Неточные совпадения
— Батюшка ты мой!..
Сама буду глядеть и работникам закажу, чтоб глядели, — вопила Аксинья Захаровна. — А уж
лучше бы, кормилец, заказал ты ему путь к нашему дому. Иди, мол, откуда пришел.
— Да полно ж тебе, Максимыч, мучить ее понапрасну, — сказала Аксинья Захаровна. — Ты вот послушай-ка, что я скажу тебе, только не серчай, коли молвится слово не по тебе. Ты всему голова, твоя воля, делай как разумеешь, а по моему глупому разуменью, деньги-то, что на столы изойдут, нищей бы братии раздать, ну хоть ради Настина здоровья да счастья. Доходна до Бога молитва нищего, Максимыч.
Сам ты
лучше меня знаешь.
— Плату положил бы я
хорошую, ничем бы ты от меня обижен не остался, — продолжал Патап Максимыч. — Дома ли у отца стал токарничать, в людях ли, столько тебе не получить, сколько я положу. Я бы тебе все заведенье сдал: и токарни, и красильни, и запасы все, и товар, — а как на Низ случится
самому сплыть аль куда в другое место, я б и дом на тебя с Пантелеем покидал. Как при покойнике Савельиче было, так бы и при тебе. Ты с отцом-то толком поговори.
— Полно, полно, Настенька, — уговаривала ее Никитишна. — Чтой-то какая ты в
самом деле стала?.. А может, этот Снежков и
хороший человек?
Исправник и становой в
самом деле никогда не объезжали Осиповки, зная, что у Чапурина всегда готово
хорошее угощенье.
Мать Платонида не знает, как благодарить тороватого братца, а у
самой на уме: «Полно теперь, мать Евсталия, платком своим чваниться.
Лучше моего нет теперь во всей обители. А как справлю суконную шубу на беличьем меху, лопнешь от злости, завидущие глаза твои».
— И
хорошее дело, — ответил Чапурин. — В
самом деле, запирай-ка ее на замок. Надежнее.
— Оно, конечно, воля Божия первей всего, — сказал старый Снежков, — однако ж все-таки нам теперь бы желательно ваше слово услышать, по тому
самому, Патап Максимыч, что ваша Настасья Патаповна оченно мне по нраву пришлась — одно слово, распрекрасная девица, каких на свете мало живет, и паренек мой тоже говорит, что ему невесты
лучше не надо.
Глядь, ан середи чарусы и в
самом деле келейка стоит, да такая
хорошая, новенькая, уютная, так вот и манит путника зайти в нее хоть на часочек…
— Ну их, бабья-то! — отвечал Захар. — Терпеть не могу. Девки не в пример
лучше. С ними забавней — смехи да песни, а бабы что! Только клохчут да хнычут…
Само последнее дело!
— Леса наши
хорошие, — хмурясь и понурив голову, продолжал дядя Онуфрий. — Наши поильцы-кормильцы…
Сам Господь вырастил леса на пользу человека,
сам Владыко свой сад рассадил… Здесь каждое дерево Божье, зачем же лесам провалиться?.. И кем они кляты?.. Это ты нехорошее, черное слово молвил, господин купец… Не погневайся, имени-отчества твоего не знаю, а леса бранить не годится — потому они Божьи.
Портвейн оказался в
самом деле
хорошим. Патап Максимыч не заставил гостеприимного хозяина много просить себя.
— Да как же мы без тебя, Яким Прохорыч?.. — заговорил было Патап Максимыч. — С тобой-то бы
лучше, ты бы и
сам уверился… Дело-то было бы тогда без всякого сумнения.
Послушался Колышкин, бросил подряды, купил пароход. Патап Максимыч на первых порах учил его распорядкам, приискал ему
хорошего капитана, приказчиков, водоливов, лоцманов, свел с кладчиками;
сам даже давал клади на его пароход, хоть и было ему на чем возить добро свое… С легкой руки Чапурина разжился Колышкин
лучше прежнего. Года через два покрыл неустойку за неисполненный подряд и воротил убытки… Прошло еще три года, у Колышкина по Волге два парохода стало бегать.
И теперь вижу, что Бога молили вы как не надо
лучше, потому что, вот как перед
самим истинным Христом, вовсе не думал по рыбе займоваться, потому думал, дело плевое, а вышло дело-то способное.
«Правда, — продолжал он, — без бабьего духа в доме пустым что-то пахнет, так у меня сыну двадцать первый пошел, выберу ему
хорошую невесту, сдам дела и капитал, а
сам запрусь да Богу молиться зачну.
— Так… — промычал Макар Тихоныч. — Много
хорошего про Залетова я наслышан, — продолжал он, помолчав и поглядывая искоса на сына. — С кем в городе ни заговоришь, опричь доброго слова ничего об нем не слыхать… Вот что: у Макарья мы повидаемся, и коли твой Залетов по мысли придется мне, так и быть, благословлю — бери хозяйку… Девка, сказывают, по всем статьям хороша… Почитала бы только меня да из моей воли не выходила, а про другое что, как
сами знаете.
Посмотрите на наши обычаи, узнаете наше житье-бытье и, коли понравится, ставьте к зиме келью себе, местечко отведу
хорошее, возле
самой часовни, и садик разведете и все, что вам по мысли придется.
Патап Максимыч очень был доволен ласками Марьи Гавриловны к дочерям его. Льстило его самолюбию, что такая богатая из
хорошего рода женщина отличает Настю с Парашей от других обительских жительниц. Стал он частенько навещать сестру и посылать в скит Аксинью Захаровну. И Марья Гавриловна раза по два в год езжала в Осиповку навестить доброго Патапа Максимыча. Принимал он ее как
самую почетную гостью, благодарил, что «девчонок его» жалует, учит их уму-разуму.
— Слава Богу, — отвечала Манефа, — дела у братца, кажись, хорошо идут. Поставку новую взял на горянщину, надеется
хорошие барыши получить, только не знает, как к сроку поспеть. Много ли времени до весны осталось, а работников мало, новых взять негде. Принанял кой-кого, да не знает, управится ли… К тому ж перед
самым Рождеством горем Бог его посетил.
— И в
самом деле! — подхватила Марья Гавриловна. — Чего бы
лучше? Тут главное, чтоб до матушки, пока не поправится, никаких забот не доводить… А здешних кого к ней ни посади, каждая зачнет сводить речь на дела обительские. Чего бы
лучше Настеньки с Парашей… Только отпустит ли их Патап-от Максимыч?.. Не слышала ты, воротился он домой аль еще нет?
Лучше всего возьми ты
самую середку гнезда, зашей во что ни на есть и носи во славу Божию на кресте нáузой…
— Это хорошо, — заметила Манефа. — Что, в
самом деле, с заграничными невесть какими водиться!.. Свои
лучше.
— Дело
хорошее, сударыня,
хорошее дело… Убытков не бойтесь. Я бы и
сам пароходы завел, да куда уж мне теперь?.. Не гожусь я теперь ни на что…
— За такое пение мы тебе за вечерней
хороший пучок цветной поднесем, — улыбаясь, молвила она Василью Борисычу. — Из
самых редкостных цветков соберем, которы Марья Гавриловна нам пожалует…
— Не стал бы я, батюшка, говорить о том, когда б
сам Патап Максимыч не советовал мне на стороне
хорошего места искать.
— Не то чтобы по какому неудовольствию али противности отошел я, Сергей Андреич, а единственно, можно сказать, по той причине, что
самому Патапу Максимычу так вздумалось. «Ты, говорит, человек молодой, нечего, говорит, тебе киснуть в наших лесах, выплывай, говорит, на большую воду, ищи себе место
лучше… А я, говорит, тебя ни в чем не оставлю. Если, говорит, торговлю какую вздумаешь завести, пиши — я, говорит, тебе всякое вспоможение капиталом, значит, сделаю…»
Сам бы, пожалуй, к
хорошему месту тотчас же тебя и пристроил, потому что вижу — голова ты с мозгом, никакое дело из рук у тебя не валится, это я от
самого Патапа Максимыча не один раз слыхал, — только
сам посуди, умная голова, могу ли я для тебя это сделать, коли у вас что-нибудь вышло с Патапом Максимычем?
Не то что становой,
сам исправник у Карпа Алексеича гащивал, но из крестьян
хорошие люди знать его не хотели.
И жжет и рвет у Алексея сердце. Злоба его разбирает, не на Карпушку, на сестру. Не жаль ему сестры,
самого себя жаль… «Бог даст, в люди выду, — думает он, — вздумаю жену из
хорошего дома брать, а тут скажут — сестра у него гулящая!.. Срам, позор!.. Сбыть бы куда ее, запереть бы в четырех стенах!..»
А надо думать, что был свят человек, потому что богомольцы ту ель теперь до половины прогрызли… чудодействует, вишь, от зубной скорби,
лучше самого Антипия помогает…
Здесь любо-дорого посмотреть на крестьянина, у
самого последнего бедняка изба большая, крепкая, просторная, на боку не лежит, ветром ее не продувает, зимой она не промерзает, крыта дранью, топится по-белому, дров пали сколько хочешь; у каждого хозяина чисто, опрятно, и все прибрано по-хорошему…
— Это так точно, — с довольной улыбкой подтвердил Чапурин. —
Сам тех мыслей держусь. Складчи́на последнее дело… Нет того
лучше, как всякий Тит за себя стоит… А эти нонешни акции, да компании, да еще пес их знает какие там немецкие штуки — всем им одна цена: наплевать.
Другой разумен и дело церковное, пожалуй, не хуже твоего сумеет обделать, да утроба несытая, за
хорошие деньги не токмо церковь,
самого Христа продаст…
— Ох, искушение! — молвил он. — Не смущайте вы меня, матушка… Неужто и в
самом деле свет клином сошелся, неужто во всех наших обществáх только и есть один я пригодный человек? Найдется, матушка, много
лучше меня.
— На
самоё бы надо взглянуть, да ходу мне в вашу обитель нет… Ну — не беда: дам я тебе корешков да травок, зашей ты их в какую ни на есть одежу Марьи Гавриловны, да чтоб она про то не знала, не ведала… Всего бы
лучше в рубаху да поближе к вороту… А станешь те травы вшивать, сорок раз «Богородицу» читай. Без того не будет пользы… Ну вот и пришли…
— Ни на что еще я не решилась, матушка,
сама еще не знаю, что и как будет… Известно дело, хозяйский глаз тут надобится. Рано ли, поздно ли, а придется к пристани поближе на житье переехать. Ну, да это еще не скоро. Не сразу устроишься. Домик надо в городе купить, а прежде всего сыскать
хорошего приказчика, — говорила Марья Гавриловна.
— Скоро ль к такому делу
хорошего человека приищешь! — молвила Манефа. — Тут надо человека верного, неизменного, чтоб был все едино, что
сама хозяйка. Такого не вдруг найдешь.
— Дело-то, матушка, такое вышло, что поневоле должна я поблизости от пристани жить, — отозвалась Марья Гавриловна. —
Сами знаете, что издали за хозяйством нельзя наблюдать, каких
хороших людей ни найми.
— Не хотелось бы мне продавать парохода, — грустно промолвила Марья Гавриловна. — Все говорят, что пустить
хороший пароход на Волгу — дело
самое выгодное… Прибыльней того дела по теперешним временам, говорят, не придумаешь. В Казани у брата ото всех так слыхала, и Патап Максимыч то же сказывал, и Сергей Андреич Колышкин.
— Деньги не вода — с неба не капают,
сами про то
лучше меня знаете, Сергей Андреич, а золото на Ветлуге облыжное… Такими делами мы заниматься не желаем, — с ужимками, поводя по потолку глазами, сказал Алексей.
— Потому что,
сами извольте обсудить, Сергей Андреич:
хорошая девица Прасковья Патаповна, по всему
хорошая, и художеств за ней никаких не предвидится, однако ж, живучи завсегда в деревне и не видавши политичного обхождения, она теперича будет мне не по линии…
Оттого и желательно было каждому заезжему в Улангер человеку старца того послушать, и
сам отец Иосиф любил провести час-другой в беседе с
хорошим человеком.
— Тебе бы, господин честной,
лучше уйти, не то — в
самом деле — боками поплатишься… Здесь это бывает, — сурово ответил купец.
— Ложись, тетка, ложись во славу Божию, — торопил ее старик. — Говорят тебе,
лучше этого места нет… Под
самыми колоколами… Вон, гляди кверху-то, тут Вздвиженский собор, а тут Благовещенский… Услышишь…
Сама знаю, матушка, что им хоть бы вот у тебя и
лучше бы было и спокойнее, да уж ихние старики, дай им Господи доброго здравия и души спасения, по своему милосердию к нашему убожеству, велят им у меня останавливаться.
— И
самое бы
хорошее дело, матушка, — улыбаясь не то лукаво, не то весело, молвила Фленушка. — Эка подумаешь, каким тебя Господь разумом-то одарил!.. Какая ты по домоводству-то искусная!.. Любую из матерей возьми — целу бы неделю продумала, как бы уладить, а ты, гляди-ка, матушка, только вздумала, и как раз делу свершенье!.. Дивиться надо тебе!..
— Не сорока на хвосте принесла, верные люди сказали, — молвил Семен Петрович. — Нечего таиться, Васенька!
Сам видишь, что знаю твои похожденья.
Лучше сознайся, да вдвоем по-приятельски посудим-порядим, как поздоровей из беды тебе вылезть. Ум хорошо, а два
лучше того.
А
сам на уме: «И тому не хотел я сказать, как на Ветлугу его посылал, и вон какое дело вышло… Не было б и теперь чего?.. Не сказать ли уж
лучше до отъезда?.. Да нет, нет!.. Тот был сорвиголова, а этот смиренник, тихоня, водой его не замутишь…
Лучше после… Опять же как-то и не приходится
самому дочь сватать… Обиняком бы как-нибудь. Подошлю-ка я к нему Никитишну!.. Да успеем еще!.. Это дело не волк — в лес не уйдет!»
— А как же, по-твоему? — сказала Дуняша и бойким, задорным взором обвела всю беседу. — Нечто
лучше, как муж жену бьет, а
сам топиться нейдет?..