Давно уж село солнышко. Вечерний подосенний сумрак небо крыл, землю темнил. Белей и
белей становились болота от вздымавшегося над ними тумана, широкими реками, безбрежными озерами казались они. Смолкли осенние птички, разве изредка вдали дергач прокричит, сова ребенком заплачет, филин ухнет в бору.
Неточные совпадения
Долго после того сидел он один. Все на счетах выкладывал, все в бумагах справлялся. Свеча догорала, в ночном небе давно уж
белело, когда, сложив бумаги, с расцветшим от какой-то неведомой радости лицом и весело потирая руки, прошелся он несколько раз взад и вперед по комнате. Потом тихонько растворил до половины дверь в Дунину комнату, еще раз издали полюбовался на озаренное слабым неровным светом мерцавшей у образов лампадки лицо ее и, взяв в руку сафьянную лестовку,
стал на молитву.
Уговаривают ловцы повременить, чтоб
бели набралось побольше, но уж темно
становилось, и Самоквасов велел им тотчас за невод приняться.
И, вынув чистое
белье, Меркулов
стал переодеваться и приводить в порядок постель.
Диди ладо, диди ладушки!
Вы сцепитесь все за ручки,
Да примите молодцов!
Приходите, молодцы, во девичий хоровод.
Выходите, удалые, ко красныим во кружок,
Диди ладо, диди ладушки!
В пары
становитесь — сохи собирать,
В пары, в пары собирайтесь — пашеньку пахать,
Пашеньку пахать, сеять
бел ленок,
В пары, в пары, в пары, во зеленый во садок.
Диди ладо, диди ладушки!
Введя гостя в келью, Фуркасов накрыл стол скатерткой, поставил на нее деревянную чашку с медом, горшок молока да
белый ровно снег папушник. Затем
стал просить гостя преломить хлеб и, чем Господь послал, потрапезовать.
Затем перешли в другую комнату, там уж давно кипел самовар. Чаю напились,
белого хлеба с медом поели, молока похлебали. Солнце
стало всходить, и Пахом пошел закладывать быстроногую рыженькую. Не уснув ни на капельку, погнал он в Княж-Хабаров монастырь, чтобы к поздней обедне поспеть туда.
Трое честно пали в бою с людьми литовскими, четвертый живьем погорел, когда поляки Китай и
Белый город запалили, а пятый перекинулся ко врагам русской земли, утек за рубеж служить королю польскому, и не
стало вестей о нем.
Смеркалось, собрались Божьи люди перед входом в сионскую горницу. Когда Николай Александрыч, осветив ее, отворил двери, прежде всех вошли Дуня с Марьей Ивановной, Варенькой и Катенькой, а за ней Василисушка с Варварой Петровной, с Матренушкой и еще с одной богаделенной старушкой. Из сионской горницы они тотчáс пошли в коридор. Там в одной комнате Дуню
стали одевать в «
белые ризы», в другой Василисушку.
Подломились мои ноженьки, опустились руки
белые, не радостен
стал Божий свет!
По себе сужу: когда пришла ко мне Божья благодать и над гробом моей
белой голубушки, Настеньки-покойницы, очувствовался и заклятье сам себе дал бросить непутную жизнь, не сразу он поверил мне, не тотчас даже
стал говорить со мной о чем-нибудь дельном.
Когда поехали,
стала надувать непогода: синее небо потускло, и полный почти месяц заволокло ровно пухлыми
белыми тучами, повалили хлопья снега, и забушевала метель.
С утра погода была удивительно тихая. Весь день в воздухе стояла сухая мгла, которая после полудня начала быстро сгущаться. Солнце из
белого стало желтым, потом оранжевым и, наконец, красным; в таком виде оно и скрылось за горизонтом. Я заметил, что сумерки были короткие: как-то скоро спустилась ночная тьма. Море совершенно успокоилось, нигде не было слышно ни единого всплеска. Казалось, будто оно погрузилось в сон.
Всё выше и выше поднималось небо, шире расплывалась заря,
белее становилось матовое серебро росы, безжизненнее становился серп месяца, звучнее — лес, люди начинали подниматься, и на барском конном дворе чаще и чаще слышалось фырканье, возня по соломе и даже сердитое визгливое ржанье столпившихся и повздоривших за что-то лошадей.
Неточные совпадения
Вздохнул Савелий… — Внученька! // А внученька! — «Что, дедушка?» // — По-прежнему взгляни! — // Взглянула я по-прежнему. // Савельюшка засматривал // Мне в очи; спину старую // Пытался разогнуть. // Совсем
стал белый дедушка. // Я обняла старинушку, // И долго у креста // Сидели мы и плакали. // Я деду горе новое // Поведала свое…
Из тонкой из пеленочки // Повыкатали Демушку // И
стали тело
белое // Терзать и пластовать.
И как ни
белы, как ни прекрасны ее обнаженные руки, как ни красив весь ее полный
стан, ее разгоряченное лицо из-за этих черных волос, он найдет еще лучше, как ищет и находит мой отвратительный, жалкий и милый муж».
Она отклонилась от него, выпростала, наконец, крючок из вязанья, и быстро, с помощью указательного пальца,
стали накидываться одна за другой петли
белой, блестевшей под светом лампы шерсти, и быстро, нервически
стала поворачиваться тонкая кисть в шитом рукавчике.
Анна взяла своими красивыми,
белыми, покрытыми кольцами руками ножик и вилку и
стала показывать. Она, очевидно, видела, что из ее объяснения ничего не поймется; но, зная, что она говорит приятно и что руки ее красивы, она продолжала объяснение.