Неточные совпадения
Возвращаясь в Поромово, не о
том думал Алексей, как обрадует отца с матерью, принеся нежданные деньги и сказав про обещанье Чапурина дать взаймы рублев триста на разживу, не о
том мыслил, что завтра придется ему прощаться с домом родительским. Настя мерещилась. Одно он думал, одно передумывал, шагая крупными шагами по узенькой снежной дорожке: «Зародилась же на свете такая красота!»
— Сначала речь про кельи поведи, не заметил бы, что
мысли меняешь. Не
то твоим словам веры не будет, — говорила Фленушка. — Скажи: если, мол, ты меня в обитель не пустишь, я, мол, себя не пожалею: либо руки на себя наложу, либо какого ни на есть парня возьму в полюбовники да «уходом» за него и уйду… Увидишь, какой тихонький после твоих речей будет… Только ты скрепи себя, что б он ни делал. Неровно и ударит: не робей, смело говори да строго, свысока.
— Нет, Фленушка, совсем истосковалась я, — сказала Настя. — Что ни день,
то хуже да хуже мне.
Мысли даже в голове мешаются. Хочу о
том, о другом пораздумать; задумаю, ум ровно туманом так и застелет.
— Слушай, Аксинья, — говорил хозяйке своей Патап Максимыч, — с самой
той поры, как взяли мы Груню в дочери, Господь, видимо, благословляет нас. Сиротка к нам в дом счастье принесла, и я так в
мыслях держу: что ни подал нам Бог, — за нее, за голубку, все подал. Смотри ж у меня, — не ровен час, все под Богом ходим, — коли вдруг пошлет мне Господь смертный час, и не успею я насчет Груни распоряженья сделать, ты без меня ее не обидь.
А все ж моя Настасья не порогом поперек вам стала, ищите где лучше и на мне не взыщите, коли до
той поры Настасье другой жених по
мысли найдется.
У Патапа Максимыча в самом деле новые
мысли в голове забродили. Когда он ходил взад и вперед по горницам, гадая про будущие миллионы, приходило ему и
то в голову, как дочерей устроить. «Не Снежковым чета женихи найдутся, — тогда думал он, — а все ж не выдам Настасью за такого шута, как Михайло Данилыч… Надо мне людей богобоязненных, благочестивых, не скоморохов, что теперь по купечеству пошли. Тогда можно и небогатого в зятья принять, богатства на всех хватит».
Вспоминает про первое свиданье с Патапом Максимычем, вспоминает, как тогда у него ровно кипятком сердце обдало при взгляде на будущего хозяина, как ему что-то почудилось — не
то беззвучный голос, не
то мысль незваная, непрошеная…
Мысль о сиротстве, об одиночестве, о
том, что по смерти матери останется она всеми покинутою, что и любимый ею еще так недавно Алексей тоже покинет ее, эта
мысль до глубины взволновала душу Насти…
То было на
мысли у игуменьи, чтобы чтения не довести до конца.
Жалко ему стало
ту, за которую так недавно с радостью сложил бы голову… Мутится в уме, двоятся
мысли…
То покойница вспоминается,
то Марья Гавриловна на память идет.
«А где стол стоит, тут померла она, — думалось ему, — тут-то в последний час свой молила она за меня». И умилилось сердце его, а на глазах слеза жалости выступила… Добрая
мысль его осенила — вздумалось ему на
том месте положить семипоклонный начал за упокой Насти.
Еще с
той поры, как только стал входить в возраст, любил он тешить себя игрой
мыслей, по целым, бывало, часам задумывался над вещами несбыточными, над делами несодеянными.
«Теперь все дело как на ладони, — думал он, крупными шагами идя вдоль набережной. — Тешилась, значит, ведьма треклятая, одурачить меня думала… Коли б в самом деле на
мыслях у нее в
те поры про меня было, не стала бы у брата места сулить, сказала бы, что сама задумала пароход покупать… А я-то, дурак, ровно ошалел тогда!.. Вся теперь надежда на Сергея Андреича».
Зачал и Карп Алексеич на Параньку глаза распущать, одинокому человеку ласковое девичье слово всегда душу воротит вверх дном. Но жениться на Параньке и на
мысли ему не вспадало…
То на уме Карп Алексеич держал: «Сплету лапоть без кочедыка, возьму девку без попа, в жены не годится — в кумушки бредет». И повел свое дело.
— Добро пожаловать!.. Милости просим!.. — радушно проговорил Михайло Васильич Алексею, когда
тот, помолившись иконам, кланялся ему, Арине Васильевне и всему семейству. — Значит, добрый человек — прямо к чаю!.. — промолвил голова. — Зла, значит, не
мыслит.
— К
тому говорю, что дьявольскому искушению ни числа, ни меры нет, — ответил Василий Борисыч. — Захотелось врагу соблазнить вас, Патап Максимыч, навести вас на худые
мысли об иноческом житии, и навел на красноярского игумна.
— Это так точно, — с довольной улыбкой подтвердил Чапурин. — Сам
тех мыслей держусь. Складчи́на последнее дело… Нет
того лучше, как всякий Тит за себя стоит… А эти нонешни акции, да компании, да еще пес их знает какие там немецкие штуки — всем им одна цена: наплевать.
— Он хоть кого отуманит. Его на
то взять, — молвила Манефа. — Любого заговорит, и не хочешь, согласье дашь. Такой уж человек, Господь с ним… Какие ж твои
мысли насчет этого, Василий Борисыч? — поправляясь на пуховике, сказала Манефа.
По целым часам безмолвно, недвижно стоит у окна Марья Гавриловна, вперив грустные очи в заречную даль… Ничего тогда не слышит она, ничего не понимает, что ей говорят, нередко на темных ресницах искрятся тайные, тихие слезы… О чем же
те думы, о чем же
те слезы?.. Жалеет ли она покинутую пристань, тоскует ли по матерям Каменного Вражка, или мутится душа ее черными думами при
мысли, что ожидает ее в безвестном будущем?.. Нет…
— Уж будто никогда о
том и не думала?.. И на
мысли никогда о
том не вспадало?.. — стала приставать к ней Фленушка.
И сказал вечно юный, вечно радостный светлый Яр: «Взглянем сквозь
тьму кромешную на Мать-Сыру Землю, хороша ль, пригожа ль она, придется ль по
мысли нам?»
А ведуны да знахарки об иных травах
мыслят: им бы сыскать радужный, златоогненный цвет перелет-травы, что светлым мотыльком порхает по лесу в Иванову ночь; им бы выкопать корень ревеньки, что стонет и ревет на купальской заре, им бы через серебряную гривну сорвать чудный цвет архилина да набрать тирлич-травы,
той самой, что ведьмы рвут в Иванову ночь на Лысой горе; им бы добыть спрыг-траву да огненного цвета папоротника [Череда — Bidena tripartita.
— Не ври, Васютка, не ври! Меня, друг любезный, на бобах не проведешь. Кой-что сами знаем, а больше
того смекаем… Не об Москве задумался, не там твои
мысли летают, не московской остуды, другого боишься… Все по глазам твоим вижу, все, — с лукавой улыбкой говорил ему Семен Петрович.
— Быть тебе, Васенька, битому, быть тебе, голубчик, колоченному, — с усмешкой сказал Семен Петрович. — О
том, как бить тебя станут, ты теперь и задумался… Правду аль нет говорю?.. Ну-ка, скажи, только смотри, уговор пуще денег, не вертись, не отлынивай, сказывай всю правду… Что у тебя на
мыслях лежит? Побоев боишься?.. Трусишь?.. Так ли?..
Кого по
мысли найду, за
того и пойду, и буду любить его довеку, до последнего вздоха, — одна сыра земля остудит любовь мою…
— Сама
тех же
мыслей держусь, — молвила Дуня. — Что красота! С лица ведь не воду пить. Богатства, слава Богу, и своего за глаза будет; да и что богатство? Сама не видела, а люди говорят, что через золото слезы текут… Но как человека-то узнать — добрый ли он, любит ли правду? Женихи-то ведь, слышь, лукавы живут — тихим, кротким, рассудливым всякий покажется, а после венца станет иным. Вот что мне боязно…
Если кто тебе по
мысли придется и вздумаешь ты за него замуж идти — не давай сначала
тем мыслям в себе укрепиться, стань на молитву и Богу усердней молись, молись со слезами, сотворил бы Господь над тобой святую волю свою.
— Да нет… не стоит про
то говорить… Так, одни пустые
мысли… с ветру, — молвила Дуня и, припав к лицу Аграфены Петровны, поцелуями покрыла его. — Зачем это давеча Фленушка про меня помянула?.. — тихо прошептала она.
В часовне всю службу издали на нее зарился и после
того не раз взглядывал на красавицу. Думал даже: «Не Фленушке чета, сортом повыше!» Но не заговори про Дуню мать Таисея, так бы это мимо
мыслей его и пролетело, но теперь вздумалось ему хорошенько рассмотреть посуленную игуменьей невесту, а если выпадет случай, так попытать у ней ума-разума да приглядеться, какова повадка у красавицы.
Полон дум придя в перелесок, долго лежал на траве благовонной, долго смотрел он на вечно прекрасную, никогда ненаглядную лазурь небосклона.
Мысли менялись, роились.
То с болью в сердце вспоминал обманную Фленушку,
то чистую сердцем, скромную нравом Дуняшу…
— Сам я знаю Залетова, сам
то же думаю, а вот Алексей Трифоныч Лохматов не таких, видно,
мыслей держится, — ответил Колышкин.
Неточные совпадения
Хлестаков, молодой человек лет двадцати трех, тоненький, худенький; несколько приглуповат и, как говорят, без царя в голове, — один из
тех людей, которых в канцеляриях называют пустейшими. Говорит и действует без всякого соображения. Он не в состоянии остановить постоянного внимания на какой-нибудь
мысли. Речь его отрывиста, и слова вылетают из уст его совершенно неожиданно. Чем более исполняющий эту роль покажет чистосердечия и простоты,
тем более он выиграет. Одет по моде.
Григорий шел задумчиво // Сперва большой дорогою // (Старинная: с высокими // Курчавыми березами, // Прямая, как стрела). // Ему
то было весело, //
То грустно. Возбужденная // Вахлацкою пирушкою, // В нем сильно
мысль работала // И в песне излилась:
Стародум(читает). «…Я теперь только узнал… ведет в Москву свою команду… Он с вами должен встретиться… Сердечно буду рад, если он увидится с вами… Возьмите труд узнать образ
мыслей его». (В сторону.) Конечно. Без
того ее не выдам… «Вы найдете… Ваш истинный друг…» Хорошо. Это письмо до тебя принадлежит. Я сказывал тебе, что молодой человек, похвальных свойств, представлен… Слова мои тебя смущают, друг мой сердечный. Я это и давеча приметил и теперь вижу. Доверенность твоя ко мне…
Стародум. Благодарение Богу, что человечество найти защиту может! Поверь мне, друг мой, где государь
мыслит, где знает он, в чем его истинная слава, там человечеству не могут не возвращаться его права. Там все скоро ощутят, что каждый должен искать своего счастья и выгод в
том одном, что законно… и что угнетать рабством себе подобных беззаконно.
В одной письме развивает
мысль, что градоначальники вообще имеют право на безусловное блаженство в загробной жизни, по
тому одному, что они градоначальники; в другом утверждает, что градоначальники обязаны обращать на свое поведение особенное внимание, так как в загробной жизни они против всякого другого подвергаются истязаниям вдвое и втрое.