Неточные совпадения
И, заметив полосу света, пробившуюся с боку одной из суконных стор,
он весело скинул ноги с дивана, отыскал
ими шитые женой (подарок ко дню рождения в прошлом году), обделанные в золотистый сафьян туфли и по старой, девятилетней привычке, не вставая, потянулся рукой к тому месту,
где в спальне у
него висел халат.
Одевшись, Степан Аркадьич прыснул на себя духами, выправил рукава рубашки, привычным движением рассовал по карманам папиросы, бумажник, спички, часы с двойной цепочкой и брелоками и, встряхнув платок, чувствуя себя чистым, душистым, здоровым и физически веселым, несмотря на свое несчастье, вышел, слегка подрагивая на каждой ноге, в столовую,
где уже ждал
его кофе и, рядом с кофеем, письма и бумаги из присутствия.
Он достал с камина,
где вчера поставил, коробочку конфет и дал ей две, выбрав ее любимые, шоколадную и помадную.
Для чего этим трем барышням нужно было говорить через день по-французски и по-английски; для чего
они в известные часы играли попеременкам на фортепиано, звуки которого слышались у брата наверху,
где занимались студенты; для чего ездили эти учителя французской литературы, музыки, рисованья, танцев; для чего в известные часы все три барышни с М-llе Linon подъезжали в коляске к Тверскому бульвару в своих атласных шубках — Долли в длинной, Натали в полудлинной, а Кити в совершенно короткой, так что статные ножки ее в туго-натянутых красных чулках были на всем виду; для чего
им, в сопровождении лакея с золотою кокардой на шляпе, нужно было ходить по Тверскому бульвару, — всего этого и многого другого, что делалось в
их таинственном мире,
он не понимал, но знал, что всё, что там делалось, было прекрасно, и был влюблен именно в эту таинственность совершавшегося.
Место,
где она была, показалось
ему недоступною святыней, и была минута, что
он чуть не ушел: так страшно
ему стало.
Не слыхала ли она
его слов или не хотела слышать, но она как бы спотыкнулась, два раза стукнув ножкой, и поспешно покатилась прочь от
него. Она подкатилась к М-llе Linon, что-то сказала ей и направилась к домику,
где дамы снимали коньки.
Ему хотелось, чтобы Левин был весел. Но Левин не то что был не весел,
он был стеснен. С тем, что было у
него в душе,
ему жутко и неловко было в трактире, между кабинетами,
где обедали с дамами, среди этой беготни и суетни; эта обстановка бронз, зеркал, газа, Татар — всё это было
ему оскорбительно.
Он боялся запачкать то, что переполняло
его душу.
— Счет! — крикнул
он и вышел в соседнюю залу,
где тотчас же встретил знакомого адъютанта и вступил с
ним в разговор об актрисе и ее содержателе. И тотчас же в разговоре с адъютантом Облонский почувствовал облегчение и отдохновение от разговора с Левиным, который вызывал
его всегда на слишком большое умственное и душевное напряжение.
Когда Татарин явился со счетом в двадцать шесть рублей с копейками и с дополнением на водку, Левин, которого в другое время, как деревенского жителя, привел бы в ужас счет на
его долю в четырнадцать рублей, теперь не обратил внимания на это, расплатился и отправился домой, чтобы переодеться и ехать к Щербацким,
где решится
его судьба.
Матери не нравились в Левине и
его странные и резкие суждения, и
его неловкость в свете, основанная, как она полагала, на гордости, и
его, по ее понятиям, дикая какая-то жизнь в деревне, с занятиями скотиной и мужиками; не нравилось очень и то, что
он, влюбленный в ее дочь, ездил в дом полтора месяца, чего-то как будто ждал, высматривал, как будто боялся, не велика ли будет честь, если
он сделает предложение, и не понимал, что, ездя в дом,
где девушка невеста, надо было объясниться.
Но это говорили
его вещи, другой же голос в душе говорил, что не надо подчиняться прошедшему и что с собой сделать всё возможно. И, слушаясь этого голоса,
он подошел к углу,
где у
него стояли две пудовые гири, и стал гимнастически поднимать
их, стараясь привести себя в состояние бодрости. За дверью заскрипели шаги.
Он поспешно поставил гири.
Когда
он вошел в маленькую гостиную,
где всегда пил чай, и уселся в своем кресле с книгою, а Агафья Михайловна принесла
ему чаю и со своим обычным: «А я сяду, батюшка», села на стул у окна,
он почувствовал что, как ни странно это было,
он не расстался с своими мечтами и что
он без
них жить не может.
Она знала это так же верно, как если б
он сказал ей, что
он тут для того, чтобы быть там,
где она.
— Зачем я еду? — повторил
он, глядя ей прямо в глаза. — Вы знаете, я еду для того, чтобы быть там,
где вы, — сказал
он, — я не могу иначе.
Он знал только, что сказал ей правду, что
он ехал туда,
где была она, что всё счастье жизни, единственный смысл жизни
он находил теперь в том, чтобы видеть и слышать ее.
— Ну, и Бог с тобой, — сказала она у двери кабинета,
где уже были приготовлены
ему абажур на свече и графин воды у кресла. — А я напишу в Москву.
— Вы дома там,
где вы, баронесса, — сказал Вронский. — Здравствуй, Камеровский, — прибавил
он, холодно пожимая руку Камеровского.
Узнав все новости, Вронский с помощию лакея оделся в мундир и поехал являться. Явившись,
он намерен был съездить к брату, к Бетси и сделать несколько визитов с тем, чтоб начать ездить в тот свет,
где бы
он мог встречать Каренину. Как и всегда в Петербурге,
он выехал из дома с тем, чтобы не возвращаться до поздней ночи.
Третий круг наконец,
где она имела связи, был собственно свет, — свет балов, обедов, блестящих туалетов, свет, державшийся одною рукой за двор, чтобы не спуститься до полусвета, который члены этого круга думали, что презирали, но с которым вкусы у
него были не только сходные, но одни и те же.
Первое время Анна искренно верила, что она недовольна
им за то, что
он позволяет себе преследовать ее; но скоро по возвращении своем из Москвы, приехав на вечер,
где она думала встретить
его, a
его не было, она по овладевшей ею грусти ясно поняла, что она обманывала себя, что это преследование не только не неприятно ей, но что
оно составляет весь интерес ее жизни.
Ее взгляд, прикосновение руки прожгли
его.
Он поцеловал свою ладонь в том месте,
где она тронула
его, и поехал домой, счастливый сознанием того, что в нынешний вечер
он приблизился к достижению своей цели более, чем в два последние месяца.
Он не раздеваясь ходил своим ровным шагом взад и вперед по звучному паркету освещенной одною лампой столовой, по ковру темной гостиной, в которой свет отражался только на большом, недавно сделанном портрете
его, висевшем над диваном, и чрез ее кабинет,
где горели две свечи, освещая портреты ее родных и приятельниц и красивые, давно близко знакомые
ему безделушки ее письменного стола. Чрез ее комнату
он доходил до двери спальни и опять поворачивался.
Мерно покачиваясь на иноходи доброго конька, впивая теплый со свежестью запах снега и воздуха при проезде через лес по оставшемуся кое-где праховому, осовывавшемуся снегу с расплывшими следами,
он радовался на каждое свое дерево с оживавшим на коре
его мохом и с напухшими почками.
Когда
он выехал за лес, пред
ним на огромном пространстве раскинулись ровным бархатным ковром зеленя, без одной плешины и вымочки, только кое-где в лощинах запятнанные остатками тающего снега.
Она летела прямо на
него: близкие звуки хорканья, похожие на равномерное наддирание тугой ткани, раздались над самым ухом; уже виден был длинный нос и шея птицы, и в ту минуту, как Левин приложился, из-за куста,
где стоял Облонский, блеснула красная молния; птица, как стрела, спустилась и взмыла опять кверху.
— Да, электрический свет, — сказал Левин. — Да. Ну, а
где Вронский теперь? — спросил
он, вдруг положив мыло.
— Вот неразлучные, — прибавил Яшвин, насмешливо глядя на двух офицеров, которые выходили в это время из комнаты. И
он сел подле Вронского, согнув острыми углами свои слишком длинные по высоте стульев стегна и голени в узких рейтузах. — Что ж ты вчера не заехал в красненский театр? — Нумерова совсем недурна была.
Где ты был?
— All right, sir — все исправно, сударь, — где-то внутри горла проговорил голос Англичанина. — Лучше не ходите, — прибавил
он, поднимая шляпу. — Я надел намордник, и лошадь возбуждена. Лучше не ходить, это тревожит лошадь.
— Не нужно, — отвечал Англичанин. — Пожалуйста, не говорите громко. Лошадь волнуется, — прибавил
он, кивая головою на запертый денник, пред которым
они стояли и
где слышалась перестановка ног по соломе.
—
Где Корд? — спросил
он у конюха.
Алексей Александрович думал и говорил, что ни в какой год у
него не было столько служебного дела, как в нынешний; но
он не сознавал того, что
он сам выдумывал себе в нынешнем году дела, что это было одно из средств не открывать того ящика,
где лежали чувства к жене и семье и мысли о
них и которые делались тем страшнее, чем дольше
они там лежали.
Он не хотел видеть и не видел, что в свете уже многие косо смотрят на
его жену, не хотел понимать и не понимал, почему жена
его особенно настаивала на том, чтобы переехать в Царское,
где жила Бетси, откуда недалеко было до лагеря полка Вронского.
Как и во всех местах,
где собираются люди, так и на маленьких немецких водах, куда приехали Щербацкие, совершилась обычная как бы кристаллизация общества, определяющая каждому
его члену определенное и неизменное место. Как определенно и неизменно частица воды на холоде получает известную форму снежного кристалла, так точно каждое новое лицо, приезжавшее на воды, тотчас же устанавливалось в свойственное
ему место.
Она, так же как и племянница г-жи Шталь, Aline, про которую ей много рассказывала Варенька, будет,
где бы ни жила, отыскивать несчастных, помогать
им сколько можно, раздавать Евангелие, читать Евангелие больным, преступникам, умирающим.
Когда
они проехали лес, всё внимание
его поглотилось видом парового поля на бугре,
где желтеющего травой,
где сбитого и изрезанного клетками,
где уваленного кучами, а
где и вспаханного.
Они медленно двигались по неровному низу луга,
где была старая запруда. Некоторых своих Левин узнал. Тут был старик Ермил в очень длинной белой рубахе, согнувшись, махавший косой; тут был молодой малый Васька, бывший у Левина в кучерах, с размаха бравший каждый ряд. Тут был и Тит, по косьбе дядька Левина, маленький, худенький мужичок.
Он, не сгибаясь, шел передом, как бы играя косой, срезывая свой широкий ряд.
Приходила кочка,
он изменял движенье и
где пяткой,
где концом косы подбивал кочку с обеих сторон коротенькими ударами.
Солнце уже спускалось к деревьям, когда
они, побрякивая брусницами, вошли в лесной овражек Машкина Верха. Трава была по пояс в середине лощины, и нежная и мягкая, лопушистая, кое-где по лесу пестреющая Иваном-да-Марьей.
— Ну, иди, иди, и я сейчас приду к тебе, — сказал Сергей Иванович, покачивая головой, глядя на брата. — Иди же скорей, — прибавил
он улыбаясь и, собрав свои книги, приготовился итти.
Ему самому вдруг стало весело и не хотелось расставаться с братом. — Ну, а во время дождя
где ты был?
Перебирая в воспоминании все известные случаи разводов (
их было очень много в самом высшем,
ему хорошо известном обществе), Алексей Александрович не нашел ни одного,
где бы цель развода была та, которую
он имел в виду.
Она быстро оделась, сошла вниз и решительными шагами вошла в гостиную,
где, по обыкновению, ожидал ее кофе и Сережа с гувернанткой. Сережа, весь в белом, стоял у стола под зеркалом и, согнувшись спиной и головой, с выражением напряженного внимания, которое она знала в
нем и которым
он был похож на отца, что-то делал с цветами, которые
он принес.
— Как я рада, что вы приехали, — сказала Бетси. — Я устала и только что хотела выпить чашку чаю, пока
они приедут. А вы бы пошли, — обратилась она к Тушкевичу, — с Машей попробовали бы крокет-гроунд там,
где подстригли. Мы с вами успеем по душе поговорить за чаем, we’ll have а cosy chat, [приятно поболтаем,] не правда ли? — обратилась она к Анне с улыбкой, пожимая ее руку, державшую зонтик.
— Благодарим, — отвечал старик, взял стакан, но отказался от сахара, указав на оставшийся обгрызенный
им комок. —
Где же с работниками вести дело? — сказал
он. — Раззор один. Вот хоть бы Свияжсков. Мы знаем, какая земля — мак, а тоже не больно хвалятся урожаем. Всё недосмотр!
И в самом приятном расположении духа Свияжский встал и отошел, видимо, предполагая, что разговор окончен на том самом месте,
где Левину казалось, что
он только начинается.
Левину невыносимо скучно было в этот вечер с дамами:
его, как никогда прежде, волновала мысль о том, что то недовольство хозяйством, которое
он теперь испытывал, есть не исключительное
его положение, а общее условие, в котором находится дело в России, что устройство какого-нибудь такого отношения рабочих,
где бы
они работали, как у мужика на половине дороги, есть не мечта, а задача, которую необходимо решить. И
ему казалось, что эту задачу можно решить и должно попытаться это сделать.
«Да, я должен был сказать
ему: вы говорите, что хозяйство наше нейдет потому, что мужик ненавидит все усовершенствования и что
их надо вводить властью; но если бы хозяйство совсем не шло без этих усовершенствований, вы бы были правы; но
оно идет, и идет только там,
где рабочий действует сообразно с своими привычками, как у старика на половине дороги.
Как бы то ни было, когда
он простился с
ним на седьмой день, пред отъездом
его в Москву, и получил благодарность,
он был счастлив, что избавился от этого неловкого положения и неприятного зеркала.
Он простился с
ним на станции, возвращаясь с медвежьей охоты,
где всю ночь у
них было представление русского молодечества.
―
Он был и вернулся и опять поехал куда-то. Но это ничего. Не говори про это.
Где ты был? Всё с принцем?
На перекрестке у Газетного переулка,
где всегда толпятся экипажи и извозчики, Алексей Александрович вдруг услыхал свое имя, выкрикиваемое таким громким и веселым голосом, что
он не мог не оглянуться.