Неточные совпадения
Описываемая сцена происходила на улице,
у крыльца суслонского волостного правления. Летний вечер
был на исходе, и возвращавшийся с покосов народ
не останавливался около волости: наработавшиеся за день рады
были месту. Старика окружили только те мужики, которые привели его с покоса, да несколько других, страдавших неизлечимым любопытством. Село
было громадное, дворов в пятьсот, как все сибирские села, но в страду оно безлюдело.
Темная находилась рядом со сторожкой, в которой жил Вахрушка. Это
была низкая и душная каморка с соломой на полу. Когда Вахрушка толкнул в нее неизвестного бродягу, тот долго
не мог оглядеться. Крошечное оконце, обрешеченное железом, почти
не давало света. Старик сгрудил солому в уголок, снял свою котомку и расположился, как
у себя дома.
— Да видно по обличью-то… Здесь все пшеничники живут, богатей, а
у тебя скула
не по-богатому: может, и хлеб с хрустом
ел да с мякиной.
— Богатимый поп… Коней одних
у него с тридцать
будет, больше сотни десятин запахивает. Опять хлеба
у попа
не в проворот: по три года хлеб в кладях лежит.
— А привык я. Все пешком больше хожу: которое место пешком пройдешь, так оно памятливее. В Суслоне чуть
было не загостился
у твоего зятя,
у писаря… Хороший мужик.
—
У нас между первой и второй
не дышат, — объяснил он. — Это по-сибирски выходит.
У нас все в Заполье
не дураки
выпить. Лишнее в другой раз переложим, а в компании нельзя. Вот я и стар, а компании
не порчу… Все бросить собираюсь.
— И своей фальшивой и привозные. Как-то наезжал ко мне по зиме один такой-то хахаль, предлагал купить по триста рублей тысячу. «
У вас, говорит, уйдут в степь за настоящие»… Ну, я его, конечно, прогнал. Ступай, говорю, к степнякам, а мы этим самым товаром
не торгуем…
Есть, конечно, и из мучников всякие. А только деньги дело наживное: как пришли так и ушли. Чего же это мы с тобой в сухую-то тары-бары разводим?
Пьешь чай-то?
— Вот ращу дочь, а
у самого кошки на душе скребут, — заметил Тарас Семеныч, провожая глазами убегавшую девочку. — Сам-то стар становлюсь, а с кем она жить-то
будет?.. Вот нынче какой народ пошел: козырь на козыре. Конечно, капитал
будет, а только деньгами зятя
не купишь, и через золото большие слезы льются.
— Ведь вот вы все такие, — карал он гостя. — Послушать, так все
у вас как по-писаному, как следует
быть… Ведь вот сидим вместе,
пьем чай, разговариваем, а
не съели друг друга. И дела раньше делали… Чего же Емельяну поперек дороги вставать? Православной-то уж ходу никуда нет… Ежели уж такое дело случилось, так надо по человечеству рассудить.
Емельян, по обыкновению, молчал, точно его кто на ключ запер. Ему
было все равно: Суслон так Суслон, а хорошо и на устье. Вот Галактион другое, —
у того что-то
было на уме, хотя старик и
не выпытывал прежде времени.
Галактион даже закрыл глаза, рисуя себе заманчивую картину будущего пароходства. Михей Зотыч понял, куда гнул любимый сын, и нахмурился.
Не о пустяках надо
было сейчас думать, а
у него вон что на уме: пароходы… Тоже придумает.
Чужие-то люди все заметят и зубы во рту
у невесты пересчитают, и Анфуса Гавриловна готова
была вылезти из кожи, чтобы
не осрамить своей репутации.
— Ну, капитал дело наживное, — спорила другая тетка, —
не с деньгами жить… А вот карахтером-то ежели в тятеньку родимого женишок издастся, так уж оно
не того… Михей-то Зотыч, сказывают, двух жен в гроб заколотил. Аспид настоящий, а
не человек. Да еще сказывают, что
у Галактиона-то Михеича уж
была своя невеста на примете, любовным делом, ну, вот старик-то и торопит, чтобы огласки какой
не вышло.
Жених держал себя с большим достоинством и знал все порядки по свадебному делу. Он приезжал каждый день и проводил с невестой как раз столько времени, сколько нужно — ни больше, ни меньше. И остальных девушек
не забывал: для каждой
у него
было свое словечко. Все невестины подруги полюбили Галактиона Михеича, а старухи шептали по углам...
Прямой ссоры с зятем-немцем
у Малыгиных
не было, но и родственной близости
не выходило.
— Вы доброю волею за меня идете, Серафима Харитоновна? Пожалуйста,
не обижайтесь на меня: может
быть,
у вас
был кто-нибудь другой на примете?
— Что вы, Галактион Михеич, — смущенно ответила невеста. — Никого
у меня
не было и никого мне
не нужно. Я вся тут. Сами видите, кого берете. Как вы, а я всей душой…
— Бог-то бог, да и сам
не будь плох. Хорошо
у вас, отец Макар… Приволье кругом. Вы-то уж привыкли и
не замечаете, а мне в диковинку… Одним словом, пшеничники.
— Первое,
не есть удобно то, что Колобовы староверы… да. А второе, жили мы без них, благодаря бога и
не мудрствуя лукаво.
У всех
был свой кусок хлеба, а впредь неведомо, что и как.
— А вы того
не соображаете, что крупчатка хлеб даст народам? — спросил писарь. — Теперь на одной постройке сколько народу орудует, а дальше — больше.
У которых мужичков хлеб-то по три года лежит, мышь его
ест и прочее, а тут на, получай наличные денежки. Мужичок-то и оборотится с деньгами и опять хлебца подвезет.
— Деньги — весьма сомнительный и даже опасный предмет, — мягко
не уступал поп Макар. — Во-первых, деньги тоже к рукам идут, а во-вторых, в них сокрыт великий соблазн. На что мужику деньги, когда
у него все свое
есть: и домишко, и землица, и скотинка, и всякое хозяйственное обзаведение? Только и надо деньги, что на подати.
— А ежели
у нас темнота?
Будут деньги,
будет и торговля. Надо же и купцу чем-нибудь жить. Вот и тебе, отец Макар, за требы прибавка выйдет, и мне, писарю.
У хлеба
не без крох.
Это
была первая женщина, которую Симон видел совсем близко, и эта близость поднимала в нем всю кровь, так что ему делалось даже совестно, особенно когда Серафима целовала его по-родственному. Он потихоньку обожал ее и боялся выдать свое чувство. Эта тайная любовь тоже волновала Серафиму, и она напрасно старалась держаться с мальчиком строго, —
у ней строгость как-то
не выходила, а потом ей делалось жаль славного мальчугана.
— А какие там люди, Сима, — рассказывал жене Галактион, — смелые да умные! Пальца в рот
не клади… И все дело ведется в кредит. Капитал — это вздор. Только бы умный да надежный человек
был, а денег сколько хочешь. Все дело в обороте.
У нас здесь и капитал-то
у кого
есть, так и с ним некуда деться. Переваливай его с боку на бок, как дохлую лошадь. Все от оборота.
Вернувшись домой, Галактион почувствовал себя чужим в стенах, которые сам строил. О себе и о жене он
не беспокоился, а вот что
будет с детишками?
У него даже сердце защемило при мысли о детях. Он больше других любил первую дочь Милочку, а старший сын
был баловнем матери и дедушки. Младшая Катя росла как-то сама по себе, и никто
не обращал на нее внимания.
У жены Галактион тоже
не взял ни копейки, а заехал в Суслон к писарю и
у него занял десять рублей. С этими деньгами он отправился начинать новую жизнь. На отца Галактион
не сердился, потому что этого нужно
было ожидать.
Харитона Артемьевича
не было дома, — он уехал куда-то по делам в степь. Агния уже третий день гостила
у Харитины. К вечеру она вернулась, и Галактион удивился, как она постарела за каких-нибудь два года. После выхода замуж Харитины
у нее
не осталось никакой надежды, — в Заполье редко старшие сестры выходили замуж после младших. Такой уж установился обычай. Агния, кажется, примирилась с своею участью христовой невесты и мало обращала на себя внимания.
Не для кого
было рядиться.
У Штоффа
была уже своя выездная лошадь, на которой они и отправились в думу. Галактион опять начал испытывать смущение. С чего он-то едет в думу? Там все свои соберутся, а он для всех чужой. Оставалось положиться на опытность Штоффа. Новая дума помещалась рядом с полицией. Это
было новое двухэтажное здание, еще
не оштукатуренное.
У подъезда стояло несколько хозяйских экипажей.
—
Будьте осторожны… Это наш миллионер Нагибин.
У него единственная дочь невеста, и он выискивает ей женихов. Вероятно, он
не знает, что вы женаты. Постойте, я ему скажу.
Галактион слушал эту странную исповедь и сознавал, что Харитина права. Да, он отнесся к ней по-звериному и, как настоящий зверь, схватил ее давеча. Ему сделалось ужасно совестно. Женатый человек,
у самого две дочери на руках, и вдруг кто-нибудь
будет так-то по-звериному хватать его Милочку…
У Галактиона даже пошла дрожь по спине при одной мысли о такой возможности. А чем же Харитина хуже других? Дома
не у чего
было жить, вот и выскочила замуж за первого встречного. Всегда так бывает.
Не было той трактирной роскоши, как
у Малыгиных, а все по-своему.
— А мне что!.. Какая
есть… Старая
буду, грехи
буду замаливать… Ну, да
не стоит о наших бабьих грехах толковать:
у всех
у нас один грех.
У хорошего мужа и жена хорошая, Галактион. Это уж всегда так.
— Она ждет
не дождется, когда муж умрет, чтобы выйти замуж за Мышникова, — объяснила Харитина эту политику. — Понимаешь, влюблена в Мышникова, как кошка.
У ней
есть свои деньги, и ей наплевать на мужнины капиталы. Все равно прахом пойдут.
Впрочем,
у него
было несколько других проектов,
не менее блестящих, чем хлебное дело на новых основаниях.
— А как вы думаете относительно сибирской рыбы?
У меня уже арендованы пески на Оби в трех местах. Тоже дело хорошее и верное.
Не хотите? Ну, тогда
у меня
есть пять золотых приисков в оренбургских казачьих землях… Тут уж дело вернее смерти. И это
не нравится? Тогда, хотите, получим концессию на устройство подъездного пути от строящейся Уральской железной дороги в Заполье? Через пять лет вы
не узнали бы своего Заполья: и банки, и гимназия, и театр, и фабрики кругом. Только нужны люди и деньги.
Тарасу Семенычу
было и совестно, что англичанка все распотрошила, а с другой стороны, и понравилось, что миллионер Стабровский с таким вниманием пересмотрел даже белье Устеньки. Очень уж он любит детей, хоть и поляк. Сам Тарас Семеныч редко заглядывал в детскую, а какое белье
у Устеньки — и совсем
не знал. Что нянька сделает, то и хорошо. Все дело чуть
не испортила сама Устенька, потому что под конец обыска она горько расплакалась. Стабровский усадил ее к себе на колени и ласково принялся утешать.
— Конечно, конечно… Виноват,
у вас является сам собой вопрос, для чего я хлопочу? Очень просто. Мне
не хочется, чтобы моя дочь росла в одиночестве.
У детей свой маленький мир, свои маленькие интересы, радости и огорчения. По возрасту наши девочки как раз подходят, потом они
будут дополнять одна другую, как представительницы племенных разновидностей.
Ни
у одной дочери
не было детей, кроме Серафимы.
—
Есть и новое, Карла Карлыч… Хороша девушка объявилась
у Маркотиных. И ростом взяла, и из себя уж столь бела… Матреной звать. Недавно тут Илья Фирсыч наезжал, тот вот как обихаживал с ней вприсядку. Лебедь белая, а
не девка.
Да и характер
у него
был совсем
не такой, а вышло все как-то так, само собой.
Клуб
был маленький, и комнаты
не были еще отделаны с надлежащей клубною роскошью. Играл плохонький еврейский оркестр. Но невзыскательная запольская публика, наскучавшаяся
у себя дома,
была рада и этому, особенно дамы.
— А
у меня ведь своя дама
есть. Кажется,
не полагается ее оставлять одну.
— Дурак! Из-за тебя я пострадала… И словечка
не сказала, а повернулась и вышла. Она меня, Симка, ловко отзолотила. Откуда прыть взялась
у кислятины… Если б ты
был настоящий мужчина, так ты приехал бы ко мне в тот же день и прощения попросил. Я целый вечер тебя ждала и даже приготовилась обморок разыграть… Ну, это все пустяки, а вот ты дома себя дурак дураком держишь. Помирись с женой… Слышишь? А когда помиришься, приезжай мне сказать.
Как это ни странно, но до известной степени Полуянов
был прав. Да, он принимал благодарности, а что
было бы, если б он все правонарушения и казусы выводил на свежую воду? Ведь за каждым что-нибудь
было, а он все прикрывал и
не выносил сору из избы. Взять хоть ту же скоропостижную девку, которая лежит
у попа на погребе: она из Кунары, и
есть подозрение, что это работа Лиодорки Малыгина и Пашки Булыгина. Всех можно закрутить так, что ни папы, ни мамы
не скажут.
— Что тут обсуждать, когда я все равно ничего
не понимаю? Такую дуру вырастили тятенька с маменькой… А знаешь что? Я проживу
не хуже, чем теперь… да.
Будут у меня руки целовать, только бы я жила попрежнему. Это уж
не Мышников сделает, нет… А знаешь, кто?
Эта новость
была отпразднована
у Стабровского на широкую ногу. Галактион еще в первый раз принимал участие в таком пире и мог только удивляться, откуда берутся
у Стабровского деньги. Обед стоил на плохой конец рублей триста, — сумма, по тугой купеческой арифметике, очень солидная.
Ели,
пили, говорили речи, поздравляли друг друга и в заключение послали благодарственную телеграмму Ечкину. Галактион, как ни старался
не пить, но это
было невозможно. Хозяин так умел просить, что приходилось только
пить.
Вечером поздно Серафима получила записку мужа, что он по неотложному делу должен уехать из Заполья дня на два. Это еще
было в первый раз, что Галактион
не зашел проститься даже с детьми. Женское сердце почуяло какую-то неминуемую беду, и первая мысль
у Серафимы
была о сестре Харитине. Там Галактион, и негде ему больше
быть… Дети спали. Серафима накинула шубку и пешком отправилась к полуяновской квартире. Там еще
был свет, и Серафима видела в окно, что сестра сидит
у лампы с Агнией. Незачем
было и заходить.
Когда мельник Ермилыч заслышал о поповской помочи, то сейчас же отправился верхом в Суслон. Он в последнее время вообще сильно волновался и начинал
не понимать, что делается кругом. Только и радости, что поговорит с писарем. Этот уж все знает и всякое дело может рассудить. Закон-то вот как выучил…
У Ермилыча
было страстное желание еще раз обругать попа Макара, заварившего такую кашу. Всю округу поп замутил, и никто ничего
не знает, что дальше
будет.
—
У Стабровских англичанка всем делом правит, — объяснила Анна, — тоже, говорят, злющая. Уж такие теперь дела пошли в Заполье, что и ума
не приложить. Все умнее да мудренее хотят
быть.
Это уже окончательно взбесило писаря. Бабы и те понимают, что попрежнему жить нельзя.
Было время, да отошло… да…
У него опять заходил в голове давешний разговор с Ермилычем. Ведь вот человек удумал штуку. И как еще ловко подвел. Сам же и смеется над городским банком. Вдруг писаря осенила мысль. А что, если самому на манер Ермилыча, да
не здесь, а в городе? Писарь даже сел, точно его кто ударил, а потом громко засмеялся.