— Ты вот что, Аграфенушка… гм… ты, значит, с Енафой-то поосторожней, особливо насчет еды. Как раз еще окормит
чем ни на есть… Она эк-ту уж стравила одну слепую деушку из Мурмоса. Я ее вот так же на исправу привозил… По-нашему, по-скитскому, слепыми прозываются деушки, которые вроде тебя. А красивая была… Так в лесу и похоронили сердешную. Наши скитские матери тоже всякие бывают… Чем с тобою ласковее будет Енафа, тем больше ты ее опасайся. Змея она подколодная, пряменько сказать…
Неточные совпадения
— Первая причина, Лука Назарыч,
что мы не обязаны
будем содержать
ни сирот,
ни престарелых,
ни увечных, — почтительнейше докладывал Овсянников. — А побочных сколько
было расходов: изба развалилась, лошадь пала, коровы нет, — все это мы заводили
на заводский счет, чтобы не обессилить народ. А теперь пусть сами живут, как знают…
Иван Семеныч бился со стариками целых два дня и ничего не мог добиться. Даже
был приглашен к содействию о. Сергей, увещания и советы которого тоже не повели
ни к
чему. Истощив весь запас своей административной энергии, Иван Семеныч махнул рукой
на все.
В караул он попал еще молодым, потому
что был немного тронутый человек и
ни на какую другую работу не годился.
Долго стоял Коваль
на мосту, провожая глазами уходивший обоз. Ему
было обидно,
что сват Тит уехал и
ни разу не обернулся назад. Вот тебе и сват!.. Но Титу
было не до вероломного свата, — старик не мог отвязаться от мысли о дураке Терешке, который все дело испортил. И откуда он взялся, подумаешь: точно из земли вырос… Идет впереди обоза без шапки, как ходил перед покойниками. В душе Тита этот пустой случай вызвал первую тень сомнения: уж ладно ли они выехали?
— Конешно, родителей укорять не приходится, — тянет солдат, не обращаясь собственно
ни к кому. — Бог за это накажет… А только
на моих памятях это
было, Татьяна Ивановна, как вы весь наш дом горбом воротили. За то вас и в дом к нам взяли из бедной семьи, как лошадь двужильная бывает. Да-с…
Что же, бог труды любит, даже это и по нашей солдатской части, а потрудится человек — его и поберечь надо. Скотину, и ту жалеют… Так я говорю, Макар?
О переселенцах не
было ни слуху
ни духу, точно они сквозь землю провалились. Единственное известие привезли приезжавшие перед рождеством мужики с хлебом, — они сами
были из орды и слышали,
что весной прошел обоз с переселенцами и ушел куда-то «
на линию».
Ненависть Морока объяснялась тем обстоятельством,
что он подозревал Самоварника в шашнях с Феклистой, работавшей
на фабрике. Это
была совсем некрасивая и такая худенькая девушка, у которой душа едва держалась в теле, но она как-то пришлась по сердцу Мороку, и он следил за ней издали. С этою Феклистой он не сказал никогда
ни одного слова и даже старался не встречаться с ней, но за нее он чуть не задушил солдатку Аннушку только потому,
что не терял надежды задушить ее в свое время.
Пока мать Енафа началила, Аглаида стояла, опустив глаза. Она не проронила
ни одного слова в свое оправдание, потому
что мать Енафа просто хотела сорвать расходившееся сердце
на ее безответной голове. Поругается и перестанет. У Аглаиды совсем не то
было на уме,
что подозревала мать Енафа, обличая ее в шашнях с Кириллом. Притом Енафа любила ее больше своих дочерей, и если бранила, то уж такая у ней
была привычка.
— Не поглянулся, видно, свой-то хлеб? — пошутил Основа и, когда другие засмеялись, сердито добавил: — А вы
чему обрадовались? Правильно старик-то говорит… Право, галманы!.. Ты, дедушка, ужо как-нибудь заверни ко мне
на заимку, покалякаем от свободности, а
будут к тебе приставать — ущитим как
ни на есть. Народ неправильный, это ты верно говоришь.
Дарья
ни за
что ни про
что прибила Феклисту, прибила
на единственном основании, чтобы хоть
на ком-нибудь сорвать свое расходившееся материнское сердце. Виновником падения Феклисты
был старик уставщик Корнило, которому Аннушка подвела сестру за грошовый подарок, как подводила и других из любви к искусству. Феклиста отдалась старику из расчета иметь в нем влиятельного покровителя, который при случае и заступится, когда
будут обижать свои фабричные.
Тишка только посмотрел
на нее, ничего не ответил и пошел к себе
на покос, размахивая уздой. Ганна набросилась тогда
на Федорку и даже потеребила ее за косу, чтобы не заводила шашней с кержачатами. В пылу гнева она пригрозила ей свадьбой с Пашкой Горбатым и сказала,
что осенью в заморозки окрутят их. Так решили старики и так должно
быть. Федорка не проронила
ни слова, а только побелела, так
что Ганне стало ее жаль, и старуха горько заплакала.
— А нам-то какая печаль? Мы
ни овсом,
ни сеном не торгуем. Подряды
на дрова, уголь и транспорт сданы с торгов еще весной по средним ценам. Мы исполним то,
что обещали, и потребуем того же и от других. Я понимаю,
что год
будет тяжелый, но важен принцип. Да…
Пришел Окулко после двадцатилетнего скитальчества домой
ни к
чему, пожил в новой избе у старухи матери, а потом, когда выбрали в головы Макара Горбатого, выпросился
на службу в сотские — такого верного слуги нужно
было поискать.
Неточные совпадения
Купцы. Ей-богу! такого никто не запомнит городничего. Так все и припрятываешь в лавке, когда его завидишь. То
есть, не то уж говоря, чтоб какую деликатность, всякую дрянь берет: чернослив такой,
что лет уже по семи лежит в бочке,
что у меня сиделец не
будет есть, а он целую горсть туда запустит. Именины его бывают
на Антона, и уж, кажись, всего нанесешь,
ни в
чем не нуждается; нет, ему еще подавай: говорит, и
на Онуфрия его именины.
Что делать? и
на Онуфрия несешь.
Слесарша. Милости прошу:
на городничего челом бью! Пошли ему бог всякое зло! Чтоб
ни детям его,
ни ему, мошеннику,
ни дядьям,
ни теткам его
ни в
чем никакого прибытку не
было!
Поспел горох! Накинулись, // Как саранча
на полосу: // Горох,
что девку красную, // Кто
ни пройдет — щипнет! // Теперь горох у всякого — // У старого, у малого, // Рассыпался горох //
На семьдесят дорог!
— Филипп
на Благовещенье // Ушел, а
на Казанскую // Я сына родила. // Как писаный
был Демушка! // Краса взята у солнышка, // У снегу белизна, // У маку губы алые, // Бровь черная у соболя, // У соболя сибирского, // У сокола глаза! // Весь гнев с души красавец мой // Согнал улыбкой ангельской, // Как солнышко весеннее // Сгоняет снег с полей… // Не стала я тревожиться, //
Что ни велят — работаю, // Как
ни бранят — молчу.
У батюшки, у матушки // С Филиппом побывала я, // За дело принялась. // Три года, так считаю я, // Неделя за неделею, // Одним порядком шли, //
Что год, то дети: некогда //
Ни думать,
ни печалиться, // Дай Бог с работой справиться // Да лоб перекрестить. //
Поешь — когда останется // От старших да от деточек, // Уснешь — когда больна… // А
на четвертый новое // Подкралось горе лютое — // К кому оно привяжется, // До смерти не избыть!