Неточные совпадения
— Батюшка ты мой!.. Сама буду глядеть и работникам закажу, чтоб глядели, — вопила Аксинья Захаровна. — А уж лучше бы, кормилец, заказал ты ему
путь к нашему дому.
Иди, мол, откуда пришел.
Ругался мир ругательски,
посылал ко всем чертям Емельяниху, гроб безо дна, без покрышки сулил ей за то, что и жить
путем не умела и померла не
путем: суд по мертвому телу навела на деревню… Что гусей было перерезано, что девок да молодок к лекарю да к стряпчему было посылано, что исправнику денег было переплачено! Из-за кого ж такая мирская сухота? Из-за паскуды Емельянихи, что не умела с мужем жить, не умела в его делах концы хоронить, не умела и умереть как следует.
Раза три либо четыре Патап Максимыч на свои руки Микешку брал. Чего он ни делал, чтоб направить шурина на добрый
путь, как его ни усовещивал, как ни бранил, ничем не мог пронять. Аксинья Захаровна даже ненавидеть стала брата, несмотря на сердечную доброту свою. Совестно было ей за него, и часто грешила она: просила на молитве Бога, чтоб
послал он поскорей по душу непутного брата.
Тем же
путем в Царьград мы
пошли, там на корабли сели и поехали по Белому морю [Архипелаг.], держа
путь ко святому граду Иерусалиму.
Епископа брат путь-дорогу привезенному маслу показывал, куда, значит, следует
идти ему.
— Как же будет у нас? — продолжал Патап Максимыч. — Благословляй, что ли, свят муж, к ловцам
посылать?.. Рыбешка здесь редкостная, янтарь янтарем… Ну, Яким Прохорыч, так уж и быть, опоганимся, да вплоть до Святой и закаемся… Право же говорю, дорожным людям пост разрешается… Хоть Манефу спроси… На что мастерица посты разбирать, и та в
пути разрешает.
Отец игумен со всею братией соборне провожал нового монастырского благодетеля. Сначала в часовню
пошли, там канон в
путь шествующих справили, а оттуда до ворот
шли пеши. За воротами еще раз перепрощался Патап Максимыч с отцом Михаилом и со старшими иноками. Напутствуемый громкими благословеньями старцев и громким лаем бросавшихся за повозками монастырских псов, резво покатил он по знакомой уже дорожке.
Свадьбу сыграли. Перед тем Макар Тихоныч
послал сына в Урюпинскую на ярмарку, Маша так и не свиделась с ним. Старый приказчик, приставленный Масляниковым к сыну, с Урюпинской повез его в Тифлис, оттоль на Крещенскую в Харьков, из Харькова в Ирбит, из Ирбита в Симбирск на Сборную. Так дело и протянулось до Пасхи. На возвратном
пути Евграф Макарыч где-то захворал и помер. Болтали, будто руки на себя наложил, болтали, что опился с горя. Бог его знает, как на самом деле было.
Управимся с горянщиной, отпразднуем праздник,
пошлю я тебя в путь-дорогу.
— Судьбы Господни! — набожно сказала Аксинья Захаровна, взглянув на иконы и перекрестясь. — Ты, Господи, все строишь, ими же веси
путями!..
Пойдем к отцу, — прибавила она, обращаясь к дочери. — Он рад будет…
Читает канонница, как Евстафий, накопив денег, восхотел на мзде хиротонисатися пресвитером и того ради
пошел из пустыни в великий град Александрию. И бысть на
пути Евстафию от беса искушение. Предстал окаянный в странном образе…
— И нашим покажи, Василий Борисыч, — молвила Манефа. — Мы ведь поем попросту, как от старых матерей навыкли, по слуху больше… Не больно много у нас, прости, Христа ради, и таких, чтоб
путем и крюки-то разбирали. Ину пору заведут догматик — «Всемирную
славу» аль другой какой — один сóблазн: кто в лес, кто по дрова… Не то, что у вас, на Рогожском, там пение ангелоподобное… Поучи, родной, поучи, Василий Борисыч, наших-то девиц — много тебе благодарна останусь.
Побродил Алексей вкруг домика, походил и вокруг часовни. Но уж стемнело, и
путем ничего нельзя было разглядеть.
Пошел на огонь к игуменской «стае», добраться бы до ночлега да скорей на боковую… Только переступил порог, кто-то схватил его за руку.
— Маленько-то повремени, — сказала Манефа. — Без хлеба-соли суща в
пути из обители не пускают… Подь в келарню, потрапезуй чем Господь
послал, а там дорога тебе скатертью — Бог в помощь, Никола в
путь!
А ходил еще в ту пору по Манефиной обители конюх Дементий. Выпустив лошадей в лес на ночное, проходил он в свою работницкую избу ближним
путем — через обитель мимо часовни.
Идет возле высокой паперти, слышит под нею страстный шепот и чьи-то млеющие речи… Остановился Дементий и облизнулся… Один голос знакомым ему показался. Прислушался конюх, плюнул и тихими, неслышными шагами
пошел в свое место.
Проходил чудотворец свой
путь не во
славе, не в почести, не в своем святительском величии, а в смиренном образе бедного страннего человека…
— Помилуйте, ваше степенство, возможно ль про такие дела без
пути разговаривать?
Слава Богу — не махонький, могу понимать, — ответил Алексей.
Про скиты речь поведет, про Белую Криницу, зачнет
путем, сведет на смехово́е дело,
пойдет балагурить насчет беглого священства да австрийского архиерейства, насчет келейного жития, уставов, поверий, скитских преданий…
Ты единая надежда в печалях и озлоблениях… устрой вся во
славу имени своего, устрой, Господи, не человеческим мудрованием, но ими же веси
путями».
Закипела досада в Алексее. «Сгоню его беспременно! — думает он. — Ишь какого барина гнет из себя, сиволапый!.. Слова
путем не хочет промолвить!..» Повернулся и
пошел вдоль по набережной. Десяти шагов не прошел, как капитан ему крикнул вдогонку...
Курёвушка, курева
Закурила, замела.
Закутила-замутила
Все дорожки, все
пути:
Нельзя к милому пройти!
Я
пойду стороной,
С милым свижуся,
Поздороваюсь:
«Здравствуй, миленький дружок,
Ко мне в гóсти гости́
Да подольше сиди:
С стороны люди глядят,
Меня, девушку, бранят.
Уж как нынешние люди
Догадливые.
Догадливые, переводливые!
Ни кутят, ни мутят,
С тобой, милый, разлучат».
Перейдешь реку Узолу, перейдешь Санду-реку, а третью Сáнахту, перейдешь ты и Керженец — то
путь, коим князь Георгий к Большому Китежу
шел.
Иди той дорогой, пролагай
путь ко спасению…
Будут тебе искушения и от вражия силы страхования: бури и дожди, хлад и зной, змеи и лютые звери, но ты на страхи не взирай,
иди себе тропой Батыевой, пролагая
путь ко спасению, не сворачивай ни на десно, ни на шуе…» Благословил Перфила Григорьича отец Михаил;
пошел тот.
Остановившись на верхней ступени, едва наклоняла голову величавая Манефа и приказала конюху Дементию поднести мужичкам «посошок» [Последняя заздравная чарка вина на прощанье.] в путь-дорогу, а мать Назарету
послала на луг за околицей оделять баб, девок и ребятишек пряниками, орехами и другими сластями.
Саратовец не
пошел. Он направил
путь свой в обитель Бояркиных к будущему хозяину.
— Девку выкрали! — спокойно промолвит прохожий и
пойдет своим
путем, не думая больше о встрече. Дело обычное. Кто в лесах за Волгой свадеб уходом не видывал?..
И опять по обеим сторонам столбового
пути пошли вновь писать версты, станционные смотрители, колодцы, обозы, серые деревни с самоварами, бабами и бойким бородатым хозяином, бегущим из постоялого двора с овсом в руке, пешеход в протертых лаптях, плетущийся за восемьсот верст, городишки, выстроенные живьем, с деревянными лавчонками, мучными бочками, лаптями, калачами и прочей мелюзгой, рябые шлагбаумы, чинимые мосты, поля неоглядные и по ту сторону и по другую, помещичьи рыдваны, [Рыдван — в старину: большая дорожная карета.] солдат верхом на лошади, везущий зеленый ящик с свинцовым горохом и подписью: такой-то артиллерийской батареи, зеленые, желтые и свежеразрытые черные полосы, мелькающие по степям, затянутая вдали песня, сосновые верхушки в тумане, пропадающий далече колокольный звон, вороны как мухи и горизонт без конца…