Ряды изб, по сибирскому обычаю, выходили к реке не лицом, а огородами, что имело хозяйственное значение: скотину
поить ближе, а бабам за водой ходить.
Неточные совпадения
— Што, на меня любуешься? — пошутил Колобов, оправляя пониток. — Уж каков
есть: весь тут. Привык по-домашнему ходить, да и дорожка выпала не
близкая. Всю Ключевую, почитай, пешком прошел. Верст с двести
будет… Так оно по-модному-то и неспособно.
Из всей этой малыгинской родни и сборных гостей Галактиону
ближе всех пришелся по душе будущий родственник, немец Штофф. Это
был небольшого роста господин, немного припадавший на левую ногу. Лицо у немца
было совсем русское и даже обросло по-русски какою-то мочальною бороденкой. Знакомство состоялось как-то сразу, и будущие зятья полюбились друг другу.
Запас сведений об этих других прочих местах оказался самым ограниченным, вернее сказать — запольские купцы ничего не знали, кроме своего родного Заполья. Молодые купцы
были бы и рады устраиваться по-новому, да не умели, а старики артачились и не хотели ничего знать. Вообще разговоров и пересудов
было достаточно, а какая-то невидимая беда надвигалась все
ближе и
ближе.
— А я ведь знавал Михея-то Зотыча, — говорил он, подвигая стул
ближе к Галактиону. — Еще там, на заводах… Как же! У него три сына
было, три молодца.
— Вам
ближе знать, Илья Фирсыч, — политично заметил Луковников. — Я для вашей же пользы говорю… Неровен час, все может
быть.
У Голяшкина
была странная манера во время разговора придвигаться к собеседнику все
ближе и
ближе, что сейчас как-то особенно волновало Галактиона. Ему просто хотелось выгнать этого сладкого братца, и он с большим трудом удерживался. Они стояли друг против друга и смотрели прямо в глаза.
Чем
ближе Галактион знакомился со Стабровским, тем большим и большим уважением проникался к нему, как к человеку необыкновенному, начиная с того, что совершенно
было неизвестно, когда Стабровский спал и вообще отдыхал.
А топот
был все
ближе. Вот уже совсем наседают. Даже слышно, как тяжело храпит закормленный коренник.
Для Устеньки это
была еще первая смерть
близкого человека, и она в первый раз переживала все ощущения, которые вызываются такими событиями.
Впрочем,
ближе к реке Ключевой, где разлеглись заливные луга, травы
были совсем хорошие.
Левины жили уже третий месяц в Москве. Уже давно прошел тот срок, когда, по самым верным расчетам людей знающих эти дела, Кити должна была родить; а она всё еще носила, и ни по чему не было заметно, чтобы время
было ближе теперь, чем два месяца назад. И доктор, и акушерка, и Долли, и мать, и в особенности Левин, без ужаса не могший подумать о приближавшемся, начинали испытывать нетерпение и беспокойство; одна Кити чувствовала себя совершенно спокойною и счастливою.
— Нельзя! — подтвердила Татьяна Марковна, тряся головой. — Зачем его трогать? Бог знает, что между ними случится… Нельзя! У тебя
есть близкий человек, он знает все, он любит тебя, как сестру: Борюшка…
— Я только знаю теперь, что «тот человек» гораздо
был ближе к душе вашей, чем вы это мне прежде открыли, — сказал я, сам не зная, что хотел этим выразить, но как бы с укоризной и весь нахмурясь.
Неточные совпадения
Артемий Филиппович. О! насчет врачеванья мы с Христианом Ивановичем взяли свои меры: чем
ближе к натуре, тем лучше, — лекарств дорогих мы не употребляем. Человек простой: если умрет, то и так умрет; если выздоровеет, то и так выздоровеет. Да и Христиану Ивановичу затруднительно
было б с ними изъясняться: он по-русски ни слова не знает.
Он прошел вдоль почти занятых уже столов, оглядывая гостей. То там, то сям попадались ему самые разнообразные, и старые и молодые, и едва знакомые и
близкие люди. Ни одного не
было сердитого и озабоченного лица. Все, казалось, оставили в швейцарской с шапками свои тревоги и заботы и собирались неторопливо пользоваться материальными благами жизни. Тут
был и Свияжский, и Щербацкий, и Неведовский, и старый князь, и Вронский, и Сергей Иваныч.
Вообще Михайлов своим сдержанным и неприятным, как бы враждебным, отношением очень не понравился им, когда они узнали его
ближе. И они рады
были, когда сеансы кончились, в руках их остался прекрасный портрет, а он перестал ходить. Голенищев первый высказал мысль, которую все имели, именно, что Михайлов просто завидовал Вронскому.
Усложненность петербургской жизни вообще возбудительно действовала на него, выводя его из московского застоя; но эти усложнения он любил и понимал в сферах ему
близких и знакомых; в этой же чуждой среде он
был озадачен, ошеломлен, и не мог всего обнять.
«Не может
быть, чтоб это страшное тело
был брат Николай», подумал Левин. Но он подошел
ближе, увидал лицо, и сомнение уже стало невозможно. Несмотря на страшное изменение лица, Левину стòило взглянуть в эти живые поднявшиеся на входившего глаза, заметить легкое движение рта под слипшимися усами, чтобы понять ту страшную истину, что это мертвое тело
было живой брат.