Неточные совпадения
— Расшумелись, как воробьи к дождю! — крикнет,
бывало, на них. —
Люди врут, а вы вранье разносить?.. Потараторьте-ка еще у меня, сороки, сниму плеть с колка, научу уму-разуму.
Случается, и это
бывает нередко, что родители жениха и невесты, если не из богатых, тайком от
людей, даже от близкой родни, столкуются меж себя про свадьбу детей и решат не играть свадьбы «честью», во избежание расходов на пиры и дары.
На такие спроваживанья беглых
людей за Дунай-реку большие мастерицы
бывали матери-келейницы.
Понимал Патап Максимыч, что за бесценное сокровище в дому у него подрастает. Разумом острая, сердцем добрая, ко всему жалостливая, нрава тихого, кроткого, росла и красой полнилась Груня. Не было
человека, кто бы, раз-другой увидавши девочку, не полюбил ее. Дочери Патапа Максимыча души в ней не чаяли, хоть и немногим была постарше их Груня, однако они во всем ее слушались. Ни у той, ни у другой никаких тайн от Груни не
бывало. Но не судьба им была вместе с Груней вырасти.
Начал расспросы Стуколов, спрашивал про
людей былого времени, с которыми, живучи за Волгой,
бывал в близких сношениях, и про всех почти, про кого ни спрашивал, дали ему один ответ: «помер… помер… померла».
А немало ночей, до последних кочетов, с милым другом
бывало сижено, немало в те ноченьки тайных любовных речей
бывало с ним перемолвлено, по полям, по лугам с добрым молодцем было похожено, по рощам, по лесочкам было погулено… Раздавались, расступались кустики ракитовые, укрывали от людских очей стыд девичий, счастье молодецкое… Лес не видит, поле не слышит;
людям не по что знать…
— Бог милостив, — промолвил паломник. — И не из таких напастей Господь
людей выносит… Не суетись, Патап Максимыч, — надо дело ладом делать. Сам я глядел на дорогу: тропа одна, поворотов, как мы от паленой с верхушки сосны отъехали, в самом деле ни единого не было. Может, на эту зиму лесники ину тропу пробили, не прошлогоднюю. Это и в сибирских тайгах зачастую
бывает… Не бойся — со мной матка есть, она на путь выведет. Не бойся, говорю я тебе.
Артелями в лесах больше работают:
человек по десяти, по двенадцати и больше. На сплав рубить рядят лесников высковские промышленники, разделяют им на Покров задатки, а расчет дают перед Пасхой либо по сплаве плотов. Тут не без обману
бывает: во всяком деле толстосум сумеет прижать бедного мужика, но промеж себя в артели у лесников всякое дело ведется начистоту… Зато уж чужой
человек к артели в лапы не попадайся: не помилует, оберет как липочку и в грех того не поставит.
— Нашему брату этого нельзя, — молвил Патап Максимыч. — Живем в миру, со всяким народом дела
бывают у нас; не токма с церковниками — с татарами иной раз хороводимся… И то мне думается, что хороший
человек завсегда хорош, в какую бы веру он ни веровал… Ведь Господь повелел каждого
человека возлюбить.
— Правдой, значит, обмолвился злочестивый язык еретика, врага Божия, — сказал Стуколов. — Ину пору и это
бывает. Сам бес, когда захочет
человека в сети уловить, праведное слово иной раз молвит. И корчится сам, и в три погибели от правды-то его гнет, а все-таки ее вымолвит. И трепещет, а сказывает. Таков уже проклятый их род!..
Выпадали случаи, столь обычные в жизни торгового
человека, что Гавриле Маркелычу деньги
бывали нужны до зарезу; тогда всякий бы с радостью готов был одолжить его, но Залетов ни за что на свете копейки у чужих
людей не брал.
В заводе не
бывало того у Гаврилы Маркелыча, чтоб обсчитать бедного
человека.
В старинных русских городах до сих пор хранится обычай «невест смотреть». Для того взрослых девиц одевают в лучшие платья и отправляются с ними в известный день на условленное место. Молодые
люди приходят на выставку девушек, высматривают суженую. В новом Петербурге такие смотрины
бывают на гулянье в Летнем саду, в старых городах — на крестных ходах. Так и в Казани водится.
— Да как вам сказать, сударыня? — ответила Манефа. — Вы ее хорошо знаете, девка всегда была скрытная, а в голове дум было много. Каких, никому,
бывало, не выскажет… Теперь пуще прежнего — теперь не сговоришь с ней… Живши в обители, все-таки под смиреньем была, а как отец с матерью потачку дали, власти над собой знать не хочет… Вся в родимого батюшку — гордостная, нравная, своебычная — все бы ей над каким ни на есть
человеком покуражиться…
— Не
бывает разве, что отец по своенравию на всю жизнь губит детей своих? — продолжала, как полотно побелевшая, Марья Гавриловна, стоя перед Манефой и опираясь рукою на стол. — Найдет, примером сказать, девушка
человека по сердцу, хорошего, доброго, а родителю забредет в голову выдать ее за нужного ему
человека, и начнется тиранство… девка в воду, парень в петлю… А родитель руками разводит да говорит: «Судьба такая! Богу так угодно».
Не помогло старице… Телом удручилась, душой не очистилась… Столь страшно
бывает демонское стреляние, столь велика злоба диавола на облекшихся в куколь незлобия и в одежду иноческого бесстрастия!.. Искушение!.. Ох, это искушение!.. Придет оно — кто в силах отвратить его?.. Царит, владеет
людьми искушение!.. Кто против него?..
— Аксинья Захаровна с неделю места пробудет здесь, она бы и отвезла письмо, — продолжала Манефа. — А тебе, коли наспех послан, чего по-пустому здесь проживать? Гостя не гоню, а молодому
человеку старушечий совет даю: коли послан по хозяйскому делу, на пути не засиживайся,
бывает, что дело, часом опозданное, годом не наверстаешь… Поезжай-ка с Богом, а Марье Гавриловне я скажу, что протурила тебя.
— Какая ж ты, Таня, недогадливая! — сказала она. — Как это ты до сих пор не можешь понять, что когда у матушки
бывают посторонние
люди, особенно из Москвы, так, идучи к ней, надо одеваться нарядней. Все знают про мои достатки — выдь-ка я к
людям растрепой, тотчас осудят, назовут скрягой.
— А воротишься от Софонтия, — молвила Манефа Василью Борисычу, — на пепел отца Варлаама съезди да заодно уж и к матери Голиндухе. Сборища там
бывают невеликие, соблазной от мирских
человек не увидишь — место прикровенное.
Раскидывает Трифон Лохматый умом-разумом: «Отчего это Алексей до такой меры стал угоден спесивому, своеобычному Чапурину?» До сей поры у Трифона никаких дел с Патапом Максимычем не
бывало, и видал-то его раз-другой мельком только издали, но от
людей знал по наслуху, что хоть он и справедлив, до рабочих
людей хоть и милостив, однако ж никого из них до близости с собой не допущает…
Не
бывал он еще нигде, кроме своего Поромова да окольных деревушек, не видал, как
люди в довольстве да в богатстве живут, как достатками великими красят жизнь свою привольную…
— Да вечор Сергей Андреич к себе наказывал
побывать… Колышкин Сергей Андреич, — отвечал Алексей. — Домом-то не опознался ли я, ваше благородие? — прибавил он, униженно кланяясь. — А постучался, вот те Христос, безо всякого умыслу, единственно по своей крестьянской простоте…
Люди мы, значит, небывалые, городских порядков не знаем…
— Да я, — говорит, — скорей детище свое в куль да в воду, чем за мирского захребетника замуж отдам!.. В нашем роду бесчестных
людей не
бывало, нам с Карпушкой родниться не стать.
Потеряла девка совесть, забыла, какой у
человека и стыд
бывает!..
— Не знаю, как вам доложить, матушка, — уклончиво отозвался Василий Борисыч. — И Патапа-то Максимыча оскорбить не желательно, потому что
человек он добрый, хоть и востёр на язык
бывает, да и московских не хочется в досаду ввести — Петра Спиридоныча, Гусевых, Мартыновых… А уж от матушки Пульхерии что достанется, так и вздумать нельзя!..
— Никому я никогда не пророчила, — кротко ответила знахарка. — Советы даю, пророчицей не
бывала. Правда, простому
человеку мало добрый совет подать, надо, чтоб он его исполнял как следует… Тут иной раз приходится и наговорить, и нашептать, и пригрозить неведомою силой, если он не исполнит совета. Что станешь делать? Народ темный, пока темными еще путями надо вести его.
Не дай ей Бог познать третью любовь.
Бывает, что женщина на переходе от зрелого возраста к старости полюбит молодого. Тогда закипает в ней страсть безумная, нет на свете ничего мучительней, ничего неистовей страсти той… Не сердечная тоска идет с ней об руку, а лютая ненависть, черная злоба ко всему на свете, особливо к красивым и молодым женщинам… Говорят: первая любовь óт Бога, другая от
людей, а третья от ангела, что с рожками да с хвостиками пишут.
— Ох, искушение! — вскрикнул он и, едва переводя дух, примолвил: — Совсем исполóшили вы меня, Флена Васильевна! Можно разве этак пугать
человека?.. Мало ль что с перепугу может случиться? Медведь и покрепче меня, да и с тем с испугу-то что
бывает?
Таковы по здешним местам в стары годы
люди живали, таковы преславные дела здесь
бывали.
— У нас в семье, как помню себя, завсегда говорили, что никого из бедных
людей волосом он не обидел и как,
бывало, ни встретит нищего аль убогого, всегда подаст милостыню и накажет за рабу Божию Анну молиться — это мою прабабушку так звали — да за раба Божия Гордея убиенного — это дедушку нашего, сына-то своего, что вгорячах грешным делом укокошил… говорят еще у нас в семье, что и в разбой-от пошел он с горя по жене, с великого озлобленья на неведомых
людей, что ее загубили.
— Как не слыхать, матушка?..
Люди известные! — ответил московский посол. — С Тимофеем Гордеичем мы даже оченно знакомы. Он в Рогожском на собраниях
бывал в ту пору, как насчет архиерейства соборовали!
— Молись же Богу, чтоб он скорей послал тебе
человека, — сказала Аграфена Петровна. — С ним опять, как в детстве
бывало, и светел и радошен вольный свет тебе покажется, а людская неправда не станет мутить твою душу. В том одном
человеке вместится весь мир для тебя, и, если будет он жить по добру да по правде, успокоится сердце твое, и больше прежнего возлюбишь ты добро и правду. Молись и ищи
человека. Пришла пора твоя.
— И поп
человек, — ответит,
бывало, Патап Максимыч, — и он пить да есть тоже хочет. У него же, бедного, семьища поди-ка какая! Всякого напой, накорми, всякого обуй да одень, а где ему, сердечному, взять? Что за грех ближнему на бедность подать? По-моему, нет тут греха никакого.
И с той поры, как ни случится,
бывало, Патапу Максимычу встретиться с попом Сушилой, тотчас от него отворотится и даже начнет отплевываться, а Сушило каждый раз вслед ему крикнет,
бывало: «Праздник такой-то на дворе, гостей жди: с понятыми приеду, накрою на службе в моленной…» И про эти угрозы от
людей стороной узнавала Аксинья Захаровна и каждый раз, как в моленную
люди сойдутся, строго-настрого наказывала старику Пантелею ставить на задах усадьбы караульных, чтоб неверный поп в самом деле службу врасплох не накрыл.