Неточные совпадения
— Ох
ты, некошной! — ругается стряпка. —
Шел бы, миленький, своею дорогой… Поел, отдохнул, надо и честь знать.
— Ну, так я уж сам скажусь: про Михея Зотыча Колобова слыхал? Видно, он самый… В гости пришел, а
ты меня прощелыгой да конокрадом навеличиваешь. Полтораста верст пешком
шел.
—
Пойдем в горницы… Ну, удивил!.. Еще как Лиодорка
тебе шею не накостылял: прост он у меня на этакие дела.
— Шутки шутишь, Михей Зотыч, — усомнился хозяин. — Какая
тебе нужда пешком-то было
идти столько места?
«Вот гостя господь
послал: знакомому черту подарить, так назад отдаст, — подумал хозяин, ошеломленный таким неожиданным ответом. — Вот
тебе и сват. Ни с которого краю к нему не подойдешь. То ли бы дело выпили, разговорились, — оно все само бы и наладилось, а теперь разводи бобы всухую. Ну, и сват, как кривое полено: не уложишь ни в какую поленницу».
— Ты-то не мальчик, а
послать можешь… Очень бы хотел его повидать.
— Наставь-ка нам самоварчик, честная мать. Гость у меня… А
ты, Устюша,
иди сюда. Да не бойся, глупая.
—
Ты у меня поговори, Галактион!.. Вот сынка бог
послал!.. Я о нем же забочусь, а у него пароходы на уме. Вот
тебе и пароход!.. Сам виноват, сам довел меня. Ох, согрешил я с вами: один умнее отца захотел быть и другой туда же… Нет, шабаш! Будет веревки-то из меня вить… Я и
тебя, Емельян, женю по пути. За один раз терпеть-то от вас. Для кого я хлопочу-то, галманы вы этакие? Вот на старости лет в новое дело впутываюсь, петлю себе на шею надеваю, а вы…
— Хорошую роденьку бог
послал, — ворчал писарь Флегонт Васильич. — Оборотни какие-то… Счастье нам с
тобой, Анна Харитоновна, на родню. Зятья-то на подбор, один лучше другого, да и родитель Харитон Артемьич хорош. Брезгует суслонским зятем.
— Все из-за
тебя же, изверг.
Ты прогнал Вахрушку, а он сманил Матрену. У них уж давно промежду себя узоры разные
идут. Все
ты же виноват.
— Ах
ты, дурашка, брюхо-то не зеркало, да и мы с
тобой на ржаной муке замешаны. Есть корочка черного хлебца, и
слава богу… Как
тебя будет разжигать аппетит,
ты богу молись, чревоугодник!
В сущности Харитина вышла очертя голову за Полуянова только потому, что желала хотя этим путем досадить Галактиону. На, полюбуйся, как мне ничего не жаль! Из-за
тебя гибну. Но Галактион, кажется, не почувствовал этой мести и даже не приехал на свадьбу, а
послал вместо себя жену с братом Симоном. Харитина удовольствовалась тем, что заставила мужа выписать карету, и разъезжала в ней по магазинам целые дни. Пусть все смотрят и завидуют, как молодая исправница катается.
— Да ведь народу же деньги-то
пойдут, старичок? Ах, какой
ты!.. Теперь хлеб напрасно пропадает, а тогда на, получай наличными. Все будут довольны… Так-то!
— Харитина, помнишь мою свадьбу? — заговорил он, не открывая глаз, — ему страстно хотелось исповедаться. — Тогда в моленной… У меня голова закружилась… и потом весь вечер я видел только
тебя. Это грешно… я мучился… да. А потом все прошло… я привык к жене… дети
пошли… Помнишь, как
ты меня целовала тогда на мельнице?
— Да я не про то, что
ты с канпанией канпанился, — без этого мужчине нельзя. Вот у Харитины-то что
ты столько времени делал? Муж в клубе, а у жены чуть не всю ночь гость сидит. Я уж раз с пять Аграфену
посылала узнавать про
тебя. Ох, уж эта мне Харитина!..
— И только? Теперь нечего и думать о пенсии. Ну, значит,
тебе придется
идти к отцу.
— Ну, я скажу
тебе, голубчик, по секрету,
ты далеко
пойдешь… Очень далеко. Теперь ваше время… да. Только помни старого сибирского волка, исправника Полуянова: такова бывает превратность судьбы. Был человек — и нет человека.
— Да так… Вот
ты теперь ешь пирог с луком, а вдруг протянется невидимая лапа и цап твой пирог. Только и видел…
Ты пасть-то раскрыл, а пирога уж нет. Не понимаешь? А дело-то к тому
идет и даже весьма деликатно и просто.
Этот разговор с Ермилычем засел у писаря в голове клином. Вот
тебе и банк!.. Ай да Ермилыч, ловко! В Заполье свою линию ведут, а Ермилыч свои узоры рисует. Да, штучка тепленькая, коли на то
пошло. Писарю даже сделалось смешно, когда он припомнил родственника Карлу, мечтавшего о своем кусочке хлеба с маслом. Тут уж дело пахло не кусочком и не маслом.
— Иди-ка
ты, отец, к себе лучше, — проговорила старушка с решительным видом, какого Галактион не ожидал. — Я уж сама.
— Я знаю ее характер: не
пойдет… А поголодает, посидит у хлеба без воды и выкинет какую-нибудь глупость. Есть тут один адвокат, Мышников, так он давно за ней ухаживает. Одним словом, долго ли до греха? Так вот я и хотел предложить с своей стороны… Но от меня-то она не примет. Ни-ни! А
ты можешь так сказать, что много был обязан Илье Фирсычу по службе и что мажешь по-родственному ссудить. Только требуй с нее вексель, a то догадается.
Вторая половина разговора
шла уже на «
ты», и Замараев только качал головой, уходя от разжалованной исправницы.
— Ничего не кажется, а только
ты не понимаешь. Ведь
ты вся пустая, Харитина… да.
Тебе все равно: вот я сейчас сижу, завтра будет сидеть здесь Ечкин, послезавтра Мышников. У
тебя и стыда никакого нет. Разве девушка со стыдом
пошла бы замуж за пьяницу и грабителя Полуянова? А
ты его целовала,
ты…
ты…
— Нет,
ты молчи, а я буду говорить.
Ты за кого это меня принимаешь, а? С кем деньги-то подослал? Писарь-то своей писарихе все расскажет, а писариха маменьке, и
пошла слава, что я у
тебя на содержании. Невелика радость! Ну, теперь
ты говори.
— О
тебе же заботился. В самом деле, Харитина, будем дело говорить. К отцу
ты не
пойдешь, муж ничего не оставил, надо же чем-нибудь жить? А тут еще подвернутся добрые люди вроде Ечкина. Ведь оно всегда так начинается: сегодня смешно, завтра еще смешнее, а послезавтра и поправить нельзя.
— Уж это што говорить — заступа… Позавидовал плешивый лысому. По-твоему хочу сделать: разделить сыновей. Хорошие ноне детки. Ох-хо-хо!.. А все суета, Харитон Артемьич… Деток вон мы с
тобой судим и рядим, а о своей душе не печалуемся. Только бы мне с своим делом развязаться… В скиты пора уходить. Вот вместе и
пойдем.
— Так, так… То-то нынче добрый народ
пошел: все о других заботятся, а себя забывают. Что же, дай бог… Посмотрел я в Заполье на добрых людей… Хорошо. Дома понастроили новые, магазины с зеркальными окнами и все перезаложили в банк. Одни строят, другие деньги на постройку дают — чего лучше? А тут еще: на, испей дешевой водочки… Только вот как с закуской будет? И
ты тоже вот добрый у меня уродился: чужого не жалеешь.
— Что с
тобой? — удивился Галактион. —
Идем в комнату.
— Я его бранила всю дорогу… да, — шептала она, глотая слезы. — Я только дорогой догадалась, как он смеялся и надо мной и над
тобой. Что ж, пусть смеются, — мне все равно. Мне некуда
идти, Галактион. У меня вся душа выболела. Я буду твоей кухаркой, твоей любовницей, только не гони меня.
— У меня, брат, было строго. Еду по уезду, как грозовая пуча
идет. Трепет!.. страх!.. землетрясенье!.. Приеду куда-нибудь, взгляну, да что тут говорить! Вот
ты и миллионер, а не поймешь, что такое был исправник Полуянов. А попа Макара я все-таки в бараний рог согну.
— А
ты вот покричи, так я
тебе и шею накостыляю, — спокойно ответил Харитон Артемьич и для большей убедительности засучил рукава ситцевой рубашки. — Ну-ка,
иди сюды. Распатроню в лучшем виде.
— Да
ты мне не заговаривай зубов! Мне ведь на свои глаза свидетелей не надо… Ежели
ты в других зятьев
пойдешь, так ведь я и на
тебя управу найду. Я, брат, теперь все равно, как медведь, которого из берлоги подняли.
—
Тебе я не советую
идти в город, — говорил Стабровский едва бежавшему Штоффу. — Народ потерял голову… Как раз и в огонь бросят.
Может, господь милость свою
посылает: на, очувствуйся, сообразись, — а
ты на счетах хочешь сосчитать эту самую беду.
— Не до
тебя, Михей Зотыч, — грубо остановил его Вахрушка. —
Шел бы
ты своей дорогой, куда наклался.