Неточные совпадения
— Я старичок, у меня бурачок, а кто меня слушает — дурачок… Хи-хи!.. Ну-ка, отгадайте загадку:
сам гол, а рубашка за пазухой. Всею деревней
не угадать… Ах, дурачки, дурачки!.. Поймали птицу, а как зовут — и
не знаете. Оно и выходит, что птица
не к рукам…
— И писарь богатимый…
Не разберешь, кто кого богаче.
Не житье им здесь, а масленица… Мужики богатые, а земля — шуба шубой. Этого и званья нет, штобы навоз вывозить на пашню: земля-матушка
сама родит. Вот какие места здесь… Крестьяны государственные, наделы у них большие, — одним елевом, пшеничники. Рожь сеют только на продажу… Да тебе-то какая печаль? Вот привязался человек!
— А этого
самого бродяги. В тоску меня вогнал своими словами. Я всю ночь, почитай,
не спал. И все загадки загадывает. «А картошку, грит, любишь?» Уж я думал, думал, к чему это он молвил, едва догадался. Он это про бунт словечко закинул.
Все девицы взвизгнули и стайкой унеслись в горницы, а толстуха Аграфена заковыляла за ними. «
Сама» после утреннего чая прилегла отдохнуть в гостиной и долго
не могла ничего понять, когда к ней влетели дочери всем выводком. Когда-то красивая женщина, сейчас Анфуса Гавриловна представляла собой типичную купчиху, совсем заплывшую жиром. Она сидела в ситцевом «холодае» и смотрела испуганными глазами то на дочерей, то на стряпку Аграфену, перебивавших друг друга.
—
Не приехал, а пешком пришел. С палочкой идет по улице, я
сама видела, а за плечами котомка.
«Вот гостя господь послал: знакомому черту подарить, так назад отдаст, — подумал хозяин, ошеломленный таким неожиданным ответом. — Вот тебе и сват. Ни с которого краю к нему
не подойдешь. То ли бы дело выпили, разговорились, — оно все
само бы и наладилось, а теперь разводи бобы всухую. Ну, и сват, как кривое полено:
не уложишь ни в какую поленницу».
Пришлось «огорчиться» одному. Налил себе Харитон Артемьич
самую большую рюмку, «протодьяконскую», хлопнул и,
не закусывая, повторил.
— Вот это я люблю! — поддержал его хозяин. — Я
сам, брат,
не люблю все эти трень-брень, а все бабы моду придумывают. Нет лучше закуски, как ржаная корочка с сольцой да еще с огурчиком.
— Михей Зотыч, вот мои невесты: любую выбирай, — брякнул хозяин без обиняков. — Нет, врешь, Харитину
не отдам!
Самому дороже стоит!
Трех дочерей отдал замуж, а доведись — и пообедать ни у одного зятя
не пообедаешь: у писаря мне низко обедать, Пашка Булыгин еще побьет, а немец мой
сам глядит, где бы пообедать.
—
Не отдам Харитину! — кричал старик. — Нет, брат, шалишь!..
Самому дороже стоит!
Прочухавшийся приказчик еще раз смерил странного человека с ног до головы, что-то сообразил и крикнул подрушного. Откуда-то из-за мешков с мукой выскочил молодец, выслушал приказ и полетел с докладом к хозяину. Через минуту он вернулся и объявил, что
сам придет сейчас. Действительно, послышались тяжелые шаги, и в лавку заднею дверью вошел высокий седой старик в котиковом картузе. Он посмотрел на странного человека через старинные серебряные очки и проговорил
не торопясь...
— Сам-то Харитон Артемьич
не совсем, а кровь хорошая… Хорошая кровь, нечего хаять.
— И своей фальшивой и привозные. Как-то наезжал ко мне по зиме один такой-то хахаль, предлагал купить по триста рублей тысячу. «У вас, говорит, уйдут в степь за настоящие»… Ну, я его, конечно, прогнал. Ступай, говорю, к степнякам, а мы этим
самым товаром
не торгуем… Есть, конечно, и из мучников всякие. А только деньги дело наживное: как пришли так и ушли. Чего же это мы с тобой в сухую-то тары-бары разводим? Пьешь чай-то?
— Да ты
не бойся, Устюша, — уговаривал он дичившуюся маленькую хозяйку. — Михей Зотыч, вот и моя хозяйка. Прошу любить да жаловать… Вот ты
не дождался нас, а то мы бы как раз твоему Галактиону в
самую пору. Любишь чужого дедушку, Устюша?
— Вот ращу дочь, а у
самого кошки на душе скребут, — заметил Тарас Семеныч, провожая глазами убегавшую девочку. — Сам-то стар становлюсь, а с кем она жить-то будет?.. Вот нынче какой народ пошел: козырь на козыре. Конечно, капитал будет, а только деньгами зятя
не купишь, и через золото большие слезы льются.
— Особенное тут дело выходит, Тарас Семеныч. Да…
Не спросился Емельян-то, видно, родителя. Грех тут большой вышел… Там еще, на заводе, познакомился он с одною девицей… Ну, а она
не нашей веры, и жениться ему нельзя, потому как или ему в православные идти, или ей в девках сидеть. Так это
самое дело и затянулось: ни взад ни вперед.
— И то я их жалею, про себя жалею. И Емельян-то уж в годах.
Сам не маленький… Ну, вижу, помутился он, тоскует… Ну, я ему раз и говорю: «Емельян, когда я помру, делай, как хочешь. Я с тебя воли
не снимаю». Так и сказал. А при себе
не могу дозволить.
— А
сам еще
не знаю где, миленький. Где бог приведет… На постоялый двор куда-нибудь заверну.
— Место-то найдется, да я
не люблю себя стеснять… А там я
сам большой,
сам маленький, и никому до меня дела нет.
Братья нисколько
не сомневались, что отец
не будет шутить и сдержит свое слово.
Не такой человек, чтобы болтать напрасно. Впрочем, Галактион ничем
не обнаруживал своего волнения и относился к своей судьбе, как к делу
самому обыкновенному.
И действительно, Галактион интересовался, главным образом, мужским обществом. И тут он умел себя поставить и просто и солидно: старикам — уважение, а с другими на равной ноге. Всего лучше Галактион держал себя с будущим тестем, который закрутил с
самого первого дня и мог говорить только всего одно слово: «Выпьем!» Будущий зять оказывал старику внимание и делал такой вид, что совсем
не замечает его беспросыпного пьянства.
— Да ты, черт,
не очень того! — бормотал потерявшийся Лиодор. — Мы и
сами с усами. Мелкими можем расчет дать!
Сам-то Михей Зотыч небось и глаз
не казал на свадьбу, а отсиживался у себя на постоялом дворе да на берегу Ключевой.
— Что вы, Галактион Михеич, — смущенно ответила невеста. — Никого у меня
не было и никого мне
не нужно. Я вся тут.
Сами видите, кого берете. Как вы, а я всей душой…
Сам уж он допился до того, что
не мог отличить водки от воды, чем и пользовались, а зато любовался подвигами Сашки, получившего сразу кличку «луженого брюха».
У него все завертелось перед глазами, и во время
самого обряда венчания он
не мог избавиться от преступной теперь мысли о другой девушке.
Старик Луковников, как
самый почетный гость, сидел рядом с Михеем Зотычем, казавшимся каким-то грязным пятном среди окружавшей его роскоши, — он ни за что
не согласился переменить свою изгребную синюю рубаху и дорожную сермяжку.
— Вот умница! — похвалил гость. — Это и мне так впору догадаться… Ай да молодец писарь, хоть на свадьбу и
не звали!..
Не тужи, потом позовут, да
сам не пойдешь: низко будет.
— Бог-то бог, да и
сам не будь плох. Хорошо у вас, отец Макар… Приволье кругом. Вы-то уж привыкли и
не замечаете, а мне в диковинку… Одним словом, пшеничники.
Галактион очень понравился и писарю и жене. Настоящий молодец, хоть куда поверни. На отца-то и
не походит совсем. И обращение
самое политичное.
— Уж я тебе говорил, што удобрять здесь землю и
не слыхивали, — объяснил Вахрушка. —
Сама земля родит.
Он прикинул еще раньше центральное положение, какое занимал Суслон в бассейне Ключевой, — со всех сторон близко, и хлеб
сам придет. Было бы кому покупать. Этак, пожалуй, и Заполью плохо придется. Мысль о повороте торжка сильно волновала Михея Зотыча, потому что в этом заключалась смерть запольским толстосумам: копеечка с пуда подешевле от провоза — и конец. Вот этого-то он и
не сказал тогда старику Луковникову.
— Нет, я так, к примеру. Мне иногда делается страшно.
Сама не знаю отчего, а только страшно, страшно, точно вот я падаю куда-то в пропасть. И плакать хочется, и точно обидно за что-то. Ведь ты сначала меня
не любил. Ну, признайся.
— Никто и
не думал сманивать, — оправдывалась Серафима. —
Сама пришла и живет. Мы тут ни при чем. Скажешь, что и солдата тоже мы сманили?
Старик с
самой свадьбы
не переставал кутить и начал заговариваться.
Были приглашены также мельник Ермилыч и поп Макар. Последний долго
не соглашался ехать к староверам, пока писарь
не уговорил его. К
самому новоселью подоспел и исправник Полуянов, который обладал каким-то чутьем попадать на такие праздники. Одним словом, собралась большая и веселая компания. Как-то все выходило весело, начиная с того, что Харитон Артемьевич никак
не мог узнать зятя-писаря и все спрашивал...
Запас сведений об этих других прочих местах оказался
самым ограниченным, вернее сказать — запольские купцы ничего
не знали, кроме своего родного Заполья. Молодые купцы были бы и рады устраиваться по-новому, да
не умели, а старики артачились и
не хотели ничего знать. Вообще разговоров и пересудов было достаточно, а какая-то невидимая беда надвигалась все ближе и ближе.
Штофф попал в
самое больное место скуповатого деревенского батюшки. Он жил бездетным, вдвоем с женой, и всю любовь сосредоточил на скромном стяжании, — его интересовали
не столько
сами по себе деньги, а главным образом процесс их приобретения, как своего рода спорт.
Немец чего-то
не договаривал, а Галактион
не желал выпытывать. Нужно, так и
сам скажет. Впрочем, раз ночью они разговорились случайно совсем по душам. Обоим что-то
не спалось. Ночевали они в писарском доме, и разговор происходил в темноте. Собственно, говорил больше немец, а Галактион только слушал.
Пример: скажу я — и мне
не поверят, скажете вы то же
самое — и вам поверят.
Никому
не нужно верить, даже
самому себе, потому что каждый человек может ошибаться.
— Вторую мельницу строить
не буду, — твердо ответил Галактион. — Будет с вас и одной. Да и дело
не стоящее. Вон запольские купцы три мельницы-крупчатки строят, потом Шахма затевает, — будете
не зерно молоть, а друг друга есть. Верно говорю… Лет пять еще поработаешь, а потом хоть замок весь на свою крупчатку. Вот
сам увидишь.
«А денег я тебе все-таки
не дам, — думал старик. —
Сам наживай —
не маленький!.. Помру, вам же все достанется. Ох, миленькие, с собой ничего
не возьму!»
Вернувшись домой, Галактион почувствовал себя чужим в стенах, которые
сам строил. О себе и о жене он
не беспокоился, а вот что будет с детишками? У него даже сердце защемило при мысли о детях. Он больше других любил первую дочь Милочку, а старший сын был баловнем матери и дедушки. Младшая Катя росла как-то
сама по себе, и никто
не обращал на нее внимания.
Серафима даже заплакала от радости и бросилась к мужу на шею. Ее заветною мечтой было переехать в Заполье, и эта мечта осуществилась. Она даже
не спросила, почему они переезжают, как все здесь останется, — только бы уехать из деревни. Городская жизнь рисовалась ей в
самых радужных красках.
— Что же тут особенного? — с раздражением ответила она. — Здесь все пьют. Сколько раз меня пьяную привозили домой. И тоже ничего
не помнила. И мне это нравится. Понимаешь: вдруг ничего нет, никого, и даже
самой себя. Я люблю кутить.
— Перестань говорить глупости! Ты прикидываешься такой, а
сама совсем
не такая.
Он схватил ее и привлек к себе. Она
не сопротивлялась и только смотрела на него своими темными большими глазами. Галактион почувствовал, что это молодое тело
не отвечает на его безумный порыв ни одним движением, и его руки распустились
сами собой.
Галактион слушал эту странную исповедь и сознавал, что Харитина права. Да, он отнесся к ней по-звериному и, как настоящий зверь, схватил ее давеча. Ему сделалось ужасно совестно. Женатый человек, у
самого две дочери на руках, и вдруг кто-нибудь будет так-то по-звериному хватать его Милочку… У Галактиона даже пошла дрожь по спине при одной мысли о такой возможности. А чем же Харитина хуже других? Дома
не у чего было жить, вот и выскочила замуж за первого встречного. Всегда так бывает.