Неточные совпадения
— Он и то с бурачком-то ворожил
в курье, — вступился молодой парень с рябым лицом. — Мы, значит, косили, а с угору и видно, как по осокам он ходит… Этак из-под руки приглянет на реку, а потом присядет и
в бурачок
себе опять глядит. Ну, мы его и взяли, потому…
не прост человек. А
в бурачке у него вода…
Темная находилась рядом со сторожкой,
в которой жил Вахрушка. Это была низкая и душная каморка с соломой на полу. Когда Вахрушка толкнул
в нее неизвестного бродягу, тот долго
не мог оглядеться. Крошечное оконце, обрешеченное железом, почти
не давало света. Старик сгрудил солому
в уголок, снял свою котомку и расположился, как у
себя дома.
Все девицы взвизгнули и стайкой унеслись
в горницы, а толстуха Аграфена заковыляла за ними. «Сама» после утреннего чая прилегла отдохнуть
в гостиной и долго
не могла ничего понять, когда к ней влетели дочери всем выводком. Когда-то красивая женщина, сейчас Анфуса Гавриловна представляла
собой типичную купчиху, совсем заплывшую жиром. Она сидела
в ситцевом «холодае» и смотрела испуганными глазами то на дочерей, то на стряпку Аграфену, перебивавших друг друга.
Весь бассейн Ключевой представлял
собой настоящее золотое дно, потому что здесь осело крепкое хлебопашественное население, и благодатный зауральский чернозем давал баснословные урожаи,
не нуждаясь
в удобрении.
Михей Зотыч был один, и торговому дому Луковникова приходилось иметь с ним немалые дела, поэтому приказчик сразу вытянулся
в струнку, точно по нему выстрелили. Молодец тоже был удивлен и во все глаза смотрел то на хозяина, то на приказчика. А хозяин шел, как ни
в чем
не бывало, обходя бунты мешков, а потом маленькою дверцей провел гостя к
себе в низенькие горницы, устроенные по-старинному.
— И то я их жалею, про
себя жалею. И Емельян-то уж
в годах. Сам
не маленький… Ну, вижу, помутился он, тоскует… Ну, я ему раз и говорю: «Емельян, когда я помру, делай, как хочешь. Я с тебя воли
не снимаю». Так и сказал. А при
себе не могу дозволить.
Но выкупиться богатому подрядчику из заводской неволи было немыслимо: заводы
не нуждались
в деньгах, как помещики, а отпускать от
себя богатого человека невыгодно, то есть богатого по своей крепостной заводской арифметике.
Нынешний Евграф Огибенин являлся последним словом купеческого прогресса, потому что держал
себя совсем на господскую ногу: одевался по последней моде, волосы стриг под гребенку, бороду брил, усы завивал и
в довершение всего остался старым холостяком, чего
не случалось
в купечестве, как стояло Заполье.
Нечего сказать, увертливый жид, а держит
себя в размашку, как будто уж совсем
не по-жидовски.
Можно
себе представить общее удивление. Писарь настолько потерялся, что некоторое время
не мог выговорить ни одного слова. Да и все другие точно онемели. Вот так гостя бог послал!..
Не успели все опомниться, а мудреный гость уже
в дверях.
Писарь Замараев про
себя отлично сознавал недосягаемые совершенства нового родственника, но удивлялся ему про
себя,
не желая покориться жене. Ну что же, хорош — и пусть будет хорош, а мы и
в шубе навыворот проживем.
Никто
не знал, что старик Колобов был
в Суслоне и виделся со старым благоприятелем Вахрушкой, которого и сманил к
себе на службу.
В сущности Харитина вышла очертя голову за Полуянова только потому, что желала хотя этим путем досадить Галактиону. На, полюбуйся, как мне ничего
не жаль! Из-за тебя гибну. Но Галактион, кажется,
не почувствовал этой мести и даже
не приехал на свадьбу, а послал вместо
себя жену с братом Симоном. Харитина удовольствовалась тем, что заставила мужа выписать карету, и разъезжала
в ней по магазинам целые дни. Пусть все смотрят и завидуют, как молодая исправница катается.
Штофф попал
в самое больное место скуповатого деревенского батюшки. Он жил бездетным, вдвоем с женой, и всю любовь сосредоточил на скромном стяжании, — его интересовали
не столько сами по
себе деньги, а главным образом процесс их приобретения, как своего рода спорт.
Заезжая на мельницу
в Прорыв, хитрый немец никогда
не забывал захватить и ребятишкам игрушек и невестке какой-нибудь пустяковый подарочек.
Себя в убыток
не введет и другим удовольствие доставит.
Вернувшись домой, Галактион почувствовал
себя чужим
в стенах, которые сам строил. О
себе и о жене он
не беспокоился, а вот что будет с детишками? У него даже сердце защемило при мысли о детях. Он больше других любил первую дочь Милочку, а старший сын был баловнем матери и дедушки. Младшая Катя росла как-то сама по
себе, и никто
не обращал на нее внимания.
Харитона Артемьевича
не было дома, — он уехал куда-то по делам
в степь. Агния уже третий день гостила у Харитины. К вечеру она вернулась, и Галактион удивился, как она постарела за каких-нибудь два года. После выхода замуж Харитины у нее
не осталось никакой надежды, —
в Заполье редко старшие сестры выходили замуж после младших. Такой уж установился обычай. Агния, кажется, примирилась с своею участью христовой невесты и мало обращала на
себя внимания.
Не для кого было рядиться.
Выпитые две рюмки водки с непривычки сильно подействовали на Галактиона. Он как-то вдруг почувствовал
себя и тепло и легко, точно он всегда жил
в Заполье и попал
в родную семью. Все пили и ели, как
в трактире,
не обращая на хозяина никакого внимания. Ласковый старичок опять был около Галактиона и опять заглядывал ему
в лицо своими выцветшими глазами.
А между тем
в тот же день Галактиону был прислан целый ворох всевозможных торговых книг для проверки. Одной этой работы хватило бы на месяц. Затем предстояла сложная поверка наличности с поездками
в разные концы уезда. Обрадовавшийся первой работе Галактион схватился за дело с медвежьим усердием и просиживал над ним ночи. Это усердие
не по разуму встревожило самого Мышникова. Он под каким-то предлогом затащил к
себе Галактиона и за стаканом чая, как бы между прочим, заметил...
Бубнов пил только мадеру и без нее
не мог ни двигаться, ни говорить. Шелест женина платья попрежнему его пугал, и больной делал над
собой страшное усилие, чтобы куда-нибудь
не спрятаться. Для дела он был совершенно бесполезен, и Галактион являлся к нему только для проформы. Раз Бубнов отвел его
в сторону и со слезами на глазах проговорил...
Дело вышло как-то само
собой. Повадился к Луковникову ездить Ечкин. Очень он
не нравился старику, но, нечего делать, принимал его скрепя сердце. Сначала Ечкин бывал только наверху,
в парадной половине, а потом пробрался и
в жилые комнаты. Да ведь как пробрался: приезжает Луковников из думы обедать, а у него
в кабинете сидит Ечкин и с Устенькой разговаривает.
Тарасу Семенычу было и совестно, что англичанка все распотрошила, а с другой стороны, и понравилось, что миллионер Стабровский с таким вниманием пересмотрел даже белье Устеньки. Очень уж он любит детей, хоть и поляк. Сам Тарас Семеныч редко заглядывал
в детскую, а какое белье у Устеньки — и совсем
не знал. Что нянька сделает, то и хорошо. Все дело чуть
не испортила сама Устенька, потому что под конец обыска она горько расплакалась. Стабровский усадил ее к
себе на колени и ласково принялся утешать.
— Мы
себя держали сегодня немного нахально, Тарас Семеныч, и это
не входило совсем
в нашу программу.
— Конечно, конечно… Виноват, у вас является сам
собой вопрос, для чего я хлопочу? Очень просто. Мне
не хочется, чтобы моя дочь росла
в одиночестве. У детей свой маленький мир, свои маленькие интересы, радости и огорчения. По возрасту наши девочки как раз подходят, потом они будут дополнять одна другую, как представительницы племенных разновидностей.
Первый завтрак у Стабровских опять послужил предметом ужаса для мисс Дудль. «Неорганизованная девочка» решительно
не умела держать
себя за столом, клала локти чуть
не на тарелку, стучала ложкой, жевала, раскрывая рот, болтала ногами и — о, ужас! — вытащила
в заключение из кармана совсем грязный носовой платок. Мисс Дудль чуть
не сделалось дурно.
Встреча с Лиодором
в Кунаре окончательно вырешила дело. Галактион дальше
не мог оставаться у тестя. Он нанял
себе небольшую квартирку за хлебным рынком и переехал туда с семьей. Благодаря бубновскому конкурсу он мог теперь прожить до открытия банка, когда Штофф обещал ему место члена правления с жалованьем
в пять тысяч.
Первым
в клубе встретился Штофф и только развел руками, когда увидал Галактиона с дамой под руку. Вмешавшись
в толпу, Галактион почувствовал
себя еще свободнее. Теперь уже никто
не обращал на них внимания. А Прасковья Ивановна крепко держала его за руку, раскланиваясь направо и налево.
В одной зале она остановилась, чтобы поговорить с адвокатом Мышниковым, посмотревшим на Галактиона с удивлением.
— Дурак! Из-за тебя я пострадала… И словечка
не сказала, а повернулась и вышла. Она меня, Симка, ловко отзолотила. Откуда прыть взялась у кислятины… Если б ты был настоящий мужчина, так ты приехал бы ко мне
в тот же день и прощения попросил. Я целый вечер тебя ждала и даже приготовилась обморок разыграть… Ну, это все пустяки, а вот ты дома
себя дурак дураком держишь. Помирись с женой… Слышишь? А когда помиришься, приезжай мне сказать.
Полный сознания своей правоты, Полуянов и
в ус
себе не дул.
— А ты
не сердитуй, миленький… Сам кругом виноват. На
себя сердишься… Нехорошо, вот что я тебе скажу, миленький!.. Затемнил ты образ нескверного брачного жития… да. От скверны пришел и скверну
в себе принес. Свое-то гнездо постылишь, подружию слезишь и чад милых
не жалеешь… Вот что я тебе скажу, миленький!.. Откуда пришел-то?
— Никто же
не смел ему препятствовать, исправнику, — говорили между
собой мужики, — а поп Макар устиг и
в тюрьму посадил… Это все одно, что медведю зубы лечить.
— А даже очень просто… Хлеб за брюхом
не ходит. Мы-то тут дураками печатными сидим да мух ловим, а они орудуют. Взять хоть Михея Зотыча… С него вся музыка-то началась. Помнишь, как он объявился
в Суслоне
в первый раз? Бродяга
не бродяга, юродивый
не юродивый, а около того… Промежду прочим, оказал
себя поумнее всех. Недаром он тогда всех нас дурачками навеличивал и прибаутки свои наговаривал. Оно и вышло, как по-писаному: прямые дурачки. Разе такой Суслон-то был тогда?
— Нечего сказать, хороша мука. Удивительное это дело, Флегонт Васильич: пока хорошо с женой жил — все
в черном теле состоял, а тут, как ошибочку сделал — точно дверь распахнул. Даром деньги получаю. А жену жаль и ребятишек. Несчастный я человек…
себе не рад с деньгами.
Михей Зотыч лежал у
себя в горнице на старой деревянной кровати, покрытой войлоком. Он сильно похудел, изменился, а главное — точно весь выцвел.
В лице
не было ни кровинки. Даже нос заострился, и глаза казались больше.
Галактион провел целый день у отца. Все время шел деловой разговор. Михей Зотыч
не выдал
себя ни одним словом, что знает что-нибудь про сына. Может быть, тут был свой расчет, может быть, нежелание вмешиваться
в чужие семейные дела, но Галактиону отец показался немного тронутым человеком. Он помешался на своих мельницах и больше ничего знать
не хотел.
Даже накануне суда Харитина думала
не о муже, которого завтра будут судить, а о Галактионе. Придет он на суд или
не придет? Даже когда ехала она на суд, ее мучила все та же мысль о Галактионе, и Харитина презирала
себя, как соучастницу какого-то непростительного преступления. И все-таки, войдя
в залу суда, она искала глазами
не мужа.
— Во-первых, вы
не должны мне говорить «вы», будущая посаженая мать, — ответил доктор, крепко притягивая к
себе сваху за талию, — они ехали
в одних санях, — а во-вторых, я хочу мадеры, чтобы вспрыснуть удачное начало.
Галактион отлично понимал политику умного поляка,
не хотевшего выставлять
себя в первую голову и выдвинувшего на ответственный пост безыменного и для всех безразличного немца.
Определенного никто ничего
не знал, даже Штофф, но Галактион чувствовал
себя первое время очень скверно, как человек, попавший
не в свою компанию.
— Он и без этого получил больше всех нас, — спокойно объяснял Стабровский
в правлении банка. — Вы только представьте
себе, какая благодарная роль у него сейчас… О, он
не будет напрасно терять дорогого времени! Вот посмотрите, что он устроит.
— Хотите, чтобы я сказал вам все откровенно? Штофф именно для такого дела
не годится… Он слишком юрок и
не умеет внушать к
себе доверия, а затем тут все дело
в такте. Наконец, мешает просто его немецкая фамилия… Вы понимаете меня? Для вас это будет хорошим опытом.
Замараев поселился у Галактиона, и последний был рад живому человеку. По вечерам они часто и подолгу беседовали между
собой, и Галактион мог только удивляться той особенной деревенской жадности, какою был преисполнен суслонский писарь, — это
не была даже жажда наживы
в собственном смысле, а именно слепая и какая-то неистовая жадность.
Суслонский писарь отправился к Харитине «на той же ноге» и застал ее дома, почти
в совершенно пустой квартире. Она лежала у
себя в спальне, на своей роскошной постели, и курила папиросу. Замараева больше всего смутила именно эта папироса, так что он
не знал, с чего начать.
Харитина
не понимала, что Галактион приходил к ней умирать,
в нем мучительно умирал тот простой русский купец, который еще мог жалеть и
себя и других и говорить о совести. Положим, что он
не умел ей высказать вполне ясно своего настроения, а она была еще глупа молодою бабьей глупостью. Она даже рассердилась, когда Галактион вдруг поднялся и начал прощаться...
В другой раз Анфуса Гавриловна отвела бы душеньку и побранила бы и дочерей и зятьев, да опять и нельзя: Полуянова ругать — битого бить, Галактиона — дочери досадить, Харитину — с непокрытой головы волосы драть, сына Лиодора —
себя изводить. Болело материнское сердце день и ночь, а взять
не с кого. Вот и сейчас, налетела Харитина незнамо зачем и сидит, как зачумленная. Только и радости, что суслонский писарь, который все-таки разные слова разговаривает и всем старается угодить.
Галактион действительно целую зиму провел
в поездках по трем уездам и являлся
в Заполье только для заседаний
в правлении своего банка. Он начинал увлекаться грандиозностью предстоявшей борьбы и работал, как вол. Домой он приезжал редким гостем и даже как-то
не удивился, когда застал у
себя Харитину, которая только что переехала к нему жить.
Доктор волновался молча и глухо и как-то всем телом чувствовал, что
не имеет никакого авторитета
в глазах жены, а когда она была
не в духе или капризничала, он начинал обвинять
себя в чем-то ужасном, впадал тоже
в мрачное настроение и готов был на все, чтобы Прасковья Ивановна
не дулась.
Были два дня, когда уверенность доктора пошатнулась, но кризис миновал благополучно, и девушка начала быстро поправляться. Отец радовался, как ребенок, и со слезами на глазах целовал доктора. Устенька тоже смотрела на него благодарными глазами. Одним словом, Кочетов чувствовал
себя в классной больше дома, чем
в собственном кабинете, и его охватывала какая-то еще
не испытанная теплота. Теперь Устенька казалась почти родной, и он смотрел на нее с чувством собственности, как на отвоеванную у болезни жертву.
— Деревенщину-то пора бросать, — говорила она, давая наставления, как устроить по-городски квартиру, как одеваться и как вообще держать
себя. — И знакомиться со всеми тоже
не следует… Как я буду к вам
в гости ездить, ежели вы меня будете сажать за один стол с каким-нибудь деревенским попом Макаром или мельником Ермилычем?
Замараевы, устраиваясь по-городски,
не забывали своей деревенской скупости, которая переходила уже
в жадность благодаря легкой наживе. У
себя дома они питались редькой и горошницей, выгадывая каждую копейку и мечтая о том блаженном времени, когда, наконец, выдерутся
в настоящие люди и наверстают претерпеваемые лишения. Муж и жена шли рука об руку и были совершенно счастливы.