Неточные совпадения
— Сначала речь про кельи поведи, не заметил бы, что мысли меняешь. Не то твоим словам веры не будет, — говорила Фленушка. —
Скажи: если, мол, ты меня в обитель не пустишь, я, мол, себя не пожалею: либо руки на себя наложу, либо какого ни на есть парня возьму в полюбовники да «уходом» за него и уйду… Увидишь, какой тихонький
после твоих речей будет… Только ты скрепи себя, что б он ни делал. Неровно и ударит: не робей, смело говори да строго, свысока.
— Уж ты зачнешь хныкать! —
сказала Фленушка. — Ну, ступай прощенья просить, «прости, мол, тятенька, Христа ради, ни впредь, ни
после не буду и сейчас с самарским женихом под венец пойду…» Не дури, Настасья Патаповна… Благо отсрочку дал.
— Проведи его туда. Сходи, Алексеюшка, уладь дело, —
сказал Патап Максимыч, — а то и впрямь игуменья-то ее на поклоны поставит. Как закатит она тебе, Фленушка, сотни три лестовок земными поклонами пройти, спину-то, чай,
после не вдруг разогнешь… Ступай, веди его… Ты там чини себе, Алексеюшка, остальное я один разберу… А к отцу-то сегодня сходи же. Что до воскресенья откладывать!
Засиял в Вихореве осиротелый дом Заплатина. Достатки его удвоились от приданого, принесенного молодой женой. Как
сказал, так и сделал Патап Максимыч: дал за Груней тридцать тысяч целковых, опричь одежи и разных вещей. Да, опричь того, выдал ей капитал, что
после родителей ее остался: тысяч пять на серебро было.
— Творя волю епископа, преосвященного господина Софрония, — внушительно отвечал он и, немного помолчав,
сказал: — Через два с половиною года
после того, как водворился я в Белой Кринице, прибыл некий благочестивый муж Степан Трифоныч Жиров, начетчик великий, всей Москве знаем.
— Лучше за Якима замуж иди, —
сказал он Матрене
после долгих, напрасных уговоров. — Хоть завтра пущай сватов засылает: хочешь, честью отдам, хочешь, «уходом» ступай.
— Все, кто тебя ни заверял, — одна плутовская ватага, —
сказал наконец Колышкин, — все одной шайки. Знаю этих воров — нагляделся на них в Сибири. Ловки добрых людей облапошивать: кого по миру пустят, а кого в поганое свое дело до той меры затянут, что пойдет
после в казенных рудниках копать настоящее золото.
— Ну! Заговори с тобой, тотчас доберешься до антихриста, —
сказал Колышкин. — Каки последни времена?.. До нас люди жили не ангелы, и
после нас не черти будут. Правда с кривдой спокон века одним колесом по миру катятся.
— Пишите, девицы, —
сказала Манефа, — в ряд
после Патапа Максимыча семейства: «за здравие Никиты, Евдокии, Анисии с чадами», а на затыле пишите: «за упокой Герасима новопреставленного». Другое письмо читай, мать Таифа.
— У нас обитель большая, места вдоволь, желательно со мной жить, место найдется, хоть, правду
сказать, тесненько вам покажется,
после этих хором неприглядно.
И
после того не раз мне выговаривал: «У вас, дескать, обычай в скитах повелся: богатеньких племянниц сманивать, так ты, говорит, не надейся, чтоб дочери мои к тебе в черницы пошли, я, говорит, теперь их и близко к кельям не допущу, не то чтобы в скиту им жить…» Так и
сказал…
После недолгого молчанья Алексей, не выпуская Настиной руки,
сказал ей робким голосом, запинаясь на каждом слове...
—
После, —
сказал он жене.
— На празднике-то навести же, —
сказал он. — Отцу с матерью кланяйся да молви — приезжали бы к нам попраздновать, познакомились бы мы с Трифоном Михайлычем, потолковали. Умных людей беседу люблю… Хотел завтра, ради великого дня, объявить тебе кое-что, да, видно, уж
после…
— Трифон Михайлыч сам завсегда бывал милостив… А милостивому Бог подает, —
сказал Патап Максимыч. — А ты справил ли себе что из одежи? — спросил он
после недолгого молчания.
— Потрудитесь почитать, глаза-то у меня
после болезни плохи, мало видят, —
сказала Манефа.
— Впервой хворала я смертным недугом, —
сказала Манефа, — и все время была без ума, без памяти. Ну как к смерти-то разболеюсь, да тоже не в себе буду… не распоряжусь, как надо?.. Поэтому и хочется мне загодя устроить тебя, Фленушка, чтоб
после моей смерти никто тебя не обидел… В мое добро матери могут вступиться, ведь по уставу именье инокини в обитель идет… А что, Фленушка, не надеть ли тебе, голубушка моя, манатью с черной рясой?..
— Не тороплю тебя, —
после недолгого молчанья
сказала она, подняв голову.
— Ступай к себе, —
сказала она Тане. — Сейчас выйду… Да покаместь к матушке-то не ходи,
после часов к ней пойду.
— Одеваться скорей…
Скажи, обождал бы маленько… Ах, нет…
Скажи, письма́, мол, не успела написать… Да ведь я
сказала, чтоб он
после обеда пришел.
— Зла не жди, — стал говорить Патап Максимыч. — Гнев держу — зла не помню… Гнев дело человеческое, злопамятство — дьявольское… Однако знай, что можешь ты меня и на зло навести… — прибавил он
после короткого молчанья. — Слушай… Про Настин грех знаем мы с женой, больше никто. Если ж, оборони Бог, услышу я, что ты покойницей похваляешься, если кому-нибудь проговоришься — на дне морском сыщу тебя… Тогда не жди от меня пощады… Попу станешь каяться — про грех
скажи, а имени называть не смей… Слышишь?
— Да, — сквозь зубы процедил Чапурин. — Однако что-то ко сну меня тянет… —
сказал он
после короткого молчанья.
— А ты уж, Василий Борисыч, хоть сердись на меня, хоть не сердись, а я тебя из обители скоро не выпущу, —
после недолгого молчания
сказала Манефа.
— До поры до времени можно ль всем про то говорить? — молвила Манефа. — Попробуй-ка Евникее Прудовской
сказать, в тот же день всему свету разблаговестит. Хлопот
после не оберешься.
— Из Питера письма получены, —
сказала Фленушка. — Казанскую у вас хотят отобрать… Насчет вашего скита велено разузнать: не
после ли пожара он ставлен…
— Ну, с Богом… —
после долгого молчанья
сказал Патап Максимыч, продолжая глядеть в окно. — Отправляйся.
— Признаться
сказать, понять не могу, как это вздумалось Патапу Максимычу отпустить тебя, когда он столько дорожил тобой, — ходя взад и вперед по комнате, говорил Сергей Андреич. — Великим постом заезжал он ко мне не на долгое время, — помнишь, как он на Ветлугу с теми плутами ездил. В ту пору он тобой нахвалиться не мог… Так говорил: «С этим человеком по гроб жизни своей не расстанусь». Как же у вас
после того на вон-тараты пошло?..
Скажи по правде, не накуролесил ли ты чего?
Яви Божескую милость, Сергей Андреич, устрой парня как можно в наилучшем виде — сам
после «спасибо» мне
скажешь.
А
после того как я на дому у господина управляющего был, изволил его высокородие такой приказ мне
сказать: Карпа Морковкина на родину отпущаем — было б ему от вас всякое устроенье.
После того у писаря три дня и три ночи голова болела, а на правую ногу три недели прихрамывал… Паранька в люди не казалась: под глазами синяки, а что на спине, то рубашкой крыто — не видать… Не
сказал Трифон Фекле Абрамовне, отчего у дочери синяки на лице появились, не поведала и Паранька матери, отчего у ней спинушку всю разломило… Ничего-то не знала, не ведала добродушная Фекла Абрамовна.
— Да не стянул ли он деньги-то? —
сказал писарь. — Не мешало бы хорошенько приструнить его… Чтобы
после не было никаких неприятностей.
Было уж поздно, не пожелала игуменья говорить ни с кем из встречных ее стариц. Всех отослала до утра. Хотела ей что-то
сказать мать Виринея, но Манефа махнула рукой, примолвив: «
После,
после». И Виринея покорно пошла в келарню.
— Делать, видно, нечего, в духовской так в духовской, —
после долгого раздумья
сказал Алексей.
— Думали
после Покрова, да теперь приняли намерение — в самый Петров день, —
сказал Алексей.
— Вот что: теперь, пожалуй, лучше не ходите к ней, —
сказала Фленушка, — оченно уж людно здесь, да опять же на нас, на приезжих, много глаз глядят… Вечерком лучше,
после заката, — на всполье тогда выходите. Как сюда въезжали, видели, крест большой в землю вкопан стоит? От того креста дорожка вдоль речки к перелеску пошла, по ней идите… Да смотрите, чур не обмануть. Беспременно приходите.
— Погляжу я на вас, — с задорной улыбкой
сказала ему Фленушка, — настоящий вы скосырь московский!.. Мастер девушек с ума сводить… Что-то Устюша теперь?.. Ну, да ведь я не за тем, чтоб ее поминать… прощайте, не обманите же… Только что
после ужина матери по кельям разбредутся, тотчас к большому кресту да тропой в перелесок… Смотрите ж.
— Сами извольте считать, —
сказал Самоквасов. — О ту пору, как Пугачев Казань зорил, жена у дедушки без вести пропала; дедушка наш настояший, Гордей Михайлыч,
после матери тогда по другому годочку остался.
— Таковую дней долготу даровал ему Господь, чтоб успел замолить он кровавые грехи свои, — набожно
сказала мать Таисея. — Говорили по народу, что покойный твой прадедушка, хоть и был муж кровей, но от юности святую милостыню возлюбил и, будучи в разбое и
после того живучи в Казани, не переставал ее творить.
И, быстро обратясь к уставщице: — Вот что, мать Аркадия, —
сказала она, —
после чаю надобно два канона исправить.
— Читай, кому отдала. Перечень
после прочтешь, —
сказала Манефа.
— Что ты?.. Что ты, Фленушка!.. Какое ты слово
сказала!.. Ножом ровно резанула!.. Хороша встреча
после целого года, неча
сказать!.. — непритворно волнуясь, говорил Самоквасов.
— Из скитов замуж честью не ходят, —
сказала Фленушка. — Девишник-от нам у матушки в келье, что ли, справлять? А горной пир [Обед у молодых
после свадьбы.] в келарне?.. Образумься, Петр Степаныч… Получивши наследство, никак ты совсем ошалел.
— Подумай хорошенько!.. —
после немалого молчанья
сказал Самоквасов. — Теперь не прежнее время, «голопятым тысячником» теперь меня не назовешь, теперь мы сами с капиталом.
«Ладно, хорошо, —
сказал он сестре, — только соснем
после обеда, тотчас за дело примемся.
— Врешь!.. Это бывает
после девятого, — со́ смехом
сказал Патап Максимыч. — Аль не знаешь счету чарам похмельным?.. Знаешь, что ли?
— Да с чего ты взял?.. Сорока, что ль, на хвосте вести тебе принесла?.. —
после недолгого молчания
сказал Василий Борисыч.
— Знаешь что, Васенька? —
сказал ему Семен Петрович. — По моему рассужденью, лучше б тебе как можно скорей повенчаться с Прасковьей Патаповной… Ей-Богу!.. Вот бы покаместь я не уехал да Самоквасов Петр Степаныч здесь… Валяй, Васютка, женись!.. Мы бы тебе помогли самокрутку сыграть… Живой бы рукой все обладили…
После бы век не знал, как и благодарить нас… Право, подумай-ка, Васенька!
— Сам не знаю, как это случилось, —
сказал Василий Борисыч. — Лукавый подвел! И теперь так она мне опротивела, так опротивела, что, как только вспомню про нее, тошнехонько станет!.. Как же
после того век-то с ней вековать?.. Подумай, что за жизнь у нас будет?.. Маята одна.
— Хоть для пробы мáленько дельце завели бы, небольшую бы ватажку на откуп взяли, — продолжал Смолокуров. —
После за совет мне спасибо
сказали бы. Лиха беда начать, а там все как по маслу пойдет. Право, подумайте — барыши хорошие, дело вести можно.
— Так вы и разочтите, много ль ему, сердечному, останется, —
сказал Патап Максимыч. — Дивить ли
после того, что у вас бабы стерлядей грудью кормят да в кринках икру заместо молока возят. Плуты они, мошенники!.. Так ли, Марко Данилыч? Не навык к плутовству, нужда доводит. Как ловцу по чести жить? И честь ведь не в честь, коли нечего есть! Нет, Марко Данилыч, не пущусь я в ваши промыслы. Бог с ними!