому навыку. Этим и займись, рассказывай им о законе и обычаях, которыми живем.

Посадским дам наказ подбирать толковую молодь для местных управ, отправлять ее на обучение к тебе, открой для них училище по примеру новгородцев, где мы с тобой обучались.

— На сколько учеников справим?

— Пока на два десятка. На первое время. По ним и будем решати, как дальше быти. Их аще нужно куда-то устроить, поставить на кормление. Возьми на кормление тех, кто будет учить. Посчитай расходы на строительство отдельного училища.

— Доброе предложение, Игорь. Пора нам своих святителей учить и направлять в села. Предлагаю отправить на кормление в княжескую дружину. Там и места для ночлега отделим.

— Учить надо. Опять же спроси себя: на чем писать? где взять столько пергамента, дощек и бересты? У нас Глубинная книга одна на весь Киев, да и та у тебя в святилище под строгим доглядом. Ни сказания размножить, ни летописи переписать. Ныне разве что в Новгороде встретишь Бояна-Руяна, в Киеве старых боянов извели. Сами хороним свою историю. Письмена есть, но в малом числе. Их надобно поберечь, размножить. Прежние восстановить. Подходим к тому времени, когда начального обучения не хватает. Имею в виду письмо. Торг ведем на изустном слове и клятве. Меж своими купцами споров не возникает. С хазарами и ромеями на слове и клятве поладить не могут. Из-за чего недоразумения возникают, не знаешь, как разрешить суд, пора с ними переходить на единые правила, уговор подтверждать письмом.

— Поставь в управе людей, чтобы позаботились, на чем писать и размножать, саму перепись возьму на себя, подберу в своей управе переписчиков Глубинной книги, летописей и сказаний, — предложил Православ.

— Может, сократим, возьмем важное, чтобы поболе размножить?

— Дельный совет. Соглашусь с тобой.

— Оказывается, в прошлый раз не обо всем договорились, — признал Игорь.

— О том же с тобой гутарю.

Соратники не раз обращались к тому, что уже обговорили: уточняли, меняли, дополняли, как было со здравницами по примеру князя Кия. Сначала открыли здравницу в самом Киеве. Затем решили открыть в крупных градах, прежде всего в Новгороде. Много забот возникло с ремеслами для вспашки земли и ухода за урожаем. Слово с делом у друзей-единомышленников не расходились, работали с интересом, понимая необходимость осуществления намеченной реформы по заселению земли Русской.

В следующий раз при встрече с Игорем волхв заметил, что князь не следит за его словами. Игорь как раз отвлекся мыслью, не покидавшей его последние дни. Уловив, что Православ замолчал, ожидая его слово, попытался отозваться отвлеченной фразой, которую нередко вставлял в разговор:

— За одну жизнь все заботы не осилим.

— Игорь! — повысил голос Православ, отрывая того от своих мыслей. — Я поинтересовался впечатлениями Ольги про поездку на родину — не собирается ли вертаться к деду?

Тот встряхнулся, поправился:

— Переживает за деда Калину. Настроена остаться в Киеве. Возвращаться не думает. Да и дед не одобрит, — объяснил и тут же неожиданно спросил: — Почему ты, киевский волхв, о князе не заботишься?

Православ недоуменно развел ладони в стороны, спросил:

— О чем ты? Какая может быть забота о тебе, Великом князе русском?! Надо заботиться о тех, чьим доверием живем и кому служим.

— Странно слышать такое от волхва, — в прежнем тоне произнес Игорь, строго окинув взглядом друга. — От кого чаще всего слышим: буде князь без семьи, что Земля без Ярилы? Не от тебя ли?

— Вот ты о чем… — заулыбался Православ. — Признаю, упустил. Не мне ли знать, кто есть князь для русов. Но выбор же за тобой, подсказать мог.

— Вот и подсказываю.

— Знать бы, кто избранница, — от тебя ни слуха ни духа. Кого обсуждать — обсуждать некого?

Игорь передохнул, решаясь открыть тайну:

— Обсуждать не будем: благослови нас с Ольгой. Князь тогда князь, когда рядом княгиня, до той поры — полкнязя.

— Тоже верно. По Прави речешь. Княгиня нужна не только князю, но и народу — быть в родстве с Ярилой и Землей. Но как зачинать свадьбу, не завершив прежние дела…

— Им нет конца, друг за другом! — встрепенулся Игорь, возражая Православу. — С тобой наприметили не на одну скотницу. Помимо нас с тобой много людинов на прием приходят. Встречаюсь с управой, боярами, дружиной, ремесленниками, купцами. Все что-то предлагают, всем что-то надо — и вижу: надо, всем надо. Оттого и донимает меня мысль — за всю жизнь одному не осилить.

— С управой, боярами, купцами, дружиной справишься, у тебя на то есть запас времени, пока воры наблюдают, что ты за князь. Они Вещего Олега помнят и по первости остерегутся от открытого похода, ибо от него выбор уже невелик: или ты, или тебя. — Помолчал, оглядев Игоря. — Спутница тебе нужна. Выбор принимаю. Свадьбу советую отложить.

— Отчего так? — нахмурился Игорь.

— История с ворами не разрешена. Ты ею начало своего княжения положил — сам признал. В нынешнем противостоянии с хазарами по поводу обустройства невольников народ и земля русская за твоей спиной как между жизнью и смертью. На этот раз одобряю, что вышел на первую линию. В случае победы заложишь крепкие устои своего княжения. Уступишь — окажешься нижним уступчиком на той лестнице, по которой хазары и ромеи шагают к своему превосходству над тобой как князем и всеми нами как Русью. Не груби, не запугивай, но и не позволяй им твоей кровью как кровью народа и земли Русской смыть свое злодеяние.

Оттого и советую: прежде свадьбы сосредоточься на Перуновой росе, заверши с достоинством, на свадьбу не отвлекайся. С хазарских купцов и этого ирландца-голодранца требуй, как решил и как объявил, — для тебя возвратной дороги нет, от своего слова не отходи. Аще не ушла боль от гибели воинов, не зажили раны, хазары с ромеями не заплатили семьям за убитых и раненых, не покаялись на твоих условиях, у полонян нет крова на зиму — не может быть никакой думы о свадьбе.

Лепшее время для нее — Красная горка. До нее постараюсь и Ольгу обучить. Свадебный венок к ученой голове достойно приложится. Проведи свадьбу в народный праздник, к тому времени убиенные упокоятся, пострадавшие умиротворятся от благих дел твоих. Боги дали нам четыре благодати: землю, меч, ярмо и роженицу. Земля и меч служат тебе по воле вече, а Ярмо и Роженицу выбираешь сам. Весной выйдем в поле, начнем расширять сошные земли, открывать новые ремесла, с помощью лемеха и свадеб поднимать Русь всем миром. И твоя свадьба — доброе знамение для всех. — Православ пытливо смотрел князя, будто оценивая его ладную и крепкую фигуру, на самом деле беспокоясь, чтобы не осерчал за его слова. — Не обессудь — сказал то, что хотел сказать.

— Ладом расставил, принимаю совет, — примирительно произнес Игорь. — На Перуновой росе и проведем.

— В весеннюю распутицу в это село вряд ли доберешься, да и киевские горы ближе к Яриле, любую выбирай — одна другой выше и краше, обласканные теплым ветром, как небесные лодии, причаленные к Днепру. Праздник-то не просто так назван Красной горкой. И свадьбу проведем на горах, любую выбирай. Какая свадьба без Ярилы в роще на киевской горе?! — по привычке почти в рифму произнес Православ. — В том и есть твоя свадьба, Игорь!..

Княжение Игоря обретало черты рачительного и основательного отношения к земле Русской. В наследство достался Киев, в котором верховодили общины крамарей, разные людишки со смутными смыслами, верованиями, культами и обычаями, замусоренными улочками и кибитками вперемежку с домами, полуземлянками, долговыми ямами и такими же судами. Его следовало вымести от накопившегося мусора, навести общий порядок. Во все стороны от мати городов русских простиралась земля, скучавшая по заботливому хозяину.

Игорь создал совет с лепшими мужами. В исторической литературе лепших мужей ассоциируют с боярами, однако во времена Игоря почитали людей Ярилы («люди Солнца») — светлых в смысле мудрости и ума. В него вошли нарочитые люди по различным сферам жизни, а также волхв, воеводы, тиуны (судьи и сборщики податей), старцы, купцы, ремесленники, сошники с Посада.

Открывая совет, князь прежде всего произносил клятву:

— Чтобы нам рядить по ряду, по праву, по закону.

Тем подчеркивалось: князь и все участники — равные среди равных. В доромейские времена Русь жила народовластием. Все участники совета почитались как княжьи мужи — не в смысле принадлежности к князю, а служению вече, народу и земле. Княжий муж — это прежде муж от народа для совета с князем.

Помимо совета Игорь имел Управу (правительство), которую пока возглавлял сам, и Думу, представляющую собой тот же совет, но с охватом представителей широкого актива Киева и его Посада.

Выбор участников совета и Думы определялся тематикой забот, содержанием принимаемых решений. Мотивы выбора определялись предназначением того или иного института народовластия: князь подбирал людей самостоятельных, способных чистотой помыслов содействовать служению народу и земле русской. Не было и понимания власти, когда никто ни за что не отвечал («хороший царь, плохие бояре»). Князь лично отвечал за все происходящее на русской земле и нуждался в толковых советах и советниках для сбережения народа и земли, чтобы помимо всего прочего не оказаться нарушителем закона и обычая, не лишиться народного доверия.

С расширением сети посадских Игорь налаживал прямые связи с крупными селами и малыми градами, вводил организацию ополчения, поделенную на десятки, сотни и тысячи. Старые дружинники в качестве посадских становились военными и хозяйственными руководителями на вверенной им территории. Решения по Перуновой росе принимал самостоятельно, забота о ней и полонянах легла на его плечи. Его позиция, поддержанная Православом, подразумевала, что виновная сторона на свои средства и своими силами поставит на Перуновой росе новые верви (улицы) для расселения полонян, откроет потребное количество кузниц, пилорам, бондарных, столярных, глиномешалок, смолокурок, шорных, конюшен. И водяную мельницу на речушке в одной версте от села — по тем временам явление штучное в целом по миру. Под свои расходы брался обустроить речной причал с помещениями для мытни и сторожей, а также общую ограду села с воротами.

По его наказу в одном из последних предзимних обозов вместе с работниками управы и представителями хазарской и ромейской общин в родное село отправилась Ольга. На этот раз выехали те, кому предстояло определить, что сделано и что предстоит сделать.

За время ее отсутствия село преобразилось. Ольга не узнала — настолько изменилось, похорошело. Работы проводились силами полонян, их труд оплачивался. За счет оплаты труда могли приобретать товары повседневного спроса во временно открытой купеческой лавке и делать накопления впрок, за исключением тех, кто оставался на постоялом дворе: их безвозмездно обували, одевали и кормили из общего котла. Среди них в основном оставались моравы, в возвращении которых к королю не были заинтересованы как невольники, так и ромеи.

Какой суммой в понесенные расходы вложились ромеи и хазары, осталось их тайной. Управа организовала переселение на Перунову росу овдовевших вдов и невест из отдельных сел, куда после войны с хазарами не вернулись ополченцы. На Красную горку запланировали общую свадьбу, на которую и князя позвали, да у него в Киеве намечалась своя свадьба.

До стужи завершить работы не удалось, они продолжались. Основная масса полонян валила лес, рубила срубы. В теплое время поставили печи из кирпича-сырца, их понемножку протапливали каждый день. С приходом стужи вокруг печей начали ставить деревянные срубы из сырого леса с расчетом на его просушку печным отоплением. До прихода холодов запустили ручную пилораму, столярную, кузницу, пекарню, конюшню, шорную, даже поставили водяную мельницу.

Возведение остальных обговоренных объектов перенесли на весну. Хазары и ромеи просили за их счет взять князю недоделки на себя, освободить из темницы хазарских перекупщиков и римского проповедника и передать старейшинам общин. Представители управы обещали довести просьбу до князя, с которой впоследствии согласился при условии внесения в его скотницу обговоренных средств на выполнение оставшихся работ и подмоги кормильцам.

Ольга приехала в село повзрослевшей девицей. Дед встретил внучку с нескрываемой радостью и любопытством.

— Ты вернулась?! — крепко прижимая внучку старческими ладонями, с тревожной радостью спросил старик.

— Я здесь по княжеской воле, предупредить тебя, чтобы не осталось недоделок, когда отсюда уйдут хазары с ромеями. Проводи прибывших по следам сечи, кто там аще не был, на погост, по селу и людям, по каждому недоделу примечай им, жалобись на плохие условия с едой, одеждой, пилами и топорами, чтобы лес валить, пилить и срубы из него рубить, если они есть, держи их в тревоге, не давай успокоиться.

— Ты, внучка, отстала от нас. Они уже завершают работы. Говорить с ними о топорах и пилах не буду. Я бы скорее подякал им, чем стал бы жалобиться, — много сделано. Думал, хуже будет, молодь вымирать начнет, ан нет — ожили, ни одного человека не потеряли, все живы и здоровы. Поначалу согревались княжеским словом, как большой надеждой. Когда взяли в руки топоры, лопаты, носилки, о хвори забыли. Сушеное мясо, рыба, яйца помогали, что слали обозами. Не говорю уже об исподнем и лаптях с онучами. Всех одел и обул князь. Да и хазары с ромеями не скупились. Общины присылали. Вместо лаптей сапоги слали, да в лаптях удобнее. Все им скажу и покажу. Я тут навроде посла, научился общаться на их языке, чтоб не обидеть и не похвалить.

— Поселимся у тебя. На постоялом дворе у Волка полоняне. Там места нет.

— На постоялом дворе уже не тот народ — там теде больше дружина. В нее Волк даже моравов принял. Многие полоняне обзавелись избами. Было и такое: когда похолодало, по скотным хлевам пришлось раскидать. Для прибывших гостей — и мое подворье подойдет. Они у меня стояли.

— На что положить и чем укрыться, князь послал с обозом. Позови Матрену-кузнеца, пусть с соседями кого сама возьмет, наведут в избе и амбаре чистоту, подберут лавки и столы и готовят брашну, хазары и ромеи любят поесть. Не одно мясо. Кормите ухой и жарьте рыбу с репой.

— Репой полонян и дружину кормим. Да еще рыба да хлеб спасает. Соль кончается. Мука на исходе.

— Мы с собой привезли. И соль, и мука есть, и репа тоже. Помню, в одном схроне сало хранится, и бочки с боровыми ягодами на случай засухи и голода — открой его для полонян, иначе испортятся. Киевлян лесными ягодами угощайте, пироги из грибов пеките.

Дед укоризненно произнес:

— Ты все о брашне да о брашне.

— Для того чтобы подольше жили, вникали в беду, — чем дольше пробудут, тем пользы больше. Так князь наказал: гостей голодом не морить, пусть гостят столько, сколько пожелают, пока все расходы не посчитают на то, что не сделано. Просит тебя кормить их, печь топить, в баню водить, к рыбалке привлечь. Волк пусть своими заботами занимается, ты — гостями, как сказал князь, Волк тоже не местный. Не подведи меня. Медовухи не жалей. Кваса. Рыбы в старице на всех хватит. Корми их тем, чем богаты. Это слова князя, не мои.

— Коли князь просил, постараемся с угощениями. Ты мне лепше расскажи, что и как. Небось скучаешь, вернуться хочешь?

— Нет, деда. Не вернусь. По тебе скучаю. Теде стала ученая, своим веком буду жить. В Киеве. За меня не беспокойся.

— Не чаял увидеть, — дед опять перевел разговор на внучку, — сама объявилась на пороге. — Про себя же отметил: по-взрослому распорядительная и рассудительная девица.

Тут солнечные лучи пробились в окно и легли на лицо внучки, засветив на щеках румянцем.

— Как ты там — в Киеве?

— Как ты, дед?

— Потихоньку привыкаю к тому, что есть. Полоняне отвлекают от тяжелых дум. То один, то другой. Вроде не из княжеских хором, прежде все сами делали и за собой следили. До сих пор не отошли — за всякой мелочью и всяким страхом ко мне.

— Для нас мелочь, дед, — назидательно произнесла Ольга, — для них испытание. Они будто с того света вернулись, заживо погребенные. Ромейское рабство сродни загробному миру.

— Я о том же, внучка. Хотя многое позади. Моя душа не только о них, о тебе болит: как ты в Киеве, там же к князю за всякой мелочью не пойдешь.

— У меня, дед, все хорошо. Счет знаю, сама читаю. У князя буду служить.

— Я же сам в Киев отправил, чего простить себе не могу, не переживу, еси плохо.

Ольга снова обняла деда.

— Меня не подгоняют, сама не тороплю. Князь мне сказал: присматривайся к новой жизни, будто к омуту, чтобы не удариться об корягу. Сначала ступнями дно сама прощупай, не слушай тех, кто в него до тебя нырял — может, и не нырял, на тебе омут проверяют.

— По Прави с тобой князь говорит, — одобрил Калина.

— Мне еще многое надо постичь, жизнь в Киеве другая, глубже, чем наши с тобой омуты.

— Как к тебе князь относится?

— У него со мной хватает мороки. Худого слова от него не слышала.

— Где живешь, внучка?

— В княжеском тереме.

— В княжеском тереме! — изумился Калина.

— В княжеском тереме. Палат в нем много. Одна моя палата больше твоей избы. По соседству с его сродственниками. Они заняты в управе, поначалу подходили ко мне за советом, будто посмеяться; последнее время редко обращаются и лишь кивают головами. Не знаю, на что подумать, не спрашиваю, одобряют или не одобряют, посмотрю, как дальше пойдет. Но ты же всегда меня примешь?

— О том не беспокойся.

— Пошутила. В Киеве не как в лесу, не потеряюсь. Учения не на все хватает, его продолжаю.

— Киев какой?

— Киев? С нашим селом не сравнить. Большой. Грязи аще много. Степных кибиток. Даже землянок и полуземлянок. Есть такие тайные места, где живых людей в долговых ямах держат за то, что им нечем долг оплатит. Весь Киев не видела. Больше по разговорам. Там, где живу, дома на камне стоят, им же умощены улицы и площади. Соломенных крыш как у нас нет. Князь взял заботу очистить Киев от грязи, все заботы расставил по очереди.

После приезда в родное село Ольга окунулась в его заботы, сопровождая вместе с работниками управы прибывших общинников и давая свои пояснения. Ее, конечно, узнавали, изумлялись платью, сшитому по княжескому заказу. Не только село изменилось — она изменилась, подражая своим сверстницам из княжеского терема.

Доброе отношение к Ольге невольно передавалось всей делегации. Однажды при беседе с полонянами к ней подошел ее тайный воздыхатель:

— Слава Перуну, ты вернулась!

— Что? — переспросила Ольга.

— Люба мне, буду просить благословения у твоего деда!

Ольга поняла, что перед ней полонянин, о котором дед говорил.

— Я тебе сама отвечу, статный молодец, — не женихаться приехала, помочь таким, как ты, обустроиться в селе.

— Помогай. Одно другому не мешает. Благословение все равно попрошу.

— Два да два сколько будет?

— Что-о? — на этот раз переспросил полонянин. — Бондарь я.

— Бондарей уважаю. И дед их уважает и ценит. Куда ты со своими кадками без учения? Вот ты пойдешь к деду — спросит тебя про учение, тебе в ответ и сказать нечего. Какой ты жених без учения?! Горе луковое! — Ольга ткнула рукой в нагрудный доспех на Бондаре и отошла от незадачливого жениха, с недоумением проводившего ее взглядом.

Бондарь сначала решительно направился в сторону подворья старейшины, не дойдя до него, с не меньшей решительностью свернул к постоялому двору, где с дружиной разместился посадский Волк.

Еще во время сечи Волк заприметил Бондаря. Он первым из полонян выбрался из мордовки, перехватил летевшее копье и примкнул к дружинникам. Его примеру последовали другие, отшатнули степняков из замыкающего отряда, внесли в их ряды сумятицу, что способствовало исходу сражения. Проводив князя в Киев, Волк нашел Бондаря, позвал в дружину, объяснил:

— На косе тебя приметил. Ты же полон поднял и отвлек внимание наемников. Они не знали, как поступить: то ли полон стеречь, то ли на помощь идти, в панике кинулись к выходу. В десятские после занятий поставлю. Пойдешь в дружину?

Бондарь пожал плечами:

— Я же бондарь.

— Мы тут все бондари, кузнецы да шорники, охотники. Все сами делаем, война и походы случаются редко, готовимся к ней каждый светлый день.

— Зовешь — пойду. Из меня бондарь справный. Все предки бондарями были.

— Ежели бондарь справный, то в дружинники тебе самое время идти, князь молодую дружину набирает. Кость у тебя крепкая. Молодец статный и сильный. Лепше не пожелаешь. Как же ты, такой славный и справный, от басурман не отбился?

— Ходил на озерину, ивовых прутьев набрать, чтобы морды вязать, — объяснил Бондарь. — Из кустов сначала накинули аркан, тут же навалились оравой. Видать, следили за мной, выждали, когда за речку пойду. И дождались. Из нашего села за последние годы десятерых заарканили, устраивают засады, бросают, как мешки, на лошадей — и след простыл. Никто не знает, где люди. Одно объяснение — медведь задрал. Воры почище медведя справляются: одни ловчие как охотники, вторые собирают и охраняют, третьи подкармливают, чтобы не сдохли, и гонят к ромеям.

— Зло ты испытал — сам оттого будешь злее. И печенеги, и хазары не раз попробуют тебя или твоего соседа на галеры продать. Но теперь у тебя будет меч, доспехи и боевые товарищи рядом. Имя у тебя есть?

— Бондарь.

— Это не имя — занятие твое. Величали от рождения каким именем?

— Некрас.

— Что за имя?

— Чтобы не изурочили плохие люди.

— У меня у самого такое имя: Угрюм. Волком меня при всех князь назвал: «Угрюм, что волк, у него волчья хватка». С того времени Волком кличут. Дружинник с врагом меряется не одной силой, несколькими: умением, верой и мечом. Тебя всему обучим, как придем в Киев.

— Нас, бондарей, в селе только бондарями и звали: старый Бондарь, криворукий Бондарь, длиннорукий Бондарь, черный Бондарь.

— Тебя-то как звали?

— Молодой Бондарь. Из-за моего отца — старого Бондаря.

Таким был их первый разговор, после которого Волк назначил его десятским над новым пополнением из полонян вместо Чертана.

На этот раз Бондарь отправился к Волку под впечатлением встречи с Ольгой. Посадский встретил Бондаря доброжелательной улыбкой:

— С чем пожаловал?

— Учение бы знать…

— Как без него? Вернемся в Киев, учением займемся. Ты же десятский и без учения — непременно обучим. У самого волхва будешь ее постигать. Что вдруг им загорелся как сосновая лучина — не поздновато?

— Хочу счет знать.

— Одного счета мало: женим и обучим всему.

— Как это женим?

— Сюда прибудут невесты из других сел, что остались без женихов после войны с хазарами. По себе и выберешь.

— Мне Калинова внучка люба.

— Ольга, что ли?

— Она самая. Вернулась из Киева, видимо не любо ей там.

— Ты, Бондарь, на чужой каравай рот не разевай. Знай свой шесток.

— В чем ей не пара? — Бондарь обиделся на Волка. — Топор и молот в моих в руках на загляденье каждому. Мои бочки, бочонки, кадочки славятся.

— Ольга не сама по себе вернулась. Князь прислал со своей управой для догляда, с хазарами и ромеями расходы обсчитать. Сидит с ними за одним столом. Больше молчит, видимо, свое дело знает, как ее дед, слушает и правый ус подкручивает — есть такая привычка, пока слова ему не дадут.

— Когда же учение прознала?

— Его всю жизнь познают.

— И ты?

— Я учусь — как бить врага. Каждый учится своему ремеслу. Ты тоже молодец, свое счастье ищешь. В любую избу зайдешь богатым караваем. Все при тебе — за малым: князь совет дал встать вместо тех, кто освободил тебя из полона и рабского клейма.

— В чем не молодец? — встрял Бондарь.

— Нельзя жить только своим замахом. Решил: вынь да положь. Тебя избавили от рабства местные мужики, сами легли на засеке, ты — живой, за их девками бегаешь. Они бы тоже, небось, хотели за ними побегать. Могли схорониться, переждать басурманов как непогоду и сами по девкам пойти, не тебя спасать от рабства и смерти на чужбине. По совету князя тебе даны на выбор два счастья: остаться здесь бондарем вместо погибших местных мужиков или стать дружинником вместо погибших воинов. В селе появится бондарная, хазары ее за свое серебро обещают до зимы сдать. Я могу передать ее тебе, чтобы как бондарь здесь обустроился, завел семью, мастерил кадки под тесто, квас, клюкву, бруснику, медовуху, или встал в княжескую дружину, где научим ратному делу. Так что прежде женитьбы определись, где твое место. Или ставь избу и занимай бондарную, чтобы здесь укорениться, или со мной — в Киев.

— Уже выбрал с твоей помощью.

— Выбрать выбрал. Проверь себя, не ошибся ли. Не суетись. Себя по жизни определяешь. Убедись что твое. Работа или служба в дружине для мужика первая жена. На всю жизнь. Девица на выданье — вторая жена. Выбрать нужно сейчас, пока молодой, неугомонный, всеядный. Когда вся жизнь впереди, не прозевай ее, не упусти свою судьбу, чтобы по чужой потом не прыгать, схватись за нее крепко, тогда и любая девица за тебя самого схватится. Пока ты ковыль в степи, что получится — никому не ведомо.

— Это ты по поводу Ольги?

— Тут и без повода ясно. Одно себе: она мне люба. Ты ей люб? На себя со стороны посмотри. В своем селе привык к девицам приставать, как завидный жених. Здесь ты паки не жених, варево из петушиных голов и лап. У нее другая жизнь, с твоей жизнью не пересечется, не приведешь в свою избу. Князь не просто так взял ее в Киев. Она с ним уехала и к нему же вернется. Он любит приближать к себе нижних людей как меня или как ту же Ольгу, которая одним своим видом и криком напугала конный отряд наемников, пытавшихся перейти реку вброд и ограбить ее село. Да и собой девица видная. Князь аще не обзавелся княгиней, хотя по нашей вере жена для него как Земля для Ярилы. Всех приблизить к себе даже князь не может. Ты же пока полонянин, никому не знамый бондарь или мало кому знамый дружинник.

Не обижайся — добра тебе хочу. Присмотрись к новой жизни. Она как река одних вынесет на отмель, других в омут опустит сомов кормить; или отблагодарит широким устьем. Иди и думай, как правильно поступить. Мы с тобой не на обочине, не в безымянном краю — в селе, имя которому дал князь и задался целью построить здесь опорный град, чтобы приблизить окраину своей земли к Киеву. Так что доброго здоровья этому князю!

Бондарь, охваченный навеянными Волком мыслями, поклонился ему и молча вышел.

7

В той поездке к Ольге еще один «женишок» пытался присвататься со своими манерами. Речь о Сечине. По возвращении от германцев, сойдя на берег, Сечин с хозяйской распорядительностью караванщика потребовал от перевозчиков-полонян:

— Зовите ко мне Сотского.

— У нас свой старший. Прежний погиб, — был ему ответ.

— Дочь его? — не проронив ни одной слезы о единоверце, тут же поинтересовался караванщик, обрадовавшись, что тем легче сироту прибрать.

Один из перевозчиков показал ему на Ольгу, которая со своим дедом чуть выше подошла к реке. Сечин опознал дочь хозяина постоялого двора и решительно направился в ее сторону, решив нахрапом взять свое, уже мысленно представляя в своей кибитке.

Без приветствия обратился к Калине:

— Твой сын имел со мной уговор, что отдаст за меня дочь, твою внучку. Его нет, уговор в силе, от девицы не отказываюсь, беру с собой за те десять золотых, что отдал твоему сыну. — Про солиды Сечин на ходу придумал, поскольку уличить было некому. У старика таких монет явно не водилось. Хотел его пугануть как следует, чтобы внучку, не торгуясь, передал из рук в руки.

Калина и сам не из пугливых, всяких на перевозе повидал, мог ответить наглецу, но Ольга отодвинула его за себя, спросила Сечина:

— Тебя, лешего, каким ветром с того берега к нам занесло, чтобы так разговаривать со старейшиной села? Ты где такому языку научился?

— На твоем языке говорю — продана твоим отцом, и от своего товара не откажусь. — Сечин с циничным и довольным видом разглядывал Ольгу. — Похорошела в столичной обнове за мои солиды. Станешь украшением моей кибитки.

Как раз подошла киевская делегация для выбора места под причал на несколько ладьей с размещения мытни, мытарей, перевозчиков и сторожей. Среди подошедших к своему изумлению и недоумению Сечин узнал киевских общинников, те в свою очередь — Сечина, стоящего петухом перед Ольгой.

— Вы что здесь потеряли? — небрежно обратился к ним, недовольный их появлением, не соображая, каким ветром земляков занесло в этот забытый богами край, что они делают в безымянном селе, где красивую девицу можно купить по цене курицы.

Вмешалась Ольга, указывая на Сечина, объяснила:

— Этот леший требует идти с ним в его кибитку, будто бы отдал моему отцу десять солидов. Пытаюсь объяснить, что в отличие от таких леших у нас свой язык и свои обычаи. Он же как не слышит, все одно бубнит: я тебя купил. Посмотрите на него, такими даже детей не пугают. Путает осину с дышлом.

Между хазарами начался разговор. Сечин передал свой разговор с покойным Сотским в своем изложении:

— Хозяин постоялого двора сам предложил отдать свою дочь за выкуп в десять солидов, которые ему были нужны для возведения причала. Я согласился, солиды отдал вперед. Подошел, чтобы забрать девицу в кибитку, она упрямится.

— Допустим, купил, хотя такой торг на Руси не уместен. Кто она для тебя: товар, жена, наложница, раба? — от имени делегации в разговор вступил Манас, друг старейшины Вениамина и строитель, назначенный ответственным за обустройство села.

— Девица моя.

— Кто она тебе?

— Принадлежит мне, — повторил Сечин, не решаясь открыто признать свои виды на девицу.

— Как с ней поступишь?

— Сначала отвезу в Итиль. — Караванщик не справился с собой, разгорячился: — Я отдал за нее выкуп.

Остальные слушали, качали головами, как это делают в наше время психиатры, глядя на поступившего к ним пациента, с той лишь разницей, что караванщик был здоров, хотя дурно воспитан.

— Женой тебе быть не может: у тебя есть хазарская жена и семья с кучей детей, местные власти не разрешат вывезти ее из страны в ином качестве кроме как женой без согласия кагана, а наши власти не разрешат завести жену иного вероисповедания и происхождения. Выкуп наложниц, рабынь и рабов Русью сурово осуждается. Тебя ждет темница как в Киеве, так и в Итиле.

Сечин замолчал.

Общинников раздражала ложь караванщика, бросающая тень на репутацию общины и Хазарию как добропорядочного международного торговца, а того — нежелание соотечественников помочь ему увести девицу в свою кибитку.

Манас сообщил Ольге:

— Купец устал после дальней дороги, отведем его к каравану.

Однако Ольга в ответ напряглась, как львица:

— Дурно обошелся со мной. Пусть при мне ответит за себя.

Манас кивнул головой, будто соглашаясь, не соображая, как Сечин может ответить за свое поведение. Она же в этот момент резко, обеими руками перехватила его руку и со всего замаха ударила Сечина по лицу так, что тот от удара кубарем скатился в паберег.

Какое-то время все стояли в оцепенении, никто не поспешил к нему. Сам Манас оторопело смотрел, как караванщик, перекатываясь, приближается к воде.

Отвлекая его, Ольга торопливо произнесла:

— Старейшина села предлагает построить причал на этом месте, чтобы его не смыло большой водой или не выбросило льдом в реку, как этого лешего.

Однако внимание Манаса и остальных было обращено на то, как грузное тело караванщика, будто комель большого дерева, раз за разом перекатываясь с бочка на бочок, приблизилось к реке, окунулось в осеннюю холодную воду, улегшись спиной на склоне в омут. Свинцовая осенняя зыбь плескалась на его груди, пытаясь обнять и утянуть за собой.

Кто с любопытством, кто с беспокойством наблюдал за Сечиным, не подававшем признаков жизни. Однако никто не спустился вниз, чтобы помочь ему подняться. Он сам совладал с собой. Медленно поднялся на ноги. Пытаясь сохранить равновесие, чтобы не упасть в реку, по кромке воды мелкими шажками, не поднимая головы, направился в сторону ладей, на которых только что перебрался с противоположного берега.

До этого случая Сечин не имел опыта обращения с ним, какое выказала Ольга. Оттого растерялся, напрочь забыл о скрытом под плащом кинжале, чтобы смыть кровью свое унижение. По-видимому, решительное пресечение домогательств с купанием в осенней воде остудило его горячую натуру. В позе поверженного понуро уходил от очевидцев его унижения.

Сечин и раньше попадал в неприятные истории, приводившие к нарушению местных традиций и обычаев. Произошедший инцидент выбивался из них открытой попыткой завладеть невольницей на глазах старейшины села, где, к его несчастью, находились княжеский посадский с дружиной и представительная делегация хазарской и ромейской общин из Киева, о чем ему было неведомо.

Волк, посвященный Калиной в недостойное поведение караванщика по отношению к Ольге, досмотрел караван, кружа вокруг, как голодный коршун над жертвой. Сечин пытался свести разговор к досадному недоразумению, дополнив свой рассказ новыми деталями, чтобы выгородить себя:

— Когда направлялись к германцам, отец девицы предложил пристроить ее в караван служанкой за выкуп. Он рассказывал, что собирается ставить град и ему нужно золото строить причал, звать ремесленников. Я отказался, дал ему десять золотых: «Ты хотя бы дострой свой терем с постоялым двором и оградой, чтобы нам останавливаться». Вернувшись, подошел к старейшине и его внучке, поздоровался и напомнил им о разговоре, не зная, что перевозчик погиб. Внучка стала кричать: «По какому обычаю живешь и на каком языке говоришь?» Пытался объяснить, она не слушала. Еси бы перевозчик был жив, подтвердил мои слова.

Выслушав его, Волк распорядился задержать караван, взвешивая «за» и «против» для отправки злодея к князю под стражей.

До инцидента караван готовился остаться на ночлег. Лошади, купцы, ездовые и охрана каравана нуждались в отдыхе. Волк нашел бы, где приютить на ночь, однако выставил сторожей, запретил покидать караван.

Появление сторожей насторожило представителей хазарской общины, прибывших для подведения итогов по обустройству невольников: князь только что спустил в темницу одних купцов, как рядом с ними могли оказаться купцы торгового каравана из-за их караванщика, пытавшегося при них прихватить с собой находящуюся на службе у князя Ольгу в качестве живого товара.

Более общины встревожились прибывшие в село купцы, когда их посвятили в события, произошедшие в селе в их отсутствие. Их сильно напугало, что вместе с Сечиным власти заберут караван и всю их выручку от торга, а то и самих спустят в темницу. Обсудив между собой произошедший инцидент, сошлись на том, что поступок караванщика не должен выйти за пределы Перуновой росы.

Манас предупредил Сечина:

— Посадский не позволит каравану уйти. Задержит и под стражей отправит в Киев. Прислушается к старейшине и его внучке. Спросит нас — подтвердим их правоту. Иначе предстанем твоими помощниками перед князем и перед каганом. Не скажу, как князь поступит, но каган не одобрит ни тебя, ни нас. Пока не поздно, зачищай за собой. Откупись. Свою выгоду от торга до единого дирхама оставь на обустройство невольников. Еси караван задержат, из Киева в Итиль купцы уйдут без каравана, а ты останешься в темнице, тебя присоединят к тем, кто уже в ней сидит.

Сечин знал Манаса, как человека самого Иосифа, скупо согласился:

— Отдам свои сбережения.

— Передай их мне.

Сечин достал кошель, протянул Манасу, который его перехватил, почувствовав тяжесть. Довольно произнес:

— Весомый довод в разговоре с посадским. Пойдем к нему всей делегацией. — Попросил дружинника: — Проводи нас к Волку. — Объяснил караванщику: — До посадского пойдешь с нами.

Коллективно отправились к Волку. Сам Манас за время обустройства села близко сошелся с посадским, вплоть до того, что вместе в баню ходили, когда Волк его учил и мыться, и обкадываться холодной водой.

Подойдя к нему на постоялом дворе, Манас объявил:

— Караванщик, которого удерживаешь, жертвует свои сбережения на обустройство села. — Манас показал увесистый кошель, который ему передал Сечин, покачал на ладони: — Думаю, что его хватит поставить причал, мытню, небольшой ладейный флот. Накажет себя всем своим дорожным прибытком.

— Любая монета для села не лишня. Могу с тобой пойти к Калине и его внучке. Выслушаем, что они скажут, так и поступим.

Манас оглядел своих, произнес:

— Мы согласны.

Волк протянул руку, и кожаный кошель Манаса перекочевал в его ладонь. При всех развязал его, заглянул в мошну, после чего приказал дружиннику, указав на Сечина:

— Этого, с обвисшей бородой, верни к каравану, мы пойдем к старейшине.

При встрече с Калиной и Ольгой, находящихся в кутине, Волк объявил:

— Караванщик жертвует свои сбережения на обустройство полонян. — Показал кошель с монетами. — Манас предрек на них поставить причал, мытню и завести лодии. — Обернулся на строителя: — Подтверди, Манас.

Манас послушно сделал шаг вперед, произнес:

— Осуждаем поведение караванщика. Князь дал нам верный совет: искать дорогу к примирению. Мы с вами сдружились, понимаем друг друга. Просим забыть о дурном поступке — будто его и не было. Со своей стороны подтверждаю, что переданного злата и серебра хватит построить то, что было сказано посадским до меня, аще останется на другие расходы. Со своей стороны подготовлю проект всех объектов с привязкой к местности.

Первым отвечал Калина:

— У нас, славян, сердце отходчивое. Пусть Ольга скажет свое слово.

— Мне, деда, одно упоминание об этом лешем противно. И дышать с ним одним воздухом не хочу. Его задержал Волк как представитель князя. Ему и распорядиться им.

Волк на ее слова ответил доброй мужской улыбкой, тут же объявил:

— Вижу, что все хотим от него избавиться как от занозы. Он теде же уйдет своей дорогой. Лихо, которое дразнит, когда-то отмерит ему свою меру.

Участники делегации остались в кутине. Волк, передав кошель старейшине, отправился к каравану, снял сторожей и объявил караванщику:

— Не задерживаю. Отдохнете в другом месте.

Сечин спешно засобирался продолжить путь. После сборов повел его в сторону киевского волока, ни разу не оглянувшись, боясь, что сзади передумают и остановят. Обошлось. Никто караван не преследовал.

Караванщик вернулся в Итиль живой и невредимый, хотя и без средств, полученных им за проводку и охрану каравана и купцов, а также за проданные им товары.

Третьему жениху Ольга не отказала. В Красную горку Игорь и Ольга сыграли свадьбу. Никаких сведений о ней до нас не дошло, ибо проводилась по закону и обычаю русскому. Невозможно объяснить, почему летописцы не оставили сведений о ней: заслуги Ольги перед ними велики, не только место рождения и свадьбу, каждый ее шаг с вожделением должны запечатлеть на пергаменте, липовых досках и бересте. Увы — ромеи неблагодарны, в летопись вошли эпизоды ее радения их религии.

С обустройства Перуновой росы и проведением свадьбы Игоря и Ольги на киевских горах положено начало развороту от меча к лемеху, сделан зачин для развития земли Русской, истощенной конфликтами с воинствующими соседями.

Задумавшись о расширении сошных земель и улучшения земледелия, к посеву семян готовились как никогда старательно и организованно. За зиму наковали железа, готовя сошники, колесный и прочий инвентарь. С назначением посадских создали из крупных сел и городов единое управление по проведению реформы в земледелии с расширением пашни и ремесел. Одновременно решались связанные с ней задачи роста народонаселения, повсеместного обучения детей, углубления знаний об отчем православии. Наиболее прилежные к учебе дети отправлялись в крупные города для подготовки из них умельцев и мастеров по востребованным реформой профессиям.

Перунов меч, ожидая своего часа, отдыхал. Русь сосредоточилась пахать, сеять, расширять и развивать ремесла, играть свадьбы, рожать, познавать счетную, письменную и перунову науку.

Ольга стала княгиней.

Основной заботой прежних князей была подготовка дружины к нападению хазар, печенегов и ромеев. Задолго до прихода Игоря в Киев хазары перемежали набеги со строительством новых крепостей по пути к Киеву. В противостоянии гибли дружинники, что и обескровливало дружину и Русь. С хазарской же стороны — гибли наемники. На их место нанимали других, только свистни — уже стрелы налаживают, чтобы в сторону Киева запустить. Да и свистеть не надо — число желающих наняться к хазарам на службу после очередной кровавой потасовки превышало спрос. Хазары, вынашивая свои сектантские идеи и имперские задачи, набирали вместо выбывших новых наемников. Многие отряды несли службу недалече от Киева, их лошади пили днепровскую воду, держа Русь в напряжении, не позволяя ей сосредоточиться на насущных заботах своей внутренней жизни.

От набегов отказались лишь при Вещем Олеге, воевавшем с врагами длинным мечом. Он применял хазарскую тактику — устраивал вылазки на хазарские отряды и караваны, разрушал укрепленные хазарские заслоны, изматывая и примучивая самих хазар и их наемников, пополняя варяжскую дружину варягами же. После его гибели хазары вернулись к набегам за невольниками, доходы от продажи которых позволяли содержать наемников. Хазарский каган, а через него прочие восточные владыки кормились за счет рабов со славянской земли.

Перехватив большой полон на Перуновой росе, Игорь вынудил остановить набеги за невольниками. Сам этот эпизод не отразился на хазарской общине Киева, наоборот, община росла, пополняясь ростовщиками, купцами, ремесленниками. Но хазары без полонов не имели той мамоны, какую каган имел от продажи славян в рабство — русские нефть, газ и прочие ресурсы международного финансового интернационала.

Расширением хазарской общины и мирными намерениями князь пытался навсегда остановить хазар от набегов. По совету Православа вел наблюдение на восточных рубежах, граничащих с хазарами, силами одних вестовщиков — конных дозорных, уклоняясь от открытого противостояния и напрасных потерь от скоротечных кровавых стычек. Однако, спустя какое-то время, хазары возобновили свой промысел, нуждаясь в пополнении казны — затраты на наемную тяжеловооруженную армию с ее экипировкой обходились недешево.

С ромеями продолжал действовать бессорный договор, заключенный Вещим Олегом на выгодных для Руси условиях. Игорь добросовестно соблюдал его: «Хотел сотворити любовь съ самими цари, со всемъ боярствомъ и со всеми людьми гречьскими на вся лета». Миролюбие Игоря подкупало императора и патриарха Римской империи, признавших в нем князя, доступного крещению. Отдельные историки внушают мысль о князе как корыстолюбце и трусе, оттеняя его личность на фоне княгини Ольги и наводя на нее благородную память. Но, как уже отмечено в одном из летописных списков, сохранилось признание новгородцев, где Игорь начинал княжить: «быть храбор и мудр». Таким и был Великий князь русский Игорь.

Несмотря на миролюбие, ему пришлось и повоевать. Ни на одном из его походов останавливаться не будем, они за пределами ключевой темы нашего повествования. Отметим, что князь побывал в переделках, где ему не позавидуешь, вышел из них с честью. Древляне, чьи земли располагались на правом берегу Днепра и по обе стороны от Припяти, составляли союз племен со столицей в городе Искоростень, имели удачное стратегическое положение, защищенное с запада болотами. Поляне платили им дань. Объявив Киев мати городов русских, Вещий Олег поменял этот порядок: древляне стали платить дань полянам, точнее — Киеву. После смерти Вещего Олега древляне прекратили выдачу дани. Игорь убедил их возобновить выплату. Вещий Олег не успел присоединить к своей державе уличей. Их земли располагались в низовьях Днепра, позволяя им контролировать торговый путь по Днепру. Варяжский воевода Свенельд осадил уличей. Но и ему не удалось их покорить, они переселились на земли западнее Днепра.

Предшественник Игоря воевал с печенегами, чтобы обезопасить торговый путь «из варяг в греки» ниже града Воинская Гребля. Но сплав по Днепру, как и прежде, оставался опасным для киевских ладейных торговых караванов. Добиться согласия не удалось, нападения на купеческие караваны составляли значительную часть их военной добычи.

Русь в торговле напоминала стреноженного боевого коня: вроде и сильна, однако уязвима. Ежегодно купеческий ладейный караван, достигавший тысячу ладей, отправлялся на восточные рынки в сопровождении дружины. Шли и мелкие караваны, без охраны, на свой страх и риск. В одиночку купцы редко сплавлялись. Спускались с охраной и ладейными флотилиями, чтобы сообща отбиваться от кочевников. Сплав проходил через места обитания печенегов и был сопряжен с большим риском.

Русский «авось» и русская рулетка могли родиться в постоянной борьбе за свое выживание как раз при сплаве и преодолении днепровских порогов. Уже первый из них предупреждал: «Не спи».

Останавливались на острове Хортица, где приводили себя в порядок, по традиции рубили взятых с собой петухов, общипывали, варили и садились за трапезу у древнего могучего дуба, выполнявшего роль жертвенника. Здесь погребали и поминали убитых. Старший по каравану вставал перед трапезой, молился и говорил: «Святые дзяды, ляцице цяпер до неба!»

Этот обряд засвидетельствовал ромейский император Константин Багрянородный в своем трактате «Об управлении империей». Обед с петухами являлся купеческой и военной традицией. При дальней дороге или военном походе петухи оставались наиболее практичным припасом свежего мяса: по пути рубили, общипывали, варили, трапезничали, приносили жертву небесам, благодаря светлых богов. Где-то так: и нам гоже, и тебе, боже. Без дурного умысла, конечно, поскольку проводился этот обряд с благоговением и аппетитом.

Исторически развитие русского торга шло по рекам, озерам и морям. Сплавлялись на ладьях, на них же возвращались. О храбрости русов арабский автор X века пишет так: «Хорошо, что русы ездят только на ладьях, а если бы они умели ездить на конях, то завоевали бы весь мир». Развитие транспортных и торговых путей по рекам и водоемам объясняет, почему русское войско не имело многочисленной конницы.

К испытаниям, переносимым при преодолении днепровских порогов и печенежских засад на них, ромеи добавили притеснения по вере, отказываясь предоставлять русским купцам обговоренные с Вещим Олегом торговые преференции и платить положенную дань. Попытки договориться с ромеями бессорным путем оказались безуспешными. Царьград будто забыл, что по их просьбе совершили поход на хазар и понесли большие потери. Ромеи перестали считаться со слабым союзником, пренебрегали взятыми на себя обязательствами о преференциях купцам, требуя от них принятия крещения. Печенеги нападали на торговые караваны, а по прибытии в Царьград купцов подвергали унижению из-за варварского происхождения и отказа от крещения. Торг становился убыточным, поведение ромеев — оскорбительным для Руси.

Император Роман I Лакапин своей политикой вынудил Игоря совершить поход на Царьград, завершившийся тяжелым поражением русского войска. Ромеи впервые применили неведомую до того горючую смесь в составе смолы, серы, нефти и селитры. Ее поджигали и по медным трубам выливали на русские ладьи. Растекаясь, охватывала огнем море, ладьи и воинов.

Обстоятельства происшедших тогда сражений, как на море, так и на суше, известны по историческим источникам. В войне с князем Игорем отличились армянские полководцы доместик Иоанн Куркуас и Варда Фока, отец будущего императора Никифора Фоки. Тогда пленили многих русов, которых Роман I Лакапин обезглавил. Этот «помазанник божий» проявил себя в этой истории живодером. Самому Игорю, благодаря воеводе Претичу, отбившего его у ромеев, едва удалось избежать плена и выжить.

Однако князь не отступился, собрал новое войско и спустя три года повторил поход, завершившийся на этот раз заключением бессорного договора, который вошел в историю как договор 944 года. Поведение Игоря в войнах с ромеями свидетельствует о его воле, характере и упорстве в достижении поставленной цели.

Империи пришлось сполна расплатиться за всех убитых русов во время предыдущего похода и возобновить выплату ежегодной дани. Стороны договорились об установлении отношений, накладывающих на них взаимные торговые и военные обязательства. Помимо военной помощи Игорь обязался поставлять товары, в которых нуждалась империя. По сложившейся традиции каждый из участников переговоров с русской стороны приносил клятву заключенному договору своим богам. Крещеные варяги вместе с воеводой Свенельдом — в деревянной церкви святого Ильи.

Игорь терпимо относился к сторонним верованиям… Церковь, в которой прошла служба, построена при Аскольде. При Вещем Олеге заброшена, при его преемнике восстановлена, при осаде Киева хазарами Православом закрыта. С приходом Игоря служба возобновлена по просьбе ромейской общины и варяжской дружины.

Сам князь принес клятву верности договору с ромеями в киевском святилище. В договоре сказано: «да не имуть помощи от Бога, от Перуна, да не ущитятся щитами своими, и да посечены будут мечами своими, и от стрел и от нага оружия своего, и да будут рабы в сей век и в будущий».

Договор заключен на выгодных для Руси условиях. Игорь обещал не воевать «страну Корсунскую» (то есть Крым) и не зимовать в устье Днепра и на острове Святой Эферий, откуда с наступлением осени купцы должны были идти «в домы своя, в Русь»^[27]. Князь отдавал себя служению земле Русской путем собирания ее сил, защиты рубежей и достоинства. Он совершил военные походы для разблокирования международной торговли.

Не просто быть князем — предводителем дружины и строителем Руси. Во время военных походов приходилось на длительное время оставлять Киев, что обусловило передачу сугубо хозяйственных забот княгине, оказавшейся неприхотливой и прилежной управительницей с хозяйской хваткой. Ольга как княгиня на начальном этапе проявляла себя достойной спутницей князя, чему клялась в киевском святилище хождением по роте. Не было бы лепшей княгини за всю русскую историю, оставаясь она таковой. Однако между клятвой и мужем, как перец с салом, втерлись император и патриарх, верные своей новой тактике обращению в вассальную зависимость славяно-русских правителей через помазание с последующей сменой веры народом их земли, о чем повествование ниже.

Проверив Ольгу на отдельных поручениях, Игорь передал ей княжескую Управу, через которую шло пополнение и распределение доходов и расходов скотницы (казны), сбор податей, накопление и хранение резервов (мельницы, амбары, зернохранилища, холодные погреба-холодильники), рассмотрение купеческих и общинных грамот, заготовка кормов для скота и лошадей — весьма широкий объем княжеских забот.

Для сбора дани и податей, разрешения споров и суда приходилось каждый год отправляться в полюдье. Выезд в полюдье отнимал у князя много времени. По подсчетам историков, на него уходила добрая половина каждого года — с ноября по апрель, с преодолением до полутора тысяч километров пути. Это была важная часть княжеского служения, на которую уходило много сил и времени. Из-за личного участия в сборе дани и разрешении местных споров и дел князь надолго отвлекался от многих других забот. Он поделил сбор дани со Свенельдом, княгиней и светлыми князьями. Свенельд взял на себя полюдье на землях, с которых кормилась его дружина. Частично к полюдью по наказу князя подключалась Ольга. В отдельных случаях светлые князья сами доставляли свою дань Киеву.

Принятая система сбора дани обуславливалась наличием двух дружин: княжеской и варяжской; каждая кормилась за счет дани с конкретных земель. Доверив сбор дани Свенельду, Игорь поделился с ним своими полномочиями. Они позволяли быть независимым от князя и княгини в части кормления дружины. Ему приходилось поступать, будто князь, судить и рядить на местах сбора дани.

Помимо дани Свенельд со своей дружиной выполнял немалый перечень задач по службе: участвовал в походах и сечах, сопровождал обозы, купеческие флотилии по Днепру, нес сторожевую службу.

Полномочия по сбору дани обрела и Ольга, периодически выезжавшая в полюдье на прилагающие к Киеву земли, чтоб подменить мужа. Князь не обходил полюдье, но в той зоне, которую оставил за собой, своим присутствием обеспечивал порядок, судил и рядил, подсказывал светлым князьям, что нужно сделать для развития их земли. Опять же, если не был в походе, когда полюдье ложилось на плечи княгини, приобретающей опыт управления Русью. С участием мечников, тиунов, учетчиков, обозников она вела учет всей полученной дани.

Наравне со сбором дани и податей князь благоприятствовал торговле с соседними странами, что пополняло скотницу. При нем хазарское и ромейское купечество расширяло взаимовыгодный обмен товарами и торговлю. Появлялись новые торговые и ремесленные ряды, развивалось ростовщичество, хотя оно вгоняло русских ремесленников и земледельцев в кабалу и нищету, отчего углублялись и расширялись хазарские долговые ямы. Историк В.Е. Шамбаров приводит сведения о разросшемся при Ольге хазарском «конце» с правом самоуправления, суда и собственными воротами^[28].

Старейшина хазарской общины Вениамин имел широкие полномочия, включая религиозные, судебные и хозяйственные. С местными властями ладил и супротив властей старался не поступать. Как представитель кагана, не злоупотреблял своим положением и придерживался уважительного отношения к стране пребывания и ее народу. Возможно, начало тому положил князь, предложивший вполне приемлемое партнерское решение для выхода из ситуации с полонянами и хазарскими скупщиками невольников, а также Ольгино общение с хазарами при обустройстве Перуновой росы — они жили в доме ее деда. Это общение облегчало дальнейшее вхождение хазар в киевское общество. Вместе с тем активное партнерство усугублялось паразитарной торгово-ростовщической политикой общины, ее автономией и долговыми ямами. Однако при Вениамине до социального взрыва не дошло. Вениамин отслеживал поведение торговцев и ростовщиков, сдерживал их алчные замашки, используя для этого и синагогу, в которой служил раввином.

Между тем подошли первые Ольгины роды, рожала княгиня в одной из комнат княжеского терема, где стояла большая печь с котлом для подогрева воды. Принять младенца готовились опытные и легкие на руку бабки-повитухи. По соседству с комнатой расположились родственники, с ними в ожидании первенца — князь Игорь в чистой белой рубахе и Православ в свободных белых одеждах с глубоким подолом и длинными рукавами, из которых, когда поднимал, обращаясь к молитве, оголялись, будто медвежьи лапы, широкие ладони. Оба готовились принять первенца, которым, по прогнозам бабок, должен быть мальчик. Игорь время от времени шепотом произносил молитвы, которые знал яко сам святитель. В отдаленном от родов зале ожидали воевода Свенельд, бояре.

Наконец раздался младенческий крик, после чего, выдержав какое-то время, Православ, обращаясь к князю, произнес долгожданные для отца слова:

— Роженица удачею разродилась. Иди, князь, принимай первенца.

Князь поднялся, обернулся на святителя, затем не спеша шагнул к дверям и скрылся за ними. Первой появилась в дверях бабка-повитуха с младенцем, обернутым белой пеленкой. За нею вышли князь с княгиней под руку. Прошли к столу, накрытому белой льняной тканью с посудой, хлебом, квасом, медом, рыбой, мясом на дальнем конце и Перуновым мечом на ближнем. Игорь, в чьих глазах выступили слезы радости, отпустил локоть жены, опершейся об стол, взял у повитухи младенца, бережно положил на ближнюю к нему часть стола и поднял глаза на Православа, который уже стоял по другую сторону от князя, княгини и повитухи.

Святитель взял в руки меч и прочел над младенцем молитву за его здравие. При этом каждый из участников торжества повторял ее слова вслед за святителем, видя перед собой меч с выгравированным именем его мастера «Славимир». Киевский коваль подсказал Православу имя княжеского первенца. После молитвы повитуха должна была раскинуть пеленки, но, неожиданно для них, младенец резким толчком своих ручонок раскинул их сам. Пришлось суетливо слегка поправить, после чего святитель перешел к обряду. Бережно приложил предварительно прогретый меч к животику младенца, продолжая придерживать его своими широкими ладонями. Мальчик почувствовал прикосновение железа, поднял ручонки, как будто схватившись за меч, и подал голос.

Княгиня наблюдала за происходящим с испуганной улыбкой, князь с одобрением: младенец не отторг меч, сопроводил прикосновение к нему радостным криком.

— Воин родился! — повторил каждый из них.

Православ попросил повитуху:

— Отведи ручонки от меча.

Та бережно исполнила его просьбу.

— Святой воин! — поправил святитель. — Достойного сына родила княгиня. — Благодарно поклонился роженице. — Достойного сына принял князь. — Благодарно поклонился князю. — Достойного мужа получила Русская земля. — Благодарно поклонился земле. — Достойного защитника послал нам Перун. — Благодарно поднял свой лик к небесам.

Православ поднял меч над младенцем:

— Быть княжескому первенцу именем Святослав, принесет и правь, и мир, и свет, и славу земле Русской!

Священное отношение к мечу на Руси отметил путешественник Араб ибн Русте, который оставил такую запись: «И когда у одного из русов рождается сын, он кладет на живот меч и говорит: „Я не оставляю тебе никакого имущества, кроме того, что ты завоюешь этим мечом“». Ссылки на меч были обязательными в ритуальных клятвах при заключении договоров. В договоре с ромеями Игорь клянется: «да не защитися щитами своими и да посечены будем мечами своими, от стрел и от иного оружия своего».

Однако вернемся к обряду. Слова Православа приняли с одобрением. Православ медленно опустил меч и положил его рядом с младенцем. Повитуха тут же укутала нареченного Святослава и вместе с роженицей возвернулась в комнату, где принимала роды. Князь в окружении близких людей приступил к легкой трапезе в честь рождения первенца, для участия в которой позвали Свенельда и всех тех, с кем князь желал поделиться своей радостью. Православ же вернулся в святилище, чтобы присоединиться к обряду, посвященному земле Русской как сороженице княжеского первенца Святослава.

По сообщению летописи, произошло это событие в 942 году.

По достижении Святославом трехлетнего возраста княжеская чета провела обряд принародного острижения волос с головы мальчика, опоясывания мечом и посажения на коня. Историк И.Я. Фроянов считает, что Святославу с детства оставляли на голове клок волос по старинному русскому обычаю, считающемуся кровом души ребенка^[29]. Другие исследователи полагают, что обряд означал приобретение княжичем прав наследования «отчего и деднего» достояния, однако уходил во времена, когда институт наследования не был известен и связан с посвящением мальчика в воины — с этого времени первенец допускался до занятий боевыми играми, он проходил физическую и военную подготовку.

Постриг являлся важным событием в жизни ребенка и родителей, ибо немногие младенцы доживали до такого возраста, о чем известно по документам государственных архивов. Наши прабабушки в XVII–XIX веках рожали по десять, двадцать и более детей, а выживали из них единицы. Игорь сам опоясал Святослава мечом, который тут же обхватил его рукоять. Затем посадил на коня, провел вдоль рядов дружинников, выстроенных по кругу. Все внимательно следили за тем, как первенец сидит в седле, как держит поводья. Младенец выдержал испытание и тем самым определил свою дальнейшую судьбу.

С высоты времени видится примитивной служба воина, вооруженного мечом или копьем, — однако русский воин имел большую боевую подготовку, чем современный пехотинец. В настоящее время основная масса юношей знакомится с воинской службой после призыва, в те времена дети начинали знакомиться с ней по достижении трех лет. С раннего детства мальчики привыкали к оружию, имея набор доступных потешных игр. В советское время мы застали то детство, когда вместе со своими старшими или младшими сверстниками сами занимались военной подготовкой. Делали луки, деревянные копья, стрелы, мечи и сабли: стреляли, махались, кололи, нападали группа на группу, рыли землянки, связывали плоты и устраивали на них морские бои, в лесу играли в сыщики и разбойники. Никто из взрослых не учил и не подсказывал. По праздникам проводили смотры и парады в изготовленной нами амуниции на глазах своих родителей, наиболее проявившим себя товарищам вручали награды, изготовленные из картона, используя обычные в то время булавки.

Примечания

25

М., Институт русской цивилизации, «Родная страна», 2016, с. 91–92.

26

«Великий закон славян». — М., «Вече», 2012, с. 296.

27

М., Институт русской цивилизации, «Родная страна», 2016, с. 91–92.

28

«Войны языческой Руси». — М., «Вече», 2018, с. 292–293.

29

«Древняя Русь». — М., Русский издательский центр, 2012, с. 558.