Неточные совпадения
— Слушай же, Аксинья, — продолжал Патап Максимыч, — народу чтоб вдоволь
было всего: студень с хреном, солонина, щи со свежиной, лапша со свининой, пироги с говядиной, баранина с кашей. Все чтоб
было сготовлено хорошо и всего
было бы вдосталь. За
вином спосылать, ренского непьющим бабам купить. Пантелей обделает. Заедок девкам да подросткам купить: рожков, орехов кедровых, жемков, пряников городецких. С завтрашнего дня брагу варить да сыченые квасы ставить.
— Как не слыхать! — ответил Петруха, весело вертя колесо, двигавшее три станка. — Столы, слышно, хозяин строить задумал. Пантелея Прохорыча завтра в Захлыстино на базар посылают свежину да
вино искупать. Угощенье, слышь,
будет богатое. Ста полтора либо два народу
будут кормить.
Пожар ли случится, Никифор первый на помощь прибежит, бывало, в огонь так и суется, пожитки спасаючи, и тут уж на него положиться
было можно: хоть неделю капельки
вина во рту не бывало, с пожару железной пуговицы не снесет.
— Ну, — крикнул Микешка с горьким чувством целовальнику, — так, видно, делу и
быть. Владей, Фаддей, моей Маланьей!.. А чапуруху, свояк, поставь… Расшибем полштофика!..
Выпьем!.. Плачу я… Гуляем, Мавра Исаевна!.. А ну-ка, отрежь печенки… Ишь черт какой, дома, небойсь, такой не стряпала!.. Эх, погинула вконец моя головушка!..
Пой песню, Маврушка, ставь
вина побольше, свояк!
Не обнес Патап Максимыч и шурина, сидевшего рядом с приставленным к нему Алексеем…
Было время, когда и Микешка, спуская с забубенными друзьями по трактирам родительские денежки, знал толк в этом
вине… Взял он рюмку дрожащей рукой, вспомнил прежние годы, и что-то ясное проблеснуло в тусклых глазах его… Хлебнул и сплюнул.
Тогда ведь
вино да хмельное пиво
пьют, народ-от в задоре, редко без драки обходится…
— Винца-то, любезненькой ты мой, винца-то благослови, — потчевал игумен, наливая рюмки портвейна. — Толку-то я мало в заморских
винах понимаю, а люди
пили да похваливали.
Почесал иной мужик-сирота затылок, а бабы скорчили губы, ровно уксусу хлебнули. Сулили по рублю деньгами — кто чаял шубенку починить, кто соли купить, а кто думал и о чаре зелена
вина. А все-таки надо
было еще раз земной поклон матушке Манефе отдать за ее великие милости…
Голова, погладив бороду, собственноручно подлил хорошему человеку
вина и примолвил: «Пожалуйте-с!..» Тостов
было множество,
пили за всех и за вся.
Рассыпается народ по Божьей ниве, зарывает в могилки красные яйца, поливает жальники сыченой брагой, убирает их свежим дерном, раскладывает по жальникам блины, оладьи, пироги, кокурки [Пшеничный хлебец с запеченным в нем яйцом.], крашены яйца, пшенники да лапшенники, ставит
вино, пиво и брагу… Затем окликают загробных гостей, просят их попить-поесть на поминальной тризне.
Стал Ефрем рассказывать, что у Патапа Максимыча гостей на похороны наехало видимо-невидимо; что угощенье
будет богатое; что «строят» столы во всю улицу; что каждому
будет по три подноса
вина, а пива и браги
пей, сколько в душу влезет, что на поминки наварено, настряпано, чего и приесть нельзя; что во всех восемнадцати избах деревни Осиповки бабы блины пекут, чтоб на всех поминальщиков стало горяченьких.
Душа-то у него всегда
была хороша, губила ее только чара зелена
вина.
После кутьи в горницах родные и почетные гости чай
пили, а на улицах всех обносили
вином, а непьющих баб, девок и подростков ренским потчевали. Только что сели за стол, плачеи стали под окнами дома… Устинья завела «поминальный плач», обращаясь от лица матери к покойнице с зовом ее на погребальную тризну...
Вином по трижды обносили, пива и сыченой браги
пили, сколько хотели, без угощенья.
После киселя покойницу «тризной» помянули:
выпили по доброму стакану смеси из пива, меду и ставленной браги [Эту смесь, в которую прибавляется также и виноградное
вино, зовут «тризной», а также «чашей».
В хоромах за красным столом кушанья
были отборные: там и дорогие
вина подавали, и мерных стерлядей, и жирных индюков, и разную дичину.
Тогда
было отдано приказанье хозяину в такой-то день в гостиницу никого не пускать, комнаты накурить парижскими духами, прибрать подальше со столов мокрые салфетки, сготовить уху из аршинных стерлядей, разварить трехпудового осетра, припасти икры белужьей, икры стерляжьей, икры прямо из осетра, самых лучших донских балыков, пригласить клубного повара для приготовления самых тонких блюд из хозяйских, разумеется, припасов и заморозить дюжины четыре не кашинского и не архиерейского [Архиерейским называли в прежнее время шипучее
вино, приготовляемое наподобие шампанского из астраханского и кизлярского чихиря в нанимаемых виноторговцами Макарьевской ярмарки погребах архиерейского дома в Нижнем Новгороде.], а настоящего шампанского.
На Покров у Лохматого лошадей угнали, на Казанскую в клети́ все до нитки обворовали. Тут Карп Алексеич
был неповинен. В том разве
вина его состояла, что перед тем незадолго двух воров в приказ приводили, и писарь, как водится, обругав их, примолвил десятскому...
А
вином, как всегда водилось у Патапа Максимыча, обносили по трижды, а пиво и сыченая брага в деревянных жбанах на столах стояли — сколько кто хочет, столько и
пей.
Исайя ликуй не
поют,
вино пьют из стеклянного сосуда, который потом жених бросает на пол и растаптывает ногой.
Начинают с
вина,
пьют без шапок, чинно, степенно.
Коли много
вина,
напоят косолапого дóпьяна.
Хитры
были, догадливы келейные матери. В те самые дни, как народ справлял братчины, они завели по обителям годовые праздники. После торжественной службы стали угощать званых и незваных, гости охотно сходились праздновать на даровщину. То же пиво, то же
вино, та же брага сыченая, те же ватрушки, пироги и сочовки, и все даровое. Молёного барашка нет, а зато рыбы —
ешь не хочу. А рыба такая, что серому люду не всегда удается и поглядеть на такую… Годы за годами — братчин по Керженцу не стало.
Конюх Дементий с трудниками разносили деревянные стаканчики, а христолюбцы, широко осенив себя крестным знамением,
пили из них зеленó
вино во славу Божию, а сдобными пирогами с рыбной начинкой закусывали.
Патап Максимыч, зная, что
будут на празднике Смолокуров, удельный голова и кум Иван Григорьич, захватил с собой по дороге не одну дюжину шампанского, но мать Манефа отказала ему наотрез потчевать тем
вином гостей на трапезе.
Был в той беседе и Самоквасов с нареченным приказчиком.
Был он в тот день именинник и накануне нарочно посылал работника в город захватить там побольше «холодненького» [Холодненьким в купеческих беседах зовется шампанское и вообще шипучее
вино.].
— Нет, брат, шалишь! У нас так не водится, — отозвался Чапурин. — Попал в стаю, так лай не лай, а хвостом виляй; попал в хмельную беседу,
пей не
пей, а
вино в горло лей… Слышал?
— Ну, об этом мы еще с тобой на досуге потолкуем, а теперь нечего пир-беседу мутить… Пей-ка, попей-ка — на дне-то копейка,
выпьешь на пять алтын, да и свалишься, ровно мертвый, под тын!.. Эй, други милые, приятели советные: Марко Данилыч, Михайло Васильич, кум, именинник и вся честна беседа! Наливай
вина да и
пей до дна!.. Здравствуйте, рюмочки, здорово, стаканчики!.. Ну, разом все!.. Вдруг!..
И, пропев, в пояс кланялись все имениннику, целовали его трижды в уста и,
выпив вино, опрокидывали пустые стаканы на маку́шках. Патап Максимыч свой стакан грянул оземь. За ним вся беседа.
Снова саратовец заполнил шампанским стаканы. Патапу Максимычу «Чарочку» беседа запела.
Пели и здравствовали Марку Данилычу, Михайле Васильичу, Ивану Григорьичу и всем гостям по очереди. И за всякого
пили и за всякого посуду били, много
вина и нá пол лили. И не одной дюжины стаканов у Манефы как не бывало.
— Не посетуйте, матушка, что скажу я вам, — молвил Василий Борисыч. — Не забвение славного Керженца, не презрение ко святым здешним обителям
было виною того, что к вам в нужное время из Москвы не писали. Невозможно
было тогда не хранить крепкой тайны происходившего. Малейшее неосторожное слово все зачинание могло бы разрушить. И теперь нет ослабы христианству, а тогда не в пример грознее
было. Вот отчего, матушка, до поры до времени то дело в тайне у нас и держали.
— Погребок у него,
вином виноградным торгует, — сказал ямщик, — лавочка тоже
есть, бела харчевня. К нему с девьем когда хошь, и в полнóчь и за́ полночь.
— Садиться милости просим, почтеннейший господин Чапурин, — говорил Алексей, указывая на диван Патапу Максимычу. — А ты, Марья Гавриловна, угощенья поставь: чаю, кофею, «чиколату». Чтобы все живой рукой
было! Закуску вели сготовить, разных водок поставь, ликеров, рому, коньяку, иностранных
вин, которы получше. Почтенного гостя надо в аккурат угостить, потому что сами его хлеб-соль едали.
Угостились трудники Манефины, угостились и трудники Бояркины, чествуя небывалого именинника.
Пили чашу мертвую, непробудную, к
вину приходили на двух, уходили на всех четырех. До утра ровно неживые лежали и наутре как слепые щенята бродили.
За столом сидели все веселы, только Василий Борисыч подчас хмурился, а когда в ответ на громкие крики о горьком
вине принуждаем
был целоваться, чуть касался губ Прасковьи Патаповны и каждый раз, тяжело вздыхая, шептал...