Неточные совпадения
Настя с Парашей, воротясь к отцу, к матери, расположились в светлицах своих, а разукрасить их отец не поскупился. Вечерком, как они убрались, пришел к дочерям Патап Максимыч поглядеть на их новоселье и взял рукописную тетрадку, лежавшую у Насти на столике. Тут были «Стихи об Иоасафе царевиче», «Об Алексее Божьем
человеке», «Древян гроб сосновый» и рядом с этой пса́льмой «Похвала пустыне». Она начиналась
словами...
— Уж что ни скажешь ты, Максимыч, — сказала Аксинья Захаровна. — Про родных дочерей неподобные
слова говоришь! Бога-то побоялся бы да
людей постыдился бы.
В одно
слово решили мужики, что лихой
человек Трифону красного петуха пустил.
— Да что ты в самом деле, Максимыч, дура, что ли, я повитая? Послушаюсь я злых
людей, обижу я Грунюшку? Да никак ты с ума спятил? — заговорила, возвышая голос, Аксинья Захаровна и утирая рукавом выступившие слезы. — Обидчик ты этакой, право, обидчик!.. Какое
слово про меня молвил!.. По сердцу ровно ножом полоснул!.. Бога нет в тебе!.. Право, Бога нет!..
И аще исполните мое
слово — в сем мире будет вам от
людей похвала и слава, а в будущем веце от Господа неизглаголанное блаженство…» Как услышал я такие глаголы, тотчас игумну земно поклонился, стал просить его благословенья на подвиг дальнего странства.
Ни
слова не молвил Патап Максимыч. «Что ж это за срам такой? — рассуждает он сам с собою. — Как же это жену-то свою голую напоказ чужим
людям возить?.. Неладно, неладно!..»
Смолкли ребята, враждебно поглядывая друг на друга, но ослушаться старшого и подумать не смели… Стоит ему
слово сказать, артель встанет как один
человек и такую вспорку задаст ослушнику, что в другой раз не захочет дурить…
— Леса наши хорошие, — хмурясь и понурив голову, продолжал дядя Онуфрий. — Наши поильцы-кормильцы… Сам Господь вырастил леса на пользу
человека, сам Владыко свой сад рассадил… Здесь каждое дерево Божье, зачем же лесам провалиться?.. И кем они кляты?.. Это ты нехорошее, черное
слово молвил, господин купец… Не погневайся, имени-отчества твоего не знаю, а леса бранить не годится — потому они Божьи.
— Правдой, значит, обмолвился злочестивый язык еретика, врага Божия, — сказал Стуколов. — Ину пору и это бывает. Сам бес, когда захочет
человека в сети уловить, праведное
слово иной раз молвит. И корчится сам, и в три погибели от правды-то его гнет, а все-таки ее вымолвит. И трепещет, а сказывает. Таков уже проклятый их род!..
— Не греши праздным
словом на Божьих старцев, — уговаривал его паломник. — Потерпи маленько. Иначе нельзя — на то устав… Опять же народ пуганый — недобрых
людей опасаются. Сам знаешь: кого медведь драл, тот и пенька в лесу боится.
— Мое дело во всей твоей мочи, Сергей Андреич, — сказал Патап Максимыч. — Окроме тебя по этому делу на всей Волге другого
человека, пожалуй, и нет. Только уж, Христа ради, не яви в пронос тайное мое
слово.
Поехали на ярмарку и Масляниковы, и Залетовы. Свиделись. Макару Тихонычу и сам Залетов по нраву пришелся. «
Человек обстоятельный», — сказал он сыну по уходе его. Хотя
слово то было брошено мимоходом, но, зная отцовский нрав, Евграф так обрадовался, что хоть вприсядку.
— Нет в ней смиренья ни на капельку, — продолжала Манефа, — гордыня, одно
слово гордыня. Так-то на нее посмотреть — ровно б и скромная и кроткая, особливо при чужих
людях, опять же и сердца доброго, зато коли что не по ней — так строптива, так непокорна, что не глядела б на нее… На что отец, много-то с ним никто не сговорит, и того, сударыня, упрямством гнет под свою волю. Он же души в ней не чает — Настасья ему дороже всего.
— Молчи, говорят тебе, — топнув ногой, не своим голосом крикнула Настя. — Бессовестный ты
человек!.. Думаешь, плакаться буду, убиваться?.. Не на такую напал!.. Нипочем сокрушаться не стану… Слышишь — нипочем… Только вот что скажу я тебе, молодец… Коль заведется у тебя другая — разлучнице не жить… Да и тебе не корыстно будет… Помни мое
слово!
И становится Алексей день ото дня сумрачней, ходит унылый, от
людей сторонится, иной раз и по делу какому
слова от него не добьются.
Читай третий псалом царя Давыда да как дойдешь до
слов: «Не убоюся от тем
людей, окрест нападающих на мя», перекрестись и надевай на шею…
— Не твоего ума дело, — отрезал Патап Максимыч. — У меня про Якимку
слова никто не моги сказать… Помину чтоб про него не было… Ни дома меж себя, ни в
людях никто заикаться не смей…
— Нехорошие они
люди, Патап Максимыч, вот что, — сказал Пантелей. — Алексеюшке молвил и тебе не потаюсь — не стать бы тебе с такими лодырями знаться… Право
слово. Как перед Богом, так и перед твоей милостью…
Оставшись с глазу на глаз с Алексеем, Патап Максимыч подробно рассказал ему про свои похожденья во время поездки: и про Силантья лукерьинского, как тот ему золотой песок продавал, и про Колышкина, как он его испробовал, и про Стуколова с Дюковым, как они разругали Силантья за лишние его
слова. Сказал Патап Максимыч и про отца Михаила, прибавив, что мошенники и такого Божьего
человека, как видно, хотят оплести.
— Хорошо, хорошо, Алексеюшка, доброе
слово ты молвил, — дрогнувшим от умиления голосом сказал Патап Максимыч. — Родителей покоить — Божью волю творить… Такой
человек вовеки не сгибнет: «Чтый отца очистит грехи своя».
Дрогнул Алексей, пополовел лицом. По-прежнему ровно шепнул ему кто на ухо: «От сего
человека погибель твоя»… Хочет
слово сказать, а язык что брусок.
На Пасхе усопших не поминают. Таков народный обычай, так и церковный устав положил… В великий праздник Воскресенья нет речи о смерти, нет помина о тлении. «Смерти празднуем умерщвление!..» — поют и в церквах и в раскольничьих моленных, а на обительских трапезах и по домам благочестивых
людей читаются восторженные
слова Златоуста и гремят победные клики апостола Павла: «Где ти, смерте жало? где ти, аде победа?..» Нет смерти, нет и мертвых — все живы в воскресшем Христе.
Слышат гробные жильцы все, видят все — что
люди на земле делают,
слова только молвить не могут…
Но у Виринеи столько было наварено, столько было нажарено,
людей за столами столько было насажено, что, как медленно ни читала канонница, душеполезное
слово было дочитано.
— Такого старца видно с первого разу, — решил Патап Максимыч. — Душа
человек — одно
слово… И хозяин домовитый и жизни хорошей
человек!.. Нет, Сергей Андреич, я ведь тоже не первый год на свете живу —
людей различать могу.
Не чаял Алексей так дешево разделаться… С первых
слов Патапа Максимыча понял он, что Настя в могилу тайны не унесла… Захолонуло сердце, смертный страх обуял его: «Вот он, вот час моей погибели от сего
человека!..» — думалось ему, и с трепетом ждал, что вещий сон станет явью.
— А ты молчи да слушай, что
люди старей тебя говорят, — перебил Патап Максимыч. — Перво-наперво обещанье держи, единым
словом не смей никому заикнуться… Слышишь?
Но вот окидывает он глазами — сидят все
люди почтенные, ведут речи степенные, гнилого
слова не сходит с их языка: о торговых делах говорят, о ценах на перевозку кладей, о волжских мелях и перекатах.
«И до сих пор, видно, здесь
люди железные, — бродило в уме Алексеевом. — Дивно ль, что мне,
человеку страннему, захожему, не видать от них ни привета, ни милости, не услышать
слова ласкового, когда Христова святителя встретили они злобой и бесчестием?» И взгрустнулось ему по родным лесам, встосковалась душа по тихой жизни за Волгою. Уныл и пуст показался ему шумный, многолюдный город.
— Есть из чего хлопотать! — с усмешкой отозвался Алексей. — Да это, по нашему разуменью, самое нестоящее дело… Одно
слово — плюнуть. Каждый
человек должен родительску веру по гроб жизни сдержать. В чем, значит, родился́, того и держись. Как родители, значит, жили, так и нас благословили… Потому и надо жить по родительскому благословению. Вера-то ведь не штаны. Штаны износятся, так на новы сменишь, а веру как менять?.. Нельзя!
А меж тем старики да молодые
люди женатые, глядя на писаря в беседах девичьих, то и дело над ним издеваются. «Вишь какого, — судят промеж себя, — даровали нам начальника: ему бы возле подола сидеть, а не земски дела вершать. И девки-то плохи у нас, непутные: подпалили бы когда на су́прядках захребетнику бороду, осрамили б его, окаянного… Да и парни-то не лучше девчонок: намяли б ему хорошенько бока-то, как идет темной ночью домой с девичьих су́прядок. Право
слово, так».
Зачал и Карп Алексеич на Параньку глаза распущать, одинокому
человеку ласковое девичье
слово всегда душу воротит вверх дном. Но жениться на Параньке и на мысли ему не вспадало… То на уме Карп Алексеич держал: «Сплету лапоть без кочедыка, возьму девку без попа, в жены не годится — в кумушки бредет». И повел свое дело.
Паранька плакала, передавала писаревы
слова матери и чуть не каждый Божий день приводила ее в слезы разговорами о тяжелой работе в чужих
людях Алексея да Саввушки.
Могла ли этакое
слово дурища Нимфодора сказать, когда сам Господь повелел
людям плодиться и множиться…
Другой
слов бы не нашел для разговоров с Чапуриным, но Василий Борисыч на обхожденье с такими
людьми был ловок, умел к каждому подладиться и всякое дело обработать по-своему…
Про то разговорились, как живется-можется русскому
человеку на нашей привольной земле. Михайло Васильич, дальше губернского города сроду нигде не бывавший, жаловался, что в лесах за Волгой земли холодные, неродимые, пашни и покосы скудные, хлебные недороды частые, по
словам его выходило, что крестьянину-заволжанину житье не житье, а одна тяга; не то чтобы деньги копить, подати исправно нечем платить.
— Будь спокоен, Патапушка, будь спокоен, ухраню, уберегу, — уверяла его Манефа. — Да вот еще что хотела я у тебя спросить… Не прими только за обиду
слово мое, а по моему рассуждению, грех бы тебе от Господней-то церкви
людей отбивать.
Скажет ли кто тебе, что чарами или тайными вещими
словами может узнать судьбу
человека, — не верь…
И от тех громóв, от той молнии вся живая тварь в ужасе встрепенулась: разлетелись поднебесные птицы, попрятались в пещеры дубравные звери, один
человек поднял к небу разумную голову и на речь отца громóвую отвечал вещим
словом, речью крылатою…
Всего писанного на Керженце и всего там говоренного ни в книги списать, ни
словом рассказать никоему
человеку нельзя.
— Спаси Христос, матери; спасибо, девицы… Всех на добром
слове благодарю покорно, — с малым поклоном ответила Таисея, встала и пошла из келарни. Сойдя с крыльца, увидала она молодых
людей, что кланялись с Манефиными богомольцами…
— Живала она в хороших
людях, в Москве, —
слово за
словом роняла Фленушка. — Лучше ее никто из наших девиц купеческих порядков не знает… За тобой ходить, говоришь, некому — так я-то у тебя на что?.. От кого лучше уход увидишь?.. Я бы всей душой рада была… Иной раз чем бы и не угодила, ты бы своею любовью покрыла.
И все на него смотрели с почтеньем, все мысленно радовались: «Вот-де и наших царь награждает!» Одна Манефа не взглянула на кафтан с галунами. Но, когда после службы Михайло Васильич с хозяйкой посетил ее келью,
слов не нашла игуменья, благодаря столь почетного гостя за нежданное посещенье. На сорочинах звала его ради одной прилики, зная наперед, что голова не приедет… И не приехал бы, если б не захотелось ему показаться людя́м в жалованном кафтане.
— По тем правилам, — не дожидаясь ответа, продолжала Полихрония, — от язычников, рекше и от зловерных, недавно пришедшего в скором времени несть праведно производити во епископы, да не возгордевся в сеть впадет диаволю… А сей Антоний без единыя седмицы токмо год пребывал во благочестии… Притом же по тем правилам во епископы такие
люди поставляемы быть должны, которые с давнего времени испытаны в
слове, вере и в житии, сообразном правому
слову. Так ли?
— Праздные
слова говоришь, а всякое праздное
слово на последнем суде с
человека взыщется, — сухо молвила Манефа.