Неточные совпадения
Писарь сделал Вахрушке выразительный знак, и неизвестный человек исчез в дверях волости. Мужики все время стояли без шапок, даже когда дроги исчезли, подняв облако пыли.
Они постояли еще несколько времени, погалдели и разбрелись по домам, благо уже солнце закатилось и с реки потянуло сыростью. Кое-где в избах мелькали огоньки. С ревом и блеяньем прошло стадо, возвращавшееся с поля. Трудовой крестьянский день кончался.
За селением
он опять прибавил шагу. У поскотины, [Поскотина — изгородь, которой отделяется выгон. (Прим. Д.Н.Мамина-Сибиряка.)]
где стояли ворота, показались встречные мужики, ехавшие в Суслон. Белобрысый парень неистово закричал
им...
Это замечание поставило хозяина в тупик: обидеться или поворотить на шутку? Вспомнив про дочерей,
он только замычал. Ответил бы Харитон Артемьич, — ох, как тепленько бы ответил! — да лиха беда, по рукам и ногам связан. Провел
он дорогого гостя в столовую,
где уже был накрыт стол, уставленный винами и закусками.
Заполье пользовалось и степною засухой и дождливыми годами: когда выдавалось сырое лето, хлеб родился хорошо в степи, и этот дешевый ордынский хлеб запольские купцы сбывали в Зауралье и на север, в сухое лето хлеб родился хорошо в полосе, прилегавшей к Уральским горам,
где влага задерживалась лесами, и запольские купцы везли
его в степь, обменивая на степное сырье.
От безделья
они с утра до вечера жарили в шашки или с хлыстами в руках гонялись за голубями, смело забиравшимися прямо в лавки,
где в открытых сусеках ссыпаны были разные крупы, овес и горох.
Дорога шла правым степным берегом,
где зеленым ковром расстилались поемные луга, а за
ним разлеглась уже степь, запаханная только наполовину.
Он показал размывы берега,
где черта водяного весеннего уровня была налицо.
Такое поведение, конечно, больше всего нравилось Анфусе Гавриловне, ужасно стеснявшейся сначала перед женихом за пьяного мужа, а теперь жених-то в одну руку с ней все делал и даже сам укладывал спать окончательно захмелевшего тестя. Другим ужасом для Анфусы Гавриловны был сын Лиодор, от которого она прямо откупалась: даст денег, и Лиодор пропадет на день, на два. Когда
он показывался где-нибудь на дворе, девушки сбивались, как овечье стадо, в одну комнату и запирались на ключ.
Устраивался круг, и Полуянов пускался в пляс. Харитина действительно плясала русскую мастерски, и мать только удивлялась,
где она могла научиться разным вывертам. Такая пляска заканчивалась каким-нибудь неистовым коленом разудалого исправника:
он начинал ходить колесом, кувыркался через голову и т. д.
Последними уже к большому столу явились два новых гостя. Один был известный поляк из ссыльных, Май-Стабровский, а другой — розовый, улыбавшийся красавец, еврей Ечкин. Оба
они были из дальних сибиряков и оба попали на свадьбу проездом, как знакомые Полуянова. Стабровский, средних лет господин, держал себя с большим достоинством. Ечкин поразил всех своими бриллиантами, которые у
него горели везде,
где только можно было
их посадить.
Но Полуянов всех успокоил.
Он знал обоих еще по своей службе в Томске,
где пировал на свадьбе Май-Стабровского. Эта свадьба едва не закончилась катастрофой. Когда молодых после венца усадили в коляску, лошади чего-то испугались и понесли. Плохо пришлось бы молодым, если бы не выручил Полуянов:
он бросился к взбесившимся лошадям и остановил
их на всем скаку, причем у
него пострадал только казенный мундир.
Другой вопрос, который интересовал старого мельника, был тот,
где устроить рынок. Не покупать же хлеб в Заполье,
где сейчас сосредоточивались все хлебные операции. Один провоз съест. Мелкие торжки, положим, кое-где были, но нужно было выбрать из
них новин пункт. Вот в Баклановой по воскресеньям бывал подвоз хлеба, и в других деревнях.
Серафима по-своему мечтала о будущем этого клочка земли: у
них будет свой маленький садик,
где она будет гулять с ребенком, потом она заведет полное хозяйство, чтобы дома все было свое, на мельничном пруду будет плавать пара лебедей и т. д.
Веселье продолжалось целых три дня, так что Полуянов тоже перестал узнавать гостей и всех спрашивал, по какому делу вызваны.
Он очувствовался только тогда, когда
его свозили в Суслон и выпарили в бане. Михей Зотыч, по обыкновению, незаметно исчез из дому и скрывался неизвестно
где.
Галактион накинул халат и отправился в контору,
где временно помещен был Харитон Артемьич.
Он сидел на кровати с посиневшим лицом и страшно выкаченными глазами. Около
него была одна Харитина. Она тоже только что успела соскочить с постели и была в одной юбке. Плечи были прикрыты шалью, из-под которой выбивалась шелковая волна чудных волос. Она была бледна и в упор посмотрела на Галактиона.
Впрочем,
он сам мало жил в Заполье, а все где-то разъезжал.
«Вот уж поистине, что не знаешь,
где потеряешь,
где найдешь», — удивлялся
он сам.
— Вот хоть бы взять ваше сальное дело, Тарас Семеныч:
его песенка тоже спета, то есть в настоящем
его виде. Вот у вас горит керосиновая лампа — вот
где смерть салу. Теперь керосин все: из
него будут добывать все смазочные масла; остатки пойдут на топливо. Одним словом, громаднейшее дело. И все-таки есть выход… Нужно основать стеариновую фабрику с попутным производством разных химических продуктов, маргариновый завод. И всего-то будет стоить около миллиона. Хотите, я сейчас подсчитаю?
Эта забота об Устеньке постороннего человека растрогала старика до слез, и
он только молча пожал руку человеку, которому не верил и которого в чем-то подозревал. Да, не знаешь,
где потеряешь,
где найдешь.
Дела Галактиона шли попрежнему. Бубновский конкурс мог тянуться бесконечно. Но
его интересовал больше всех устав нового банка, который писал Штофф. По этому делу Галактион несколько раз был у Стабровского,
где велись предварительные обсуждения этого устава, причем Стабровский обязательно вызывал Ечкина. Этот странный человек делал самые ценные замечания, и Стабровский приходил в восторг.
Они прошли в новую заднюю избу,
где за столом сидел какой-то низенький, черный, как жук, старик. Спиридон сделал
ему головой какой-то знак, и старик вышел. Галактиону показалось, что
он где-то
его видел, но
где — не мог припомнить.
— А, вот вы
где, милые зятюшки! — гаркнул
он, кидаясь на Штоффа с кулаками.
Особенно развернулся
он в Запольском уезде,
где являлся грозой.
Поведение Прасковьи Ивановны положительно отталкивало Галактиона, тем более что
ему решительно было не до любовных утех. Достаточно было одного домашнего ада, а тут еще приходится заботиться о сумасбродной Харитине. Она, например, ни за что не хотела выезжать из своей квартиры,
где все было описано, кроме ее приданого.
— А ежели
он, во-первых, хотел взятку с меня вымогать? — слабо оправдывался поп. —
Где это показано, штобы с попов взятки-то брали?
Писарь сумрачно согласился.
Он вообще был не в духе.
Они поехали верхами. Поповский покос был сейчас за Шеинскою курьей,
где шли заливные луга. Под Суслоном это было одно из самых красивых мест, и суслонские мужики смотрели на поповские луга с завистью. С высокого правого берега, точно браною зеленою скатертью, развертывалась широкая картина. Сейчас она была оживлена сотнями косцов, двигавшихся стройною ратью. Ермилыч невольно залюбовался и со вздохом проговорил...
Впрочем, незваные гости ушли в огород,
где у попа была устроена под черемухами беседка, и там расположились сами по себе. Ермилыч выкрал у зазевавшейся стряпухи самовар и сам поставил
его.
В передней, помогая раздеваться свахе, доктор обнял ее и поцеловал в затылок,
где золотистыми завитками отделялись короткие прядки волос. Прасковья Ивановна кокетливо ударила
его по руке и убежала в свою комнату с легкостью и грацией расшалившейся девочки.
После этих чувствительных рассуждений Стабровский перешел к делу.
Он обозначил булавками все пункты,
где были винокуренные заводы,
их производительность и район действия.
Замараев, живя в Заполье, обнаружил необыкновенную пронырливость, и, кажется, не было угла,
где бы
он не побывал, и такой щели, которую бы
он не обнюхал с опытностью настоящего сыщика. Эта энергия удивляла Галактиона, и
он раз, незадолго до отъезда в резиденцию Прохорова и К o, спросил...
— Ах, сколько дела! — повторял
он, не выпуская руки Галактиона из своих рук. — Вы меня, господа, оттерли от банка, ну, да я и не сержусь, —
где наше не пропало? У меня по горло других дел. Скажите, Луковников дома?
В сущности ни Харитина, ни мать не могли уследить за Серафимой, когда она пила, а только к вечеру она напивалась.
Где она брала вино и куда
его прятала, никто не знал. В своем пороке она ни за что не хотела признаться и клялась всеми святыми, что про нее налгал проклятый писарь.
Он жил в бывшем кабинете Бубнова,
где все оставалось по-старому.
Например,
ему хотелось посидеть вечер у Стабровского,
где всегда есть кто-нибудь интересный, а
он оставался дома из страха, что это не понравится Прасковье Ивановне, хотя
он сознавал в то же время, что ей решительно все равно и что
он ей нужен столько же, как прошлогодний снег.
Он отдыхал только у себя на службе,
где чувствовал себя прежним Кочетовым.
Его затянула горячка борьбы,
где уже не было места размышлениям, что худо и что хорошо.
Из простого зауральского села
он превратился в боевой торговый пункт,
где начала развиваться уже городская торговля, как лавки с красным товаром, и даже появился галантерейный магазин.
Он тщательно следил, когда она уходит и приходит,
где бывает, с каким лицом встречает своих гостей.
Итак, Вахрушка занимал ответственный пост. Раз утром, когда банковская «мельница» была в полном ходу, в переднюю вошел неизвестный
ему человек. Одет
он был по-купечеству, но держал себя важно, и Вахрушка сразу понял, что это не из простых чертей, а важная птица. Незнакомец, покряхтывая, поднялся наверх и спросил,
где можно видеть Колобова.
Ечкин получил с
него деньги и сейчас же уехал в Петербург,
где по выданной
ему доверенности заложил б одном из столичных банков и стеариновую фабрику.
Заручившись кредитом, Галактион полетел в Тюмень,
где у
него уже был на примете продававшийся пароход.
— Вот тогда-то и будет хорошо:
где много уродится хлеба, откуда
его и повезем. Всем будет хорошо.
Если вы и я едим спокойно свой вкусный завтрак, то только потому, что не видим этих голодных, —
они где-то там, далеко, неизвестно
где.
— Ну, что же ты будешь делать-то, петух? — язвил
его Харитон Артемьич, хлопая по плечу. — Летать умеешь, а
где сядешь? Поступай ко мне в помощники… Я тебя сейчас в чин произведу: будешь отставной козы барабанщиком.
В Тюмени Галактион встретил Ечкина, который хлопотал здесь по каким-то своим делам, — не было, кажется, в России города,
где у Ечкина не было бы дел.
Он разыскал Галактиона на пристани,
где ремонтировался пароход.
Сидя где-нибудь в кабаке, Полуянов часто удивлялся: что было бы, если б эти мужланы узнали, кто
он такой… д-да.
Раз под пьяную руку
он даже проболтался, но
ему никто не поверил, — это уже было недалеко от Запольского уезда,
где полуяновская слава еще жила.
— Правильно, Симон Михеич. Это точно… да. Вот и нашим вальцовым мельницам туго приходится… А Ермилыча я знаю. Ничего, оборотистый мужичонко и не любит,
где плохо лежит. Только все равно
он добром не кончит.
Что же,
он еще в силах и может быть полезным, особенно
где требуется порядок.
Все, знавшие Ечкина, смеялись в глаза и за глаза над
его новой затеей, и для всех оставалось загадкой, откуда
он мог брать денег на свою контору. Кроме долгов, у
него ничего не было, а из векселей можно было составить приличную библиотеку. Вообще Ечкин представлял собой какой-то непостижимый фокус.
Его новая контора служила несколько дней темой для самых веселых разговоров в правлении Запольского банка,
где собирались Стабровский, Мышников, Штофф и Драке.