Неточные совпадения
По нашим местам, думаю я, Никифору в
жизнь не справиться, славы много; одно то, что «волком» был; все
знают его вдоль и поперек, ни от кого веры нет ему на полушку.
Но Трифон в
жизнь свою ни у кого не займовал,
знал, что деньги занять — остуду принять.
— Вот, Авдотьюшка, пятый год ты, родная моя, замужем, а деток Бог тебе не дает… Не взять ли дочку приемную, богоданную? Господь не оставит тебя за добро и в сей
жизни и в будущей…
Знаю, что достатки ваши не широкие, да ведь не объест же вас девочка… А может статься, выкупят ее у тебя родители, — люди они хорошие, богатые, деньги большие дадут, тогда вы и справитесь… Право, Авдотьюшка, сотвори-ка доброе дело, возьми в дочки младенца Фленушку.
О-ох, любезненькой ты мой, как бы
знал ты нашу монастырскую
жизнь…
— Какое веселье! Разве не
знаешь? — молвила Марьюшка. — Как допрежь было, так и без тебя. Побалуются маленько девицы, мать Виринея ворчать зачнет, началить… Ну, как водится, подмаслим ее, стихеру споем, расхныкается старуха, смякнет — вот и веселье все. Надоела мне эта анафемская
жизнь… Хоть бы умереть уж, что ли!.. Один бы конец.
Ну, да ваше дело иное, Марья Гавриловна, хоть и
знали горе, все-таки ваша
жизнь иная была, — глубоко вздохнув, прибавила Манефа.
— Матушка! — быстро подхватила Марья Гавриловна, вскинув черными своими глазами на Манефу. —
Жизнь мою вы
знаете — это ль еще не горе!..
— При
жизни, пожалуй, и у ней завистники бывали, — продолжал Пантелей. — Кто уму-разуму завидовал, кто богатству да почести, кто красоте ее неописанной… Сам
знаешь, какова приглядна была.
— И впрямь дело, ты! — молвил Елистрат. — Ну, паря, подобрел же ты и прикраснел. В
жизнь бы не
узнать… как есть купец-молодец.
— Молви, лебедка, матери: пущай, мол, тятька-то на нову токарню денег у меня перехватит. Для тебя, моя разлапушка, рад я радехонек
жизнью решиться, не то чтобы деньгами твоему родителю помочь… Деньги что?.. Плевое дело; а мне как вам не пособить?.. Поговори матери-то, Паранюшка… И сам бы снес я, сколько надо, Трифону Михайлычу, да
знаешь, что меня он не жалует… Молви, а ты молви матери-то, она у вас добрая, я от всего своего усердия.
— Дорогая ты моя Тáнюшка, — молвила на то Марья Гавриловна. —
Жизнь пережить — не поле перейти; счастье с несчастьем, что вёдро с ненастьем, живут переменчиво. Над судьбою своей призадумалась я: зачастую ведь случается, Танюшка, что где чается радостно, там встретится горестно… Спознала я, будучи замужем, какая есть на свете
жизнь — горе-горькая… Как
знать, что́ впереди?.. Как судьбу
узнать?
Что бы за
жизнь человеку была, если б он
знал наперед всю свою
жизнь до гробовой доски?
Долго там проживали они. Скит Улангерский прославился, дорожили им московские и других городов старообрядцы. «
Знайте, дескать, что и меж нас есть родовые дворяне благородные», и щедрой рукой сыпали в Улангер подаяния. И
жизнь в том скиту была безопасней и привольнее, чем по другим, — и попы и полиция не так смело к нему подступали.
— Сама
знаешь чего!.. Не впервой говорить!.. — молящим голосом сказал Самоквасов. — Иссушила ты меня, Фленушка!..
Жизни стал не рад!.. Чего тебе еще?.. Теперь же и колода у меня свалилась — прадед покончился, — теперь у меня свой капитал; из дядиных рук больше не буду смотреть… Согласись же? Фленушка!.. Дорогая моя!.. Ненаглядное мое солнышко!..
— За тобой-то ходить стоскуюсь я, матушка? — с живостью воскликнула Фленушка, и слезы, искренние слезы послышались в ее голосе. — За что ж ты меня таково обижаешь?.. Да я ради тебя не то что спокой,
жизнь готова отдать… Ах, матушка, матушка!.. Не
знаешь ты, что одна только ты завсегда во всех моих помышлениях… Тебя не станет — во гроб мне ложиться!..
— Сам не
знаю, как это случилось, — сказал Василий Борисыч. — Лукавый подвел! И теперь так она мне опротивела, так опротивела, что, как только вспомню про нее, тошнехонько станет!.. Как же после того век-то с ней вековать?.. Подумай, что за
жизнь у нас будет?.. Маята одна.
— Мне про мужа гадать не приходится — сызма́льства живу я в обители. С раннего детства спозналась я с
жизнью келейною. Не
знаю, что и сказать тебе, Дарья Никитишна.
— Не
знаю, что сказать вам нá это матушка, — отвечал Василий Борисыч. — Вот теперь хоть насчет бы Москвы — как приеду туда, как покажусь? Поедом заедят.
Жизни не рад станешь. А ведь я человек подначальный.
—
Знаю это,
знаю, сердечная моя, милая, — припадая к плечу Аграфены Петровны, говорила Дуня. — Да что ж делать-то мне? Нехотя согрешишь. Тошненько в такой
жизни!.. Измаялась я!
Неточные совпадения
Хлестаков. Нет, на коленях, непременно на коленях! Я хочу
знать, что такое мне суждено:
жизнь или смерть.
Хлестаков. Право, не
знаю. Ведь мой отец упрям и глуп, старый хрен, как бревно. Я ему прямо скажу: как хотите, я не могу жить без Петербурга. За что ж, в самом деле, я должен погубить
жизнь с мужиками? Теперь не те потребности; душа моя жаждет просвещения.
Городничий. Полно вам, право, трещотки какие! Здесь нужная вещь: дело идет о
жизни человека… (К Осипу.)Ну что, друг, право, мне ты очень нравишься. В дороге не мешает,
знаешь, чайку выпить лишний стаканчик, — оно теперь холодновато. Так вот тебе пара целковиков на чай.
Анна Андреевна. Перестань, ты ничего не
знаешь и не в свое дело не мешайся! «Я, Анна Андреевна, изумляюсь…» В таких лестных рассыпался словах… И когда я хотела сказать: «Мы никак не смеем надеяться на такую честь», — он вдруг упал на колени и таким самым благороднейшим образом: «Анна Андреевна, не сделайте меня несчастнейшим! согласитесь отвечать моим чувствам, не то я смертью окончу
жизнь свою».
Я, кажется, всхрапнул порядком. Откуда они набрали таких тюфяков и перин? даже вспотел. Кажется, они вчера мне подсунули чего-то за завтраком: в голове до сих пор стучит. Здесь, как я вижу, можно с приятностию проводить время. Я люблю радушие, и мне, признаюсь, больше нравится, если мне угождают от чистого сердца, а не то чтобы из интереса. А дочка городничего очень недурна, да и матушка такая, что еще можно бы… Нет, я не
знаю, а мне, право, нравится такая
жизнь.