Неточные совпадения
Тревога
была напрасна.
Помолились за утреней как следует и часы, не расходясь, прочитали. Патап Максимыч много доволен остался пением дочерей и потом чуть не целый день заставлял их
петь тропари Богоявленью.
Помолился Алексей, поклонился хозяину, потом Насте и пошел из подклета. Отдавая поклон, Настя зарделась как маков цвет. Идя в верхние горницы, она, перебирая передник и потупив глаза, вполголоса спросила отца, что это за человек такой
был у него?
Манефа, напившись чайку с изюмом, —
была великая постница, сахар почитала скоромным и сроду не употребляла его, — отправилась в свою комнату и там стала расспрашивать Евпраксию о порядках в братнином доме: усердно ли Богу
молятся, сторого ли посты соблюдают, по скольку кафизм в день она прочитывает; каждый ли праздник службу правят, приходят ли на службу сторонние, а затем свела речь на то, что у них в скиту большое расстройство идет из-за епископа Софрония, а другие считают новых архиереев обли́ванцами и слышать про них не хотят.
Ты не оставляешь, в Москве и в Питере
есть благодетели, десять канонниц по разным местам негасиму читают, три сборщицы по городам ездят, ну, покуда Бог грехам терпит, живем и
молимся за благодетелей.
—
Молитесь, кому знаете, — отвечал Чапурин. — Мне бы только Мотря цела
была, до другого прочего дела нет… Пуще всего гляди, чтоб с тем дьяволом пересылок у ней не заводилось.
Дядя Онуфрий меж тем оделся как следует, умылся, то
есть размазал водой по лицу копоть, торопливо
помолился перед медным образком, поставленным в переднем углу, и подбросил в тепленку еще немного сухого корневища [Часть дерева между корнем и стволом или комлем.].
Отец Михаил
помолился на иконы, низко поклонился сидевшему паломнику и пошел
было из гостиной кельи. Стуколов воротил его с полдороги.
«Жили в лесу,
молились пенью, венчались вкруг
ели, а черти им
пели» — так говаривали московские люди про лесных обитателей Заволжского края…
— Не разберешь, — ответила Фленушка. — Молчит все больше. День-деньской только и дела у нее, что
поесть да на кровать. Каждый Божий день до обеда проспала, встала — обедать стала,
помолилась да опять спать завалилась. Здесь все-таки маленько
была поворотливей. Ну, бывало, хоть к службе сходит, в келарню, туда, сюда, а дома ровно сурок какой.
—
Молитесь же за здравие рабов Божиих Патапия, Ксении, Анастасии и Параскевы, — продолжала мать Манефа. — Девицы, возьмите по бумажке да пишите на память сиротам, за кого им
молиться. Кроме семьи Патапа Максимыча еще благодетели
будут.
Когда мы виделись с вами, матушка, последний раз у Макарья в прошедшую ярмарку в лавке нашей на Стрелке, сказывал я вашей чести, чтобы вы хорошенько Богу
молились, даровал бы Господь мне благое поспешение по рыбной части, так как я впервые еще тогда в рыбную коммерцию попал и оченно боялся, чтобы мне в карман не наклали, потому что доселе все больше по подрядной части маялся, а рыба для нас
было дело закрытое.
А мы с Варенькой каждый день вас поминаем, как летось гостили в вашей обители и уж так вами
были обласканы, и уж так всем
были удовольствованы, что остается только Богу
молиться, чтоб и еще когда сподобил в вашем честном пребывании насладиться спасительною вашею беседой.
Каков бы ни
был Макар Тихоныч, Царство ему Небесное, все же супруг — простить надо его, сударыня, за все озлобления…
молиться надо, успокоил бы Господь многомятежную душу его…
—
Буду молиться, родной, сегодня ж зачну, — отвечал Алексей. — А не выйдет у меня из головы то извещение, все-таки
буду бояться Патапа Максимыча.
—
Есть, — отвечала Таня. — Вечор до нас из Москвы какой-то приехал… И прокурат же парень — ни в часовне не
молился, ни у матушки не благословился, первым делом к белицам за околицу куролесить да песни
петь… Сам из себя маленек да черненек, а девицы сказывают, голос что соловей.
— Не
буду, лебедушка, не
буду, — рыдал Никифор. — Покарай меня Господь, коль забуду зарок, что даю тебе…
Молись обо мне, окаянном, святая душенька!.. Ах, Настенька, Настенька!.. Не знаешь, каково я любил тебя… А подойти близко боялся. Что ж?.. Пьян завсегда, мерзко ведь тебе
было взглянуть на меня… Только издали любовался тобой…
Помолись за меня Царю Небесному, перед его престолом стоючи…
— Доброе дело, Василий Борисыч, доброе дело, — одобряла московского посланника Манефа. — Побывай на гробнице, помяни отца Софонтия,
помолись у честны́х мощей его… Великий
был радетель древлего благочестия!.. От уст его богоданная благодать яко светолучная заря на Ке́рженце и по всему христианству воссияла, и́з рода в род славнá память его!.. Читывал ли ты житие-то отца Софонтия?
— Значит, то
есть на чем наша старая вера держится, в чем то
есть она состоит… — догадался наконец Алексей. — Известно, в чем: перво-наперво в два пёрста
молиться, второе дело — в церкву не ходить, третье — табаку не курить и не нюхать… Чего бишь еще?.. Да… бороды, значит, не скоблить, усов не подстригать… В немецком платье тоже ходить не годится… Ну, да насчет этого по нынешнему времени много из нашего сословия баловаться зачали, особливо женский пол.
— А такая и разница, что не
едят вместе да не
молятся… Значит, не сообщаются ни в ястии, ни в питии, и на молитву вместе не сходятся,
молятся, значит, каждый со своими. В том вся и разница, — сказал Алексей.
Молиться от него не отмолишься, чураться не отчураешься, век свой
будешь ему рабой безответной.
— А вы, Василий Борисыч, и помолиться-то с нами не пожелали… Оленевских, должно
быть, нашли.
— На Горах проживаем, Василий Борисыч, на Горах, — сказал Марко Данилыч. — Здесь, на Ветлуге, в гостях с дочкой
были, да вот и на Китеже вздумалось
помолиться…
И зачала мать Аркадия рассказывать, как
молились они на гробницах Фотиньи и Голиндухи, как приехали в Улангер, какие там
были собранья и что говорилось на этих собраньях…
Нá ноги поднял их дедушка, поженил, а сам по святым местам Богу
молиться пошел: в Киеве
был, в Соловках, в Царьграде.
Делать нечего… келейно Господу
помолимся, убытку от того не
будет, а еще свечей да ладану изойдет меньше, а в канонницы для рассылок можно
будет свежих набрать, которы в списке не значатся; тем вольней ход, куда хочешь…
Если ж душа у тебя после молитвы не
будет спокойна и сердце станет мутиться, выкинь из мыслей того человека, старайся не видеть его и больше Богу
молись — избавил бы тебя от мыслей мятежных, устроил бы судьбу твою, как святой его воле угодно.
— Богородице
помолился бы, чудной иконе ее поклонился бы, поглядел бы на дивную нашу святыню, — молвила Манефа. — Опять же и матушка Августа оченно звала тебя — старица почтенная, уважить бы ее надо. Собрание же
будет большое — еще бы потолковал с матерями. А впрочем, как знаешь: свой ум в голове.
—
Молись же Богу, чтоб он скорей послал тебе человека, — сказала Аграфена Петровна. — С ним опять, как в детстве бывало, и светел и радошен вольный свет тебе покажется, а людская неправда не станет мутить твою душу. В том одном человеке вместится весь мир для тебя, и, если
будет он жить по добру да по правде, успокоится сердце твое, и больше прежнего возлюбишь ты добро и правду.
Молись и ищи человека. Пришла пора твоя.
—
Буду молиться, — ответила Дуня. — И вот что… придется по мысли мне человек, без совета твоего за него не пойду… Ты больше меня знаешь людей, поглядишь на него и скажешь — таков ли он, какого мне надо… Скажешь?.. Скажешь, Грунюшка?.. Посоветуешь?..
Неточные совпадения
Господу Богу
помолимся, // Древнюю
быль возвестим, // Мне в Соловках ее сказывал // Инок, отец Питирим.
А князь опять больнехонек… // Чтоб только время выиграть, // Придумать: как тут
быть, // Которая-то барыня // (Должно
быть, белокурая: // Она ему, сердечному, // Слыхал я, терла щеткою // В то время левый бок) // Возьми и брякни барину, // Что мужиков помещикам // Велели воротить! // Поверил! Проще малого // Ребенка стал старинушка, // Как паралич расшиб! // Заплакал! пред иконами // Со всей семьею
молится, // Велит служить молебствие, // Звонить в колокола!
Заметив тот особенный поиск Ласки, когда она прижималась вся к земле, как будто загребала большими шагами задними ногами и слегка раскрывала рот, Левин понял, что она тянула по дупелям, и, в душе
помолившись Богу, чтобы
был успех, особенно на первую птицу, подбежал к ней.
«Так же
буду сердиться на Ивана кучера, так же
буду спорить,
буду некстати высказывать свои мысли, так же
будет стена между святая святых моей души и другими, даже женой моей, так же
буду обвинять ее за свой страх и раскаиваться в этом, так же
буду не понимать разумом, зачем я
молюсь, и
буду молиться, — но жизнь моя теперь, вся моя жизнь, независимо от всего, что может случиться со мной, каждая минута ее — не только не бессмысленна, как
была прежде, но имеет несомненный смысл добра, который я властен вложить в нее!»
Оставшись одна, Долли
помолилась Богу и легла в постель. Ей всею душой
было жалко Анну в то время, как она говорила с ней; но теперь она не могла себя заставить думать о ней. Воспоминания о доме и детях с особенною, новою для нее прелестью, в каком-то новом сиянии возникали в ее воображении. Этот ее мир показался ей теперь так дорог и мил, что она ни за что не хотела вне его провести лишний день и решила, что завтра непременно уедет.