Неточные совпадения
— Это
ты хорошо говоришь, дружок, по-Божьему, — ласково взяв Алексея за плечо, сказал Патап Максимыч. —
Господь пошлет; поминай чаще Иева на гноищи. Да… все имел, всего лишился, а на Бога не возроптал; за то и подал ему Бог больше прежнего. Так и ваше дело — на Бога не ропщите, рук не жалейте да
с Богом работайте,
Господь не оставит вас — пошлет больше прежнего.
— Разве заказано
тебе оделять нищую братию? Нищие нищими, столы столами, — сказал Патап Максимыч. — Слава Богу, у нас
с тобой достатков на это хватит. Подавай за Настю, пожалуй, чтоб
Господь послал ей хорошего мужа.
— Слушай, Аксинья, — говорил хозяйке своей Патап Максимыч, —
с самой той поры, как взяли мы Груню в дочери,
Господь, видимо, благословляет нас. Сиротка к нам в дом счастье принесла, и я так в мыслях держу: что ни подал нам Бог, — за нее, за голубку, все подал. Смотри ж у меня, — не ровен час, все под Богом ходим, — коли вдруг пошлет мне
Господь смертный час, и не успею я насчет Груни распоряженья сделать,
ты без меня ее не обидь.
— Ах, Грунюшка моя, Грунюшка! — говорил глубоко растроганный Патап Максимыч, обнимая девушку и нежно целуя ее. — Ангельская твоя душенька!.. Отец твой
с матерью на небесах взыграли теперь!.. И аще согрешили в чем перед
Господом, искупила
ты грехи родительские. Стар я человек, много всего на веку я видал, а такой любви к ближнему, такой жалости к малым сиротам не видывал, не слыхивал… Чистая, святая твоя душенька!..
— Бояться, опричь
Господа Бога, никого не боюся, — спесиво отвечал Чапурин, — а не люблю, как чужой человек портит беседу.
С чего же это
ты по-исправничьему
с колокольчиком ездишь?
— Бог милостив, — промолвил паломник. — И не из таких напастей
Господь людей выносит… Не суетись, Патап Максимыч, — надо дело ладом делать. Сам я глядел на дорогу: тропа одна, поворотов, как мы от паленой
с верхушки сосны отъехали, в самом деле ни единого не было. Может, на эту зиму лесники ину тропу пробили, не прошлогоднюю. Это и в сибирских тайгах зачастую бывает… Не бойся — со мной матка есть, она на путь выведет. Не бойся, говорю я
тебе.
— Экой
ты удатной какой,
господин купец, — молвил дядя Онуфрий. — Кого облюбовал, тот
тебе и достался… Ну, ваше степенство,
с твоим бы счастьем да по грибы ходить… Что ж, одного Артемья берешь аль еще конаться [Конаться — жребий метать.] велишь? — прибавил он, обращаясь к Патапу Максимычу.
— Обидно этак-то,
господин купец, — отвечал Артемий. — Пожалуй, вот хоть нашего дядю Онуфрия взять… Такого артельного хозяина днем
с огнем не сыскать… Обо всем старанье держит, обо всякой малости печется, душа-человек: прямой, правдивый и по всему надежный. А дай-ка
ты ему волю, тотчас величаться зачнет, потому человек, не ангел. Да хоша и по правде станет поступать, все уж ему такой веры не будет и слушаться его, как теперь, не станут. Нельзя, потому что артель суймом держится.
— А вот что, Патап Максимыч, — сказал паломник, — город городом, и ученый твой
барин пущай его смотрит, а вот я что еще придумал. Торопиться
тебе ведь некуда. Съездили бы мы
с тобой в Красноярский скит к отцу Михаилу. Отсель рукой подать, двадцати верст не будет. Не хотел я прежде про него говорить, — а ведь он у нас в доле, — съездим к нему на денек, ради уверенья…
— Любезненькой
ты мой! Касатик
ты мой! — приветствовал он, ликуясь
с гостем. — Давно была охота повидаться
с тобой. Давно наслышан, много про
тебя наслышан, вот и привел
Господь свидеться.
— Эка что ляпнул! — воскликнул Колышкин. — Не ухороню я тайного слова своего крестного!.. Да не грех ли
тебе, толстобрюхому, такое дело помыслить?.. Аль забыл, что живу и дышу
тобой?.. Теперь мои ребятки бродили б под оконьем, как бы
Господь не послал
тебя ко мне
с добрым словом… Обидно даже, крестный, такие речи слушать — право.
— Подаст
Господь пищу на обитель нищу!.. — сквозь слезы улыбаясь, прибавила мать Виринея. —
С тобой одна рука в меду, другая в патоке…
— Ладно, хорошо.
Господь вас благословит… шейте
с Богом, — молвила игуменья, глядя полными любви глазами на Фленушку. — Ах
ты, Фленушка моя, Фленушка! — тихо проговорила она после долгого молчания. —
С ума
ты нейдешь у меня… Вот по милости Господней поднялась я
с одра смертного… Ну а если бы померла, что бы тогда было
с тобой?.. Бедная
ты моя сиротинка!..
— Добрая
ты моя!.. Голубица
ты моя!.. — сказал до глубины души тронутый Патап Максимыч. — Не сделаю зла… Зачем?..
Господь с ним!..
— Ну и слава Богу… —
с горькой улыбкой прошептала Настя. —
Господь с ним!.. Теперь, тятя, благослови
ты меня на смерть великим своим родительским благословением… благослови и
ты, мамынька!
— А
ты, друг, не больно их захваливай, — перебила Манефа. — Окромя Марьюшки да разве вот еще Липы
с Грушей [Липа — уменьшительное Олимпиады, Груша — Агриппины, или, по просторечию, Аграфены.], и крюки-то не больно горазды разбирать.
С голосу больше петь наладились, как
Господь дал…
Ты, живучи в Москве-то, не научилась ли по ноте петь? — ласково обратилась она к смешливой Устинье.
— «Нищие всегда имате
с собою», рек
Господь, — продолжала игуменья, обливая брата сдержанным, но строгим взглядом. — Чем их на Горах-то искать, вокруг бы себя оглянулся… Посмотрел бы, по ближности нет ли кого взыскать милостями… Недалёко ходить, найдутся люди, что постом и молитвой низведут на
тебя и на весь дом твой Божие благословение, умолят о вечном спасении души твоей и всех присных твоих.
—
С тобой, батька, не сговоришь. У
тебя уж нрав такой, — молвила Манефа. — А что, отбивая Василья Борисыча от церкви, чинишь ей обиду — в том сумленья не имей. Дашь ответ пред
Господом!.. Увидишь!..
— И
тебя умудрил
Господь? — умильно спросила Таня,
с любовью глядя в светлые очи знахарки.
— Душой рада
с тобой видеться, Наталья, извини, что не знаю, как величать по отчеству. Не привел
Господь прежде ознакомиться, но
с хорошим человеком знакомство николи не поздно свести.
— Так
с Богом! Поднимайтесь в путь,
Господь вас храни, — решила игуменья. — Смотри же, Аркадьюшка, все расскажи матушке Юдифи, что я
тебе наказывала, не забудь чего. Да чтобы со всеми ихними матерями беспременно на Петров день к нам пожаловала… Слышишь?
— Егорка, подлец! Чтой-то
ты вздумал? Как
ты смеешь? — крикнет, бывало, Иосиф на своего игумна, когда тот сделает что-нибудь несогласное
с желаньем своего
барина.
—
Тебе,
господин честной, своя дорога, а нам своя, — сухо промолвил купец и повернул
с дочерью в сторону.
— А
ты вот слушай-ка еще, — молвил он ей, перевернувши в тетрадке два-три листочка: — «Аще кто нераздвоенным умом и несумненною верою обещается и пойдет к невидимому граду тому, не поведав ни отцу
с матерью, ни сестрам
с братиями, ни всему своему роду-племени, — таковому человеку откроет
Господь и град Китеж, и святых, в нем пребывающих».
— Э! Марко Данилыч!
С Божьей помощью во всем успеете: и
с делами управитесь, и
с нами попразднуете, — продолжала упрашивать мать Аркадия. — Мы, убогие, молиться будем, даровал бы
Господь вашим делам поспешение… Не откажите, сударь, пожалуйте… Проси тятеньку-то, Дунюшка, погостила бы
ты у нас маленечко,
с подругами повидалась бы.
— Вот дела-то!.. Вот дела-то какие!.. — качая головой, печаловалась мать Таисея и, опомнившись, быстро схватила поднос
с кулебякой и, подавая его
с поклоном Манефе, умильным голосом проговорила: — Не побрезгуй убогим приношеньем — не привел
Господь видеть
тебя за трапезой, дозволь хоть келейно пирожком
тебе поклониться… Покушай нашего хлеба-соли во здравие.
— Келейную выдам, пригляднее будет, — молвила Манефа. —
С Фленушкой завтра пришлю, только уж
ты побереги ее ради
Господа, жемчуг-от не осыпался бы, древня уж больно икона-то… Ну, управляйся же, матушка,
с Богом. Пособи
тебе Господи. Покуда прощай, а пойдешь — кликни ко мне Виринею.
Неточные совпадения
Пошли порядки старые! // Последышу-то нашему, // Как на беду, приказаны // Прогулки. Что ни день, // Через деревню катится // Рессорная колясочка: // Вставай! картуз долой! // Бог весть
с чего накинется, // Бранит, корит;
с угрозою // Подступит —
ты молчи! // Увидит в поле пахаря // И за его же полосу // Облает: и лентяи-то, // И лежебоки мы! // А полоса сработана, // Как никогда на
барина // Не работал мужик, // Да невдомек Последышу, // Что уж давно не барская, // А наша полоса!
— Хорошо
тебе так говорить; это всё равно, как этот Диккенсовский
господин который перебрасывает левою рукой через правое плечо все затруднительные вопросы. Но отрицание факта — не ответ. Что ж делать,
ты мне скажи, что делать? Жена стареется, а
ты полн жизни.
Ты не успеешь оглянуться, как
ты уже чувствуешь, что
ты не можешь любить любовью жену, как бы
ты ни уважал ее. А тут вдруг подвернется любовь, и
ты пропал, пропал! —
с унылым отчаянием проговорил Степан Аркадьич.
— А не хотите говорить, как хотите. Только нечего
тебе с ней говорить. Она девка, а
ты барин, — проговорил он, подергиваясь шеей.
— Экой
ты, братец!.. Да знаешь ли? мы
с твоим
барином были друзья закадычные, жили вместе… Да где же он сам остался?..
— Не радуйся, однако. Я как-то вступил
с нею в разговор у колодца, случайно; третье слово ее было: «Кто этот
господин, у которого такой неприятный тяжелый взгляд? он был
с вами, тогда…» Она покраснела и не хотела назвать дня, вспомнив свою милую выходку. «Вам не нужно сказывать дня, — отвечал я ей, — он вечно будет мне памятен…» Мой друг, Печорин! я
тебя не поздравляю;
ты у нее на дурном замечании… А, право, жаль! потому что Мери очень мила!..