Неточные совпадения
— Полно, батько, постыдись, — вступилась Аксинья Захаровна. — Про Фленушку ничего худого не слышно. Да и
стала бы разве матушка Манефа с недоброй славой ее в такой любви, в таком приближенье держать? Мало ль чего не мелют пустые языки! Всех речей не переслушаешь; а тебе, старому человеку,
девицу обижать грех: у самого дочери растут.
Спознается на супрядках либо в хороводе с молодым парнем, непременно из другой деревни, полюбят они друг дружку и
станут раздумывать, отдадут родители
девицу «честью», аль придется свадьбу «уходом» играть.
—
Стану глядеть, Максимыч, — отвечала Аксинья. — Как не смотреть за молодыми
девицами! Только, по моему глупому разуму, напрасно ты про Настю думаешь, чтоб она такое дело сделала… Скор ты больно на речи-то, Максимыч!.. Давеча девку насмерть напугал. А с испугу мало ль какое слово иной раз сорвется. По глупости, спросту сказала.
— На добром слове покорно благодарим, Данило Тихоныч, — отвечал Патап Максимыч, — только я так думаю, что если Михайло Данилыч
станет по другим местам искать, так много
девиц не в пример лучше моей Настасьи найдет. Наше дело, сударь, деревенское, лесное. Настасья у меня, окроме деревни да скита, ничего не видывала, и мне сдается, что такому жениху, как Михайло Данилыч, вряд ли она под
стать подойдет, потому что не обыкла к вашим городским порядкам.
И голос Виринеи все мягче и мягче
становился; не прошло трех-четырех минут, обычным добродушным голосом говорила она пристававшим к ней
девицам...
Поспешно
стали разбирать свои рукоделья
девицы и скоро одна за другой разошлись. В келарне осталась одна Евдокеюшка и
стала расставлять по столам чашки и блюда для подоспевшей ужины…
— Ну, ступайте-ка,
девицы, спать-ночевать, — сказала Манефа, обращаясь к Фленушке и Марьюшке. — В келарню-то ужинать не ходите, снежно, студено. Ехали мы, мать София, так лесом-то ничего, а на поляну как выехали, такая метель поднялась, что свету Божьего не
стало видно. Теперь так и метет… Молви-ка, Фленушка, хоть Наталье, принесла бы вам из келарни поужинать, да яичек бы, что ли, сварили, аль яиченку сделали, молочка бы принесла. Ну, подите со Христом.
— Ну, вот за этот за подарочек так оченно я благодарна, — молвила Марьюшка. — А то узорами-то у нас больно
стало бедно, все старые да рваные… Да что ж ты, Фленушка, не рассказываешь, как наши
девицы у родителей поживают. Скучненько, поди:
девиц под пару им нет, все одни да одни.
«Эх, достать бы мне это ветлужское золото! — думает он. — Другим бы тогда человеком я
стал!.. Во всем довольство, обилье, ото всех почет и сам себе господин, никого не боюсь!.. Иль другую бы
девицу либо вдовушку подцепить вовремя, чтоб у ней денежки водились свои, не родительские… Тогда… Ну, тогда прости, прощай, Настасья Патаповна, — не поминай нас лихом…»
— А это вам, красны
девицы, — говорил Патап Максимыч, подавая дочерям по свертку с шелковыми материями. — А вот еще подарки… Их теперь только покажу, а дам, как христосоваться
станем.
Начинается известная игра, старая, древняя как мир славянский. Красны
девицы со своими серенькими гуськами
становятся парами, один из молодцов, по жеребью, всех впереди.
— Великий благодетель нам Петр Спиридоныч, дай ему, Господи, доброго здравия и души спасения, — молвила мать Назарета. — День и ночь за него Бога молим. Им только и живем и дышим — много милостей от него видим… А что,
девицы, не пора ль нам и ко дворам?.. Покуда матушка Манефа не встала, я бы вот чайком Василья-то Борисыча напоила… Пойдем-ка, умницы, солнышко-то
стало низенько…
Насилу выпроводила всех из светлицы Никитишна. Оставшись с канонницей Евпраксеей да с Матренушкой,
стала она готовить Настю «под святые», обмывать, чесать, и опрятывать [Одевать.] новопреставленную рабу Божию
девицу Анастасию.
Только что отобедали, раздача даров началась. Сначала в горницах заменявшая место сестры Параша раздала оставшиеся после покойницы наряды Фленушке, Марьюшке, крылошанкам и некоторым деревенским
девицам. А затем вместе с отцом, матерью и почетными гостями вышла она на улицу. На десяти больших подносах вынесли за Парашей дары. Устинья
стала возле нее, и одна, без вопленниц, пропела к людям «причет...
— На другой никак день, как ты на Ветлугу уехал, Патап Максимыч
стал в Комаров с
девицами сряжаться, Марья Гавриловна, купецкая вдова, коли слыхал, живет там у матушки Манефы, она звала девиц-то погостить…
«Эту комнатку, — Парфений молвил, — после когда-нибудь…» Зачали
девицы полы подмывать, а игумен на келейну молитву
стал…
Тронь теми грабельками
девицу, вдовицу или мужнюю жену, закипит у ней ретивое сердце, загорится алая кровь, распалится белое тело, и
станет ей тот человек красней солнца, ясней месяца, милей отца с матерью, милей роду-племени, милей свету вольного.
Не принимая письма, встала Манефа перед иконами и со всеми бывшими в келье
стала творить семипоклонный нача́л за упокой новопреставленной рабы Божией
девицы Евдокии. И когда кончила обряд, взяла у Семена Петровича письмо, прочитала его, переглядела на свет вложенные деньги и, кивнув головой саратовскому приказчику, молвила.
— Обижать не
стану и своего не упущу, — сказала Манефа. — Как было тогда, как Глафиру покойницу за твою обитель в Кострому я отпущала, так и теперича быть: отправка твоя, обратный путь твой же… Из зажилого половина тебе, половина на нашу обитель… Шубу тебе справлять, сарафаны, передники, рубахи мои… Насчет обуви пополам… А что подарков
девице от Самоквасовых будет, то ей, — в эти дела я не вступаюсь. Согласна ли так?
Сам Василий Борисыч в ряду богомольцев
стал, нельзя было ему на клирос к
девицам пойти — постороннего народу много, соблазна бы не было, устав не дозволяет того.
А по малом времени раскормленные, жирные кони легкой рысцой
стали подвозить в Комаров уемистые повозки, нагруженные пуховиками и подушками, на них возлежали тучные матери и дебелые девицы-келейницы.
Через несколько времени отлегло нá сердце у канонницы. Подняла она голову, села на постель, мутным взором окинула стоявших
девиц и, сложив на коленях руки,
стала причитать в истошный голос...
— А вот как, — молвила Никитишна. — Вы,
девицы, хоть не родные сестрицы, зато все красавицы. И вас не три, а целых семь вкруг меня сидит — Груню в счет не кладу, отстала от стаи девичьей,
стала мужней женой, своя у ней заботушка… Вот и сидите вы теперь,
девицы, в высоком терему, у косящата окна, а под тем окном Иван-царевич на коне сидит… Так, что ли?
Проходя мимо открытого окна, Фленушка заглянула в него… Как в темную ночь сверкнет на один миг молния, а потом все, и небо, и земля, погрузится в непроглядный мрак, так неуловимым пламенем вспыхнули глаза у Фленушки, когда она посмотрела в окно… Миг один — и, подсевши к столу,
стала она холодна и степенна, и никто из
девиц не заметил мимолетного ее оживления. Дума, крепкая, мрачная дума легла на высоком челе, мерно и трепетно грудь поднималась. Молчала Фленушка.
— Ну его к Богу, Ивана-царевича, — добродушно улыбаясь, сказала
девицам Дарья Никитишна. — Пусть его ездит под светлым месяцем, под белыми облаками, под частыми звездами. Сказывай,
девицы, пó ряду одна за другой, как бы каждая из вас с мужем жила, как бы
стала ему угождать, как бы жизнь свою с ним повела?
— Так ли, этак ли, а его не пущу… Придумаю!.. Ступай, Марьюшка, сбирай
девиц, пойте, да пойте как можно подольше… Слышишь?.. До сумерек пойте… А я уж устрою… Во что бы ни
стало устрою!..
Слушает — Никитишна сказку про Ивана-царевича сказывает. Слышит, как затеяла она, чтоб каждая
девица по очереди рассказывала, как бы
стала с мужем жить. Слышит, какие речи говорят
девицы улангерские, слышит и Фленушку.
Выпала же Петру Степанычу на черствые именины такая доля: целый день с утра дó вечера Иваном-царевичем быть. Невзначай подслушав сокровенные речи
девиц белоликих, ненароком узнал и тайные думы той, о которой
стал призадумываться.
Меж тем Василий Борисыч в келарне с
девицами распевал. Увидев, что с обительского двора съезжает кибитка Марка Данилыча, на половине перервал он «Всемирную славу» и кинулся стремглав на крыльцо, но едва успел поклониться и мельком взглянуть на уезжавшую Дуню. Смолокуров отдал ему степенный поклон и громко крикнул прощальное слово. Она не взглянула. Как вкопанный
стал на месте Василий Борисыч. Давно из виду скрылась кибитка, а он все глядел вслед улетевшей красотке…
Пока Самоквасов из красной рубахи переодевался в свое платье, пока невеста, с помощью попадьи, ее большой дочери и нанятой Сушилой молодицы, одевалась в шелковое платье, отец Родион позвал дьячка Игнатья да пономаря Ипатья и
стал писать обыск о повенчании московского купца Василия Борисыча с дочерью государственного крестьянина
девицей Параскевой Патаповой, дочерью Чапуриной.
Неточные совпадения
Как он, она была одета // Всегда по моде и к лицу; // Но, не спросясь ее совета, //
Девицу повезли к венцу. // И, чтоб ее рассеять горе, // Разумный муж уехал вскоре // В свою деревню, где она, // Бог знает кем окружена, // Рвалась и плакала сначала, // С супругом чуть не развелась; // Потом хозяйством занялась, // Привыкла и довольна
стала. // Привычка свыше нам дана: // Замена счастию она.
Между тем Николай Петрович успел, еще при жизни родителей и к немалому их огорчению, влюбиться в дочку чиновника Преполовенского, бывшего хозяина его квартиры, миловидную и, как говорится, развитую
девицу: она в журналах читала серьезные
статьи в отделе «Наук».
И, охнув, когда Клим пожал ей руку, объяснила, что у нее ревматизм. Торопливо, мелкими словами она
стала расспрашивать о Варавке, но вошла пышная
девица, обмахивая лицо, как веером, концом толстой косы золотистого цвета, и сказала густым альтом:
У него даже голос от огорчения
стал другой, высокий, жалобно звенящий, а оплывшее лицо сузилось и выражало искреннейшее горе. По вискам, по лбу, из-под глаз струились капли воды, как будто все его лицо вспотело слезами, светлые глаза его блестели сконфуженно и виновато. Он выжимал воду с волос головы и бороды горстью, брызгал на песок, на подолы
девиц и тоскливо выкрикивал:
Клим присел на край стола, разглядывая Дронова; в спокойном тоне, которым он говорил о Рите, Клим слышал нечто подозрительное. Тогда, очень дружески и притворяясь наивным, он
стал подробно расспрашивать о
девице, а к Дронову возвратилась его хвастливость, и через минуту Клим почувствовал желание крикнуть ему: